[129] и игнорировать другой? Естественно, я говорю о гнусном рабовладельце Джордже Вашингтоне и Франклине Делано Рузвельте (вынесем за скобки тот факт, что большинству своих достижений он обязан поистине великой Элеоноре Рузвельт)…»
Ави с усмешкой захлопнул журнал и небрежным движением бросил его на пустующее рядом кресло. Сперва хотел черкнуть парочку слов язвительного свойства старине Герберту – его слог он не спутал бы ни с каким другим, идиалект уникален, как почерк – но потом решил пожалеть его сердце – всё же не один год просидели за одной партой, а ему сейчас и от своих досталось не сладко, потому излишнее злорадство могло довести беднягу и до инфаркта, а это уже немного неспортивно… Ави отхлебнул кофе из квадратной угольно-чёрной кружки, после чего извлёк из портфеля блокнот на резинке в плотной обложке и раскрыл его. На две трети он уже был исписан его бисерным почерком, Ави нашёл последнюю запись, после чего проставил дату, на секунду задумался и записал:
«Не обольщаться. Головокружение от успеха смертельно опасно. Мы выиграли не войну и даже не битву, а скорее пограничную стычку. В этом глобальном чаепитии мы даже ещё и не пригубили напиток, максимум положили сахар и приготовились его размешать. В социуме тоже действует сила тяжести – подавляющее большинство особей homo sapiens неодолимо тянет вниз. К сожалению. Но это такой же закон природы, как и те силы, с которыми имел дело Исаак Ньютон.
Наша задача:
– Воспитывать/тренироватъ;
– Мотивировать/сподвигать;
– Удерживать шаткую гимнастическую пирамиду общества (глобально).
Эта борьба началась не вчера, а на заре истории и закончится она только в Судный день. Гаю Цильнию Меценату приписывают следующие слова:
“Свобода и демократия – благо только тогда, когда принадлежат людям благоразумным. Гражданские войны показали, что римляне неразумны. Давать свободу таким людям – всё равно, что давать меч в руки ребёнка или сумасшедшего”.
Истинно так».
Ави перечитал то, что получилось, подчеркнул последнюю строку двумя жирными чертами и захлопнул блокнот. Всё! На сегодня со всеми делами решительно покончено! Он дважды щёлкнул пальцами и помещение наполнилось звуками старой мелодии в исполнении “Simon and Garfunkel”, навевавшей ностальгию с лёгким налётом грусти. После этого вытянул из внутреннего кармана плоскую стальную фляжку, отвинтил крышку и щедро прыснул янтарной жидкости в кофе. Сделал глоток, крякнул от удовольствия, раскурил сигару и, зажав её в зубах, откинулся в кресле, забросив руки за голову и прикрыв веки, со словами:
– А в воскресенье можно и отдохнуть.
– В первой половине двадцатого века жирные коты вовсю правили свой пир, – унылый голос лектора эхом отражался от облупившихся стен полупустой аудитории, – экономика страны буксовала, сухой закон, великая депрессия, разгул бандитизма, дороговизна, которая росла не по дням, а по часам, всё ниже к земле придавливали простых людей, в поте лица трудившихся в нечеловеческих условиях буржуазных конвейеров, чтобы просто добыть скудное пропитание для своих семей, а между тем бесчестные дельцы и алчные воротилы всех мастей наживали миллионы, эксплуатируя чернокожих американцев и вновь прибывших в страну бесправных и забитых иммигрантов, маскируя это дешёвой риторикой об интересах большинства, якобы, состоящего исключительно из представителей так называемого «среднего класса», на страже которого стоял цепной пёс капитала – жандарм с дубинкой. Корпоративная спекуляция, институциональный расизм и коррупция под сенью псевдозаконности липкой паутиной опутывали страну и кричащее богатство жалкой кучки нуворишей, перекупщиков, компрадоров и их прихлебателей, варившихся в густом бульоне мира чистогана, становилось тем отвратительнее и бесстыдней, чем обнажённее и безнадёжней выглядела увеличивавшаяся нищета подлинного трудящегося большинства… – Профессор отхлебнул воды и добавил: – Так, все успели записать?
