«Не за что. Значит, так. Работы тебе прибавится, но я обещаю — в выходной будешь отсыпаться вволю»
«Я готов работать без выходных, папа Уэф. Правда, мне интересно»
«Нет, вот так вот нельзя. Отдыхать необходимо, ты не робот. Да, ещё одно. Тебе некогда заниматься домашними делами, поэтому все твои платежи — квартира, телефон и прочее — будут оплачены без тебя. И машину перегони на стоянку рядом с домом»
«Тут дорого»
«Повторяю, платить ты не будешь. И заправят тебя там же — каждое утро под пробку. Вопросы?»
«Да… Нет вопросов»
«Всё у меня. Держись, Рома»
Интересно. И заправлять меня будут бесплатно, прямо на стоянке. До сих пор я знал, что бензин на стоянках только сливают. Ну что же, это упрощает. Правду сказать, зарплаты водителя «скорой помощи» в последнее время хватает только на еду в забегаловках. Дома я уже почти не готовлю.
«Ира, Ир…»
Нет ответа. Я вдруг холодею. Всё, значит, процесс пошёл.
«Рома, здесь мама Маша»
Я вздрагиваю. Ещё никогда она сама себя так не называла.
Лёгкий смешок:
«Куда от тебя денешься?»
«Слушаю, мама Маша. Готов к работе»
«Нет, Рома, здесь другое. Нам необходимо встретиться лично. Здесь, у нас»
«Когда?»
«Немедленно»
«Хорошо, еду»
«Нет, это долго. Да и не проедешь ты сейчас на своём новом аппарате, завязнешь в грязи. Выходи на крышу, у тебя же там на площадке пожарный ход. Ключи у тебя есть?»
«Да, есть»
Действительно, не так давно мне в дверь позвонил какой-то пацан, шмыгающий носом, и передал связку ключей, как оказалось, от пожарного хода, запертого решёткой — я же жил на последнем этаже. Ещё там оказались ключи от лифтовой, электрощитовой и подвала, на всякий случай.
«Транспортный кокон уже в стратосфере. Выйдешь на крышу, стой и не двигайся, кокон сам тебя подберёт. Да, решётку не забудь запереть за собой»
«Одеваться тепло?»
Я улавливаю её колебания.
«Нет, пожалуй. Обратно отправишься так же. Всё, выходи»
Я выхожу, торопливо одевая куртку на ходу. Ещё ни разу мне не доводилось пользоваться инопланетным транспортом. Сейчас узнаем, каково это…
На плоской крыше десятиэтажки сыро и ветрено, на сером потрескавшемся рубероиде кое-где блестят лужицы. Я обвожу взглядом небо — где же этот самый транспортный кокон, и как вообще он выглядит?
Над моей головой дрожит знойное марево. По всему телу пробегает неприятно-щекотная волна. Я вдруг чувствую, что падаю вверх, нелепо взмахиваю руками и плюхаюсь в тесное и низенькое прозрачное кресло, впрочем, мгновенно принимающее подобающие моей персоне размеры и форму. Я в некоторой панике шарю руками вокруг — стенок никаких не видно, только пальцы упираются в непреодолимую упругую преграду. А крыша моего дома уже неразличима среди других, Москва проваливается вниз, подёргиваясь мокрой белёсой дымкой, я стремительно поднимаюсь к серому небу, взлетая почти вертикально. И ни малейших перегрузок. Ещё миг — и всё вокруг тонет в серой вязкой мгле, кокон вошёл в облачный слой. Мгла быстро светлеет, и вдруг вокруг раскидывается бескрайний лазурный простор, залитый ослепительным солнечным светом. Я восторженно жмурюсь.
«Спасибо, мама Маша»
Я ощущаю её уважительное сочувствие.
«Нравится, Рома?»
«Да. Определённо да. Раньше я летал только на самолёте, но тут — никакого сравнения»
«А без кокона, в свободном полёте ещё лучше, особенно летом, в восходящих потоках. Только на своих крыльях так высоко не подняться»
А небо над головой уже тёмно-фиолетовое, и на глазах чернеет — кокон выходит в верхнюю стратосферу, плавно переходя в горизонтальный полёт. Солнце режет глаза, как электросварка. Облака внизу, завитые в громадную спираль циклона, теперь движутся обманчиво-медленно, скрадывая ощущение стремительного полёта. Да ведь я, наверное, сейчас лечу быстрее любого истребителя, быстрее артиллерийского снаряда. Вот интересно, почему я не слышал ни звука — я же должен рассекать воздух с воем?
«Во-первых, на такой высоте воздуха уже почти нет, а во-вторых, звуковые колебания принудительно гасятся, это одна из ступеней маскировки. Кокон вообще невидим ни в одном диапазоне спектра»
«А радары?..»
«И радары не видят»
Кокон между тем уже падал, круто заворачивая вниз, облака приближались, сперва лениво, но с каждой секундой всё быстрее и быстрее. Ух! Я ныряю в облачный слой, ещё несколько секунд — и облака расступаются. Под ногами расстилается жёлто-зелёно-багряный лесной массив, прорезанный ниточками дорог, невдалеке виднеется серо-свинцовая водная гладь — Селигер. Я будто падаю без парашюта, только ветер не хлещет в лицо и не рвёт одежду. Кокон проваливается в лес и почти мгновенно останавливается, будто воткнувшись в грунт. Кресло подо мной исчезает, по телу пробегает неприятно щекочущая волна, и я обнаруживаю себя стоящим в нелепо-раскоряченной позе посреди двора, в десяти шагах от знакомого крыльца с врезанным в древнюю бревенчатую стену круглым люком.
