Пару минут проехали в тишине. Отчаянно пылящий чаптер догнал джип, байки выстроились головной машине в хвост и, держа дистанцию, рычащей колонной по двое в ряд поехали одной группой.
– Ну а ты, проспект? – Олаф слегка толкнул Клода локтем. Тот скривился, мотнув головой назад, в сторону Хлои, всем своим видом говоря – «ну я же просил!» Норвежец криво усмехнулся:
– Я хотел, конечно же, сказать босс Клод.
– Что я?
– Какая философия у тебя? Должно же быть что-то для оправдания собственного существования и у тебя в голове.
– Не уверен, что это хотя бы кому-то интересно…
– Клод, милый, – сзади появилась огненно-рыжая голова Хлои, – пожалуйста, расскажи, я очень хочу послушать.
– Ладно… – Клод энергично растёр волосы пальцами, собираясь с мыслями, как будто разминая их, – в общем, всех людей можно разделить на четыре, ну скажем, категории – по предпочитаемому способу приобретения благ, да и вообще решения всех жизненных вопросов. Первая – это приобретение, то есть покупка, ну а создание своими руками – это уже вторая. То есть кто-то дом купит, а кто-то возьмётся строить своими руками. Лично я буду покупать, мне ближе всего решать деньгами, – Олаф хмыкнул, – потому себя я отношу к первой категории. Два этих вида людей дополняют друг друга и неплохо сочетаются, иногда и то, и другое может уживаться в одном человеке, – Олаф с преувеличенно серьёзным выражением лица ударил себя в грудь и расплылся в улыбке. – А вот третья и четвёртая категории – это такие сторонники уравнения и деления всего поровну. Те, кто относятся к третьей – их среди людей, на мой взгляд, вообще большинство, – предпочитают клянчить блага. Это все те, кто с купонами на бесплатную еду, судорожно зажатыми в потных ладонях, стоят в очередях в распределительные центры “Ecofood”, они считают и даже верят, что им все окружающие должны просто по факту их существования, потому дом себе они будут выпрашивать и даже нагло требовать. А вот четвёртая категория, хоть и небольшая численно, но самая, наверное, непростая – они предпочитают добывать блага силой или хитростью, то есть грабежом и обманом. Эти, фактически, отрицают частную собственность, просто не чувствуют, что это такое, не испытывают к ней никакого уважения, им кажется, что всё вокруг – по крайней мере, потенциально – принадлежит им и только им. Когда таким понадобится жилище, они заявятся с мачете в дом, купленный или построенный своими руками людьми первых двух категорий, третью категорию они вряд ли тронут, с ними у них своеобразный симбиоз. Естественно, что между двумя этими большими группами существует взаимная неприязнь, даже можно сказать онтологическое отвращение друг к другу, они даже внешне отличаются, у них разные выражения лиц, это разные антропологические типы. Попрошайки и грабители, может быть, ещё поболе нетерпимы к стяжателям и создателям, так как постоянно ощущают, что те, в свою очередь, относятся к ним с брезгливостью, высокомерием и, естественно, этим третьим-четвёртым кажется, что их обделяют и обирают, да вообще живут за их счёт, они буквально набиты этой левеллеровской, уравнительской чушью. Кажется, эта принадлежность к определённому типу в нас заложена заранее где-то на генетическом уровне. Мы не выбираем, к какой категории примкнуть…
Клод залез в бардачок, достал бутылку отвратительно тёплой минеральной воды, где жидкость плескалась на самом донышке, жадно допил её одним глотком и, не утолив жажду, ткнул в бутылку пальцем, – Это была последняя, надо было заправиться, что скажешь?
Олаф кивнул в ответ:
– Остановимся, как встретим что-то подходящее на обочине, а что касается твоей теории, то я впечатлён. Нет, правда, очень неплохо и точно затыкает за пояс моего злого клоуна. Примеряю твоё деление на разных, приходящих на ум людей и вроде бы швы нигде не расходятся. Браво, мистер Сантклауд! Вижу, что Ави недаром на этот выезд назначил боссом тебя… – В этот раз в его голосе совершенно не было иронии. – Но у меня один вопрос. Ка-ак с такой прошивкой головы ты протянул в Бостоне аж до тридцати лет и до сих пор жив?
– Потрясающий навык мимикрии и природная скрытность, мистер Скарсгард, – Клод и не пытался скрыть, что одобрение, сквозившее в словах Олафа, было ему очень и очень лестно.
По обе стороны старого, крошащегося шоссе тянулись бескрайние поля кукурузы. Джип притормозил у придорожного, видавшего виды магазинчика с истёртой вывеской «24/7 Маркет» на крыше. На стене когда-то красовался мурал, но он был соскоблен, а местами закрашен. Остался лишь клочок звёздно-полосатого флага и полустёртый слоган «Сделаем… снова…ой».
Два мотоциклиста свернули на обочину вслед за джипом, остальная же стая, поднимая за собой столбы пыли, унеслась вперёд по разбитой трассе. Из машины, разминая затёкшие конечности, выбрались Олаф, Клод и Хлоя. Флеш и Иван поставили свои байки на подножки рядом с джипом.
– Это какой-то жидкий раскалённый песок, а не воздух! – Диана стянула шлем с головы и, встряхнув спутавшиеся волосы, поправила их рукой.
