Ирочка идёт, держа меня под руку, пританцовывая и что-то мурлыча — так ей весело. И я жмурюсь от яркого солнца, так, что хочется чихнуть.
— Смотри-ка, классы!
Ирочка вырывает руку, ловко прыгает по начерченным мелом классам. Научилась у своих учениц, Ирина Ульриховна. На полукруглом конечном пункте коряво написано — «рай».
— Вот ты и в раю. Как тебе там?
— Отлично. Если бы и в жизни было так просто — раз-раз, и припрыгал…
— Теперь припрыгаем. Кто нам теперь помешает?
Она вновь берёт меня под руку. И этот жест тоже изначально ей несвойствен. Нахваталась от людей…
— Ты недоволен? Отпустить?
— Ни в коем случае — я придерживаю её руку — Не люблю, когда от меня отрывают мою лучшую половину.
Она приближает ко мне свои глазищи. Таинственно понижает голос.
— Знаешь, чего я хочу? Давай, смоемся сегодня из города. С ночёвкой, а?
— К папе на базу?
— Ну… Нет. Давай вот как — мы улетим прямо в лес. Да, точно. На ту поляну, где год назад… Как идея?
— Давай. Только не надо всяких там транспортных коконов. Давай на поясах. И в одних термокостюмах. Мы полетим, как святые духи, невидимые и всевидящие…
— Решено. Только надо знаешь что? Надо запастись едой, и побольше. Со мной будет мой хищник, а голодный хищник — это опасно.
— Точно. Опять же биоморфы — они знаешь, какие прожорливые!..
Она аж присела от хохота, и я вторю ей. Прохожие удивлённо оглядываются, но завидев Ирочку, сами непроизвольно начинают улыбаться. Живите долго и счастливо, люди!
Я ещё смеюсь, но что-то стремительно меняется в мире. Что? Что?! Да что?!!
Понять я не успеваю. Ирочка резко обрывает смех, нелепо и косо оседает на асфальт. Я бросаюсь к ней, хватаю, удерживая от падения. Но она всё равно оседает, и искристые серые глаза становятся бессмысленными. И под рукой у меня тепло и мокро. Весь затылок в крови.
— Не умирай!!!
Я заслоняю её от всего света. Если снайпер решит повторить выстрел — её он уже не достанет. Пусть бьёт в меня.
«Уэф!! Уэф!!! Уэф!!!!!»
«Роман, это Уэф. Что такое? Что?!! Держись, Рома. Держись, и никого не подпускай! Никого, слышишь?! Бей парализатором во всё, что приближается — хоть милиция, хоть «скорая помощь», хоть что! Ты слышишь?!!»
Излишние советы. Я и так никого не подпущу… А вот и милиция. И агент «зелёных» с ними? Мне некогда разбираться.
— Стоять! Руки!
Они с неуклюжим топотом бросаются к нам. Я не делаю ни одного лишнего движения, только поворачиваю в их сторону сжатый правый кулак, придерживая Ирочку левой рукой. И нет во мне ни злобы, ни ярости. Одна спокойная решимость — никто её не заберёт у меня. Ни милиция, ни группа «Альфа», ни дивизия морпехов. Ни сама смерть, пока сам я живой.
Менты летят на асфальт по инерции, на бегу мгновенно потеряв сознание. С лязгом катится по земле чей-то пистолет. Водитель ментовской «Волги» вываливается через открытую дверь, свисая вниз головой.
А Ирочка уже ничего не чувствует. Стеклянные, расширенные последней болью глаза остановились.
— Не умирай!!!
Огненный шар вспыхивает над самой землёй, переливаясь мыльно-радужной оболочкой.
«Туда! Вместе с ней!»
Я подхватываю её на руки, кидаюсь в огненное нутро. Мгновенная невесомость, и только радужно-белый туннель, сходящийся в точку.
Не умирай…
Голубовато-молочный свет льётся с потолка. Он достаточно ярок, этот свет, но сейчас он кажется мне тусклым, пепельно-серым. И всё вокруг серое, как в сумерках.
Вся наша команда стоит возле меня, и я ощущаю их эмоции. Сочувствие? Сопереживание? Не то, не то!..
Я стою столбом возле сооружения, похожего на громадный саркофаг. Я не уйду отсюда без неё, даже не думайте. И никакие приказы — ни папы Уэфа, ни самого Создателя Вселенной — для меня недействительны.
Сзади подходит мама Маша. Гладит меня по голове. Жест совершенно человеческий и понятный.
Я мог бы прочитать сам, что у неё в голове, но я не хочу. Я боюсь. И никогда в жизни ничего я так не боялся.
— Она жива? — слышу я потусторонний голос. Разве это мой голос?
— Она будет жива. Ты успел.
Я оборачиваюсь к маме Маше. Мама… Какими словами мне на тебя молиться?
Она улыбается грустно.
— Я же заинтересованное лицо.
Вместо ответа я судорожно обхватываю её поверх крыльев, сжимаю в объятиях. Ангелы вообще-то не любят, когда им связывают крылья, но мама Маша терпит.
— Давай сядем, Рома. Уэф, ты нужен здесь, не уходи. Остальные свободны. Идите же!
Мы усаживаемся на пол возле витализатора, в котором сейчас моя Ирочка… да, спит. Спит, и не возражайте. Уэф чуть поодаль, Белая молния рядом со мной. Я не собираюсь облегчать ей задачу, читая мысли.
— Говори…
— В общем, так. Мозг повреждён пулей, и довольно сильно, но большие полушария, все высшие отделы — и главное, память и самосознание — не пострадали. Так что моя дочь будет жить и всё помнить. Всё, до последнего момента.