— Садись, Рома. Нет, лучше у стены, и возьми вон ту подушку для спины, так тебе будет удобнее. Разговор будет долгий.
Мы сидим на пушистом ковре, розовом, с блуждающими в глубине голубыми, зелёными и жёлтыми размытыми огоньками. Над головой, как обычно, матово-светящийся белым неярким светом потолок, на стенах развешаны какие-то штуковины. Необычно, но красиво. Впрочем, мне некогда отвлекаться.
Напротив меня сидит по-турецки мама Маша, буквально на расстоянии вытянутой руки, едва не касаясь моих коленей своими. И никакого на этот раз комбинезона. Вот интересно, они вообще никого никогда не стесняются?
— Стесняться можно только уродливого, — она смеётся своим роскошным контральто, — а я вроде ничем таким не страдаю.
Да, это святая правда.
Она наклоняется ко мне, глядя в глаза. В упор. Да, и глазищи у неё что надо — громадные, густо-синие, сияющие, в обрамлении длиннейших густых ресниц. Точь-в-точь как у моей Ирочки.
Я никак не могу разобраться в её мыслях и эмоциях — они клубятся, роятся. Нет, я всё-таки слишком туп для такого дела.
Мои щёки обхватывают горячие ладони, сияющие глаза занимают всё поле зрения, и я вдруг ощущаю на своих губах лёгкий щекочущий поцелуй. Будто пёрышком. Ну и?
Я наконец-то сообразил.
— Мама Маша, вы проверяете, можно ли соблазнить вашего зятя?
Первый раз я вижу её смущённой.
— Ты прав, Рома, это не очень корректная проверка. Видишь ли, меня посетила запоздалая, но дикая мысль — может быть, на месте Иоллы сгодилась бы любая… самка нашего вида? И у тебя просто глубоко спрятанная ксенофилия, которую я не смогла сразу определить?
— Ксено… чего?
— Ксенофилия. Патологическое влечение к самкам чужого разумного вида.
Вот теперь я разъярён.
— А дед Иваныч обвинял меня в зоофилии. Мне шьют новую статью?
— Ну-ну…
— Никаких ну-ну. Мне очень жаль, мама Маша, но свой шанс вы упустили. Надо было вам самой врезаться тогда в УАЗик, может, что и получилось бы. А теперь всё. Заявляю вам официально, что я испытываю патологическое влечение лишь к одной-единственной, как вы выразились, самке вашего вида — к вашей дочери. К моей Ирочке. Более того, я собираюсь и буду испытывать к ней патологическое влечение даже после того, как она перестанет быть самкой вашего вида. Может быть, вы легко справлялись с эсэсовцами, но имейте в виду — я так просто не сдамся.
Она смеётся своим изумительным контральто.
— Да, это будет трудно. Прости меня, дуру, я виновата.
Я медленно остываю, переводя дыхание.
— Должен отметить, у вас семейная склонность к странным психологическим экспериментам. Вы ни за что ни про что пытаетесь соблазнить собственного зятя. А ваша дочь имеет привычку хвататься ногами.
Вот теперь она смеётся по-настоящему, даже голову закинула слегка. И я смеюсь.
— Ладно, забыли… Вы хотели меня видеть зачем-то?
Она перестаёт смеяться.
— Да, Рома, хотела. И называй меня, пожалуйста, на «ты», а то мне всё время кажется, что меня много.
— …Биоморфы обладают весьма высокой пластичностью, Рома, и можно придать ей любой вид — от высокой тонкой блондинки до могучей негритянки.
— Я уже говорил ей, и вам повторяю — я приму её любой.
— Да-а? И горбатой рябой толстухой, рыжей, беззубой и подслеповатой?
— Вы же не сделаете этого, не станете намеренно уродовать свою дочь?
— Разумеется, нет. А тебе я говорю — не пренебрегай такой возможностью. Редко кто из ваших здешних мужчин имеет такую возможность, получить в жёны свой идеал, не только духовно, но и физически. И я знаю жизнь — красота имеет огромное значение, хотя и не решающее. Мне бы хотелось, чтобы ты не просто принял её, а не отрывал глаз. Так вот, Рома.
Я растерянно молчу. Да, конечно. Но я так привык к её милому личику, с острым подбородком, маленькими розовыми губками и искристыми глазами на пол-лица, что даже не представляю её иной.
— Я не знаю, мама Маша. Я правда не знаю.
Она тяжко вздохнула.
— Ладно, беру командование на себя. На, глотай не жуя.
Опять шарик от подшипника. И пилюли у них не как у людей…
— Не отвлекайся. Смотри мне в глаза…
Зелёные, жёлтые, красные пятна переплетаются под веками, словно танцуют какой-то исполненный тайного смысла ритуальный танец. Яркий солнечный свет пронизывает мою голову насквозь, как стеклянный аквариум, собираясь внутри в упругий, пушистый, тёплый шар. Шар перемещается в моей голове по-хозяйски уверенно, как громадная капля ртути.
Ярчайшая вспышка света! Я лечу, широко раскинув крылья — нет, не руки, а именно крылья — над незнакомой и одновременно знакомой местностью. Светило уже скрылось за горизонтом. Синий лес остывает, я вижу это. Невдалеке возвышается высоченная причудливая башня — я лечу к ней, домой. В руках и ногах у меня длинный оранжевый плод, что-то вроде огромной дыни — я еле удерживаю его четырьмя конечностями. Я даже знаю, как он называется, только выговорить не могу. Мне тяжело, я ещё м