– Адская жарища, – кивнул Иван, стирая пот со лба тыльной стороной ладони.
– Кентукки скоро превратится в чёртово пекло Аризоны, – добавил Олаф, открывая дверь лавки и заходя вовнутрь.
Колокольчик протяжно дзинькнул, но за широким потрескавшимся прилавком было пусто, лишь где-то в глубине здания слышались приглушённые голоса. Оттуда же тянуло густым духом чего-то обжигающе острого. Хлоя скривилась и прикрыла нос платком.
Клод легонько ткнул Олафа локтем в бок и подбородком указал на стену. Там, покрытый толстым слоем пыли, висел выцветший портрет Цезаря Чавеса[85].
– Ну что делать, раз уж пришли, – пожал плечами Олаф.
– Perdone, senor, siesta[86], – за прилавком появился что-то дожёвывающий округлый тип неопределённого возраста с блестящей от пота залысиной и насупленными мохнатыми бровями. – Porfavor[87], – сказал он вопросительно, смахнув крошки с губ рукавом.
– Пять бутылок воды без газа с лимоном. Но только из холодильника, – Флеш подняла вверх указательный палец. – Есть у вас хо-ло-диль-ник? – добавила она чуть громче и чуть медленнее, последнее слово произнеся чуть ли не по слогам.
Лавочник пристально смерил девушку взглядом и неспешно двинулся обратно в заднюю комнату, бросив через плечо сиплым прокуренным голосом:
– Издалека едете? Вы же не местные гринго, так?
– Та-ак, – Олаф немного напрягся, – а что за новости в этих краях?
Чиканос вернулся с запотевшими бутылками в руках и, поставив их на прилавок, старательно обтёр о засаленный передник широкие грубые ладони с застаревшими мозолями, выдававшие его прошлое сезонного работника-ранчеро.
– В этих краях? Ну вот сожгли на днях ферму, где родился этот… как его… ну с козлиной бородкой… – Он слегка прищурил один глаз, будто вспоминая, – Эйп[88] Линкольн, во! А так всё тихо в округе.
– Сожгли? – переспросил Клод.
Тот важно кивнул в ответ и со значением добавил:
– Радение. – Прозвучало это, как весомое объяснение всего на свете.
– Президента Линкольна звали Абрахам, – нахмурилась Хлоя, – Сокращается, как Эйб, а не Эйп.
– Правда? – Хозяин округлил маслины глаз. – А какая разница, querida?[89]
– За что? – Олаф достал потёртый бумажник из внутреннего кармана, – Сожгли, я имею в виду, за что?
Что-то в его тоне заставило чиканос ощериться:
– Известно за что. Телевизор что ли не смотрите? – Он исподлобья оглядел покупателей. – А что, проблемы какие-то у вас, гринго?
– Нет, сэр, – поспешила сказать Диана, одновременно выразительно глянув на Олаф и Ивана, – никаких проблем.
– А то подозрительная какая-то у вас компашка… В наших краях люди таких anglos[90] с бородами, в нашивках и на байках не больно-то любят. Мой вам добрый совет – проезжайте скорее этот штат. Целее будете.
Олаф небрежно бросил на прилавок двадцатку.
– Двадцать четыре доллара… сеньор, – чуть скривившись, сказал лавочник.
– На ценнике написано четыре, – Олаф ткнул пальцем в наклейку на бутылке, – четыре доллара на пять бутылок это двадцать. Я и дал тебе двадцать, hermano[91].
– Вы что, законов своих не знаете, а, гринго? Налог на добавленную стоимость! Двадцать процентов! С вас двадцать четыре доллара и vete a casa yanqui[92], – он прищурился одним глазом.
– Слушай, Хорхе…
– Я – Луис! – Его и без того мясистые ноздри ещё больше раздулись от бешенства.
– Без разницы, Хорхе, – отмахнулся Олаф, – НДС неконституционен. Ты вообще знаешь, что такое конституция? Да-а? Сомневаюсь… Но если ты такой законопослушный чиканос, то заплати четыре доллара из своего кармана, ага? Я достаточно понятно для тебя говорю, «мокрая спина»?[93]
Луис Хорхе разразился гневной тирадой на испанском, а его руки сами собой потянулись куда-то под прилавок, но молчавший до этого Иван красноречиво помотал головой, слегка распахнул жилет с нашивкой “МС Slavic Wolfer” и тихо произнёс:
– Не надо.
Бледность явно проступила на смуглом лице торговца. Увидев кобуру, он тут же присмирел и сделал шаг назад. Клод сделал шаг вперёд и сунул руку в карман, достал четыре смятых долларовых бумажки и кинул их на прилавок.
– Вот, мистер. В расчёте.
Тот быстро-быстро закивал, сгрёб купюры в ладонь и, пятясь, скрылся в задней комнате.
Пятёрка вышла на улицу под палящее солнце. Пока все жадно пили прохладную минералку и рассаживались, Олаф контролировал выход – горячая латинская кровь вкупе с огнестрельным оружием могли сыграть злую шутку, но дробовика у чиканос, видимо, не нашлось, потому вслед никто не выскочил, и Олаф, привычным движением убрав «Глок» в кобуру, последним прыгнул в машину, которая тут же сорвалась с места. Иван и Флеш выкатились на шоссе вслед за джипом.