Она переводит дух.
— Только для такого восстановления потребуется восстановить и первоначальный генный код. Она не будет больше твоей женщиной, Рома. Она вернётся в исходное состояние.
Я улыбаюсь, блаженно и бессмысленно.
— Мама Маша… Она жива. Она будет. Что ещё нужно? Ты прожила сто с лишним лет, ты такая умная — неужели не понимаешь? Мне ничего больше не надо от этого мира.
Мама Маша тихонько гладит меня по щеке, чуть касаясь кончиками пальцев.
— Я не знаю… Рома, скажи — ты святой?
— Нет, мама Маша. Я всего лишь половина того странного существа, о четырёх руках-ногах, о двух головах, вторую половину которого составляет твоя дочь. Моя Ирочка. И потом — неужели не ясно? Если гора не может — Магомет идёт сам. Если она не может быть моей, человеческой женщиной — я же смогу стать её мужчиной? Ну, ангелом? Ты же обещала, мама Маша…
Она тоже улыбается. Чуть-чуть, но улыбается.
— Ты согласен ждать?
— Я согласен ждать сколько нужно. Мне плохо без неё, но я буду ждать. Кстати, сколько?
— Смотря чего. Если того момента, когда она выйдет из этого витализатора, то шесть недель. Если того момента, когда ты сам сюда ляжешь для превращения — не знаю…
— Значит, шесть недель. Это трудно. А дальше будет легче — ведь она будет рядом.
— А как же диван? — она улыбается уже вполне заметно.
— Диван подождёт. Вообще, без дивана я смогу худо-бедно продержаться, и довольно долго. Но без неё самой — самую малость.
Твёрдые пальчики ложатся на мой затылок. Сияющие синие глаза занимают всё моё поле зрения, и я чувствую на своих губах лёгкий, щекочущий поцелуй — будто пёрышком.
— Ты точно святой.
Ага. Блаженный. Дурачок…
— Не говори так. Ты такой же разумный, как мы. А местами и более.
Уэф, не проронивший до сих пор ни слова, встаёт.
— Значит, так. В теперешнем состоянии ты не можешь работать. Ты остаёшься здесь. Будешь заниматься самообразованием и самовоспитанием, да и Петру Иванычу поможешь. Из дому ничего не надо?
— Надо. Альбом. Ну, для…
— Я понял. Я сам заберу. Всё?
— Нет. Кто стрелял?
Уэф смотрит прямо мне в глаза.
— Вот это я должен спросить у тебя. Ты же Великий Спящий! Так что я жду ответа.
Разноцветные пятна под закрытыми веками переплетаются, танцуют свой танец, исполненный тайного смысла. Я сплю на упругом полу прямо в зале витализаторов, накрывшись простынёй. Уэф только посмотрел на меня, и не стал спорить. Спасибо, папа Уэф. Я всё равно не ушёл бы отсюда. Я должен быть рядом, понимаешь?
«Ладно, Рома. Делай как знаешь. Только учти — за тобой долг»
«Я знаю. Я найду его. Я ночи напролёт спать не буду…»
«Наоборот. Ты будешь спать день и ночь, если понадобится. Ведь эти милиционеры, которых ты… Их использовали втёмную, и никакого агента «зелёных» с на этот раз с ними не было. Это резервная часть сети. Они поняли свою ошибку, Рома, поняли и решили исправить. Только они опять ошиблись. Теперь уже ты — главное звено. Ты должен их найти. И начни с убийцы, если он ещё жив»
Танцуют, переплетаются цветные пятна. Я вижу, как совсем рядом, в недрах удивительного аппарата, идёт процесс восстановления. Уже извлечена пуля, уже удалены сгустки крови. Разрушена стволовая часть мозга, и такое ранение для человека является смертельным. Безусловно смертельным, при нашем уровне медицины. Но витализатор — могучая машина, и Ирочка, к счастью, не совсем человек. Вот если бы пуля попала чуть выше… Или если бы ещё пять минут клинической смерти… Вот для чего вызвали милицию — задержать… И тем самым убить. Тот же контрольный выстрел.
Я будто расширяюсь, подобно ударной волне от взрыва, стремительно и неостановимо. Я поднимаюсь над землёй. Я поднимаюсь над Землёй. Но чувства сегодня совсем иные. Меня вздымает ввысь гнев, холодный и беспощадный. Гнев, который ни один ангельский прибор не сможет посчитать слепым, животным чувством. Это праведный гнев разумного существа, у которого хотели отнять любовь.
Сегодня День гнева.
Где?
Москва поворачивается под моим взглядом, как гигантская сложнейшая игрушка, сложенная из стеклянных деталей. Почему так? Да откуда мне знать! Я просто сплю.
В недрах этого невиданного сооружения вспыхивают, переливаются разноцветные огоньки. Искры радости. Яркие огни удовольствия от секса. Голубое сияние детских снов… Не то, не то!
Ага, вот где надо искать. Жирные пятна скотской похоти, блеск алчности, и злоба, злоба… Ночная Москва переполнена такими эмоциями.
Дальше, дальше. Бурые смрадные болота душ алкашей. Мёртвые пепелища душ наркоманов. Металлические склепы душ бандитов и профессиональных убийц, именуемых новомодным американским словечком «киллеры» — то есть убийцы. Ближе… Ещё ближе… Вот!
Я вижу. Крепкий, уверенный в себе малый в чёрных очках сидит в ночном клубе, разглядывая стриптизёршу, извивающуюся перед ним. Отдыхает после работы. Почему нет? Имеет право человек после нервной работы расслабиться, потратить немного заработанных непосильным трудом денег? Имеет такое право!