Герберт Райдер обвёл аудиторию тоскливым взглядом. За прошедший месяц он осунулся, ссутулился, стал всё больше смахивать на жалкого старика, доживавшего в одиночестве свои дни. Скучающие невыразительные лица немногочисленных студентов, тусклый свет, обшарпанные стены, всё это в совокупности порождало какую-то могильную скуку и усталость…
«О, парочка даже что-то записывает! Неожиданно, хотя идиоты, конечно… Чёртова ссылка… Подумать только, это надо было в один момент отправить пинком под зад в небытие того, кто провёл столько блестящих операций, и куда, в этот третьесортный заштатный муниципальный колледж простым преподавателем… И ведь ни один телефон не отвечает, все контакты стали намертво недоступны, даже этот неблагодарный молокосос Хектор Родригез трубку не снял и не перезвонил. Стоило промахнуться один-единственный раз и сразу же забыл, паршивец, кто помогал начать карьеру, да просто коляску ему выхлопотал, в конце концов, так бы ведь и ползал на коленях своих, прострелянных, вокруг кровати до сих пор, если бы не профессор, который ещё не забыл, что такое гражданские добродетель и милосердие… Что уж тут о других говорить… Неделю назад только передали из Ди-Си напутствие напоследок – пусть, мол, радуется, что так легко отделался, были и куда более жёсткие варианты наказания, чем этот помойный колледж в глухой дыре. Ладно… Подождём полгодика, пока всё наверху уляжется, ну а там можно будет и пробное всплытие устроить – не может же такой опыт протухнуть в этой выгребной яме, на дне жизни, где и жизнью то совсем не пахнет… И вот тогда посмотрим, кто кому мат поставит…»
– Пишем дальше… – Он поперхал в кулак, прочищая горло, – немногочисленные прогрессивные силы в рабочей среде героически стойко противостояли захватившим профсоюзы озверевшим от безнаказанности штрейкбрехерам… Все знают, как пишется? Штрейк-бре-хер. Да. Вот так. Что это такое? Если вам действительно интересно, то сами найдёте и прочитаете потом. Далее…
Конец
Заметки о США и не только Вместо послесловия
Если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, их бы опровергали
Но каждый находит в человеческом сердце также развращённый вкус к равенству, который побуждает слабых желать понизить сильных до своего уровня, и который ослабляет людей до предпочтения равенства в рабстве в сравнении с неравенством в свободе
Активно интересуясь славной историей русской разведки, я с большим интересом ознакомился с книгой воспоминаний Михаила Любимова (в конце 70-х начальник 3-го «английского» отдела ПГУ КГБ) «Записки непутёвого резидента, или will-o’-the-wisp». И вот один абзац в тексте заставил меня задуматься о том противостоянии разных типов мышления внутри вида homo sapiens, которое известно человечеству ещё со времен Древнего Рима, где плебеи покидали город в знак протеста против власти патрициев. Вот этот отрывок: «Я пытался глубже проникнуть в тайны английского характера, но все больше запутывался. Стереотипы разрушались на глазах: рантье, банкиры и трутни оказывались добрыми и симпатичными людьми, а выходцы из трудовых масс, профсоюзники и шахтеры, слишком часто были выжигами и амбициозными дураками, а совсем не прогрессивным человечеством»1.
Мне кажется, что разница между разными типами людей лежит далеко не в имущественном положении – оно, скорее, производная от типа «прошивки» мозга. Если условнорациональный тип мышления оперирует в первую очередь конкретными фактами и руководствуется логикой, способен к обобщениям и выводам, то условно-эмоциональный руководствуется исключительно субъективно-чувственным восприятием, для носителей такой модели разума важны в первую очередь собственные эмоции, а не объективные факты (как пример, диаметрально противоположное отношение к COVID-19). Академик Павлов в нобелевской лекции 1918 года «О Русском уме»2 подробно разбирал данный феномен применительно к России. Материала для наблюдений у него было много, ведь как раз тогда носители 2-го типа возобладали в обществе и у нас произошла сперва февральская катастрофа 1917 г., а потом и её логическое завершение – октябрьский переворот. А сегодня уже в американском обществе есть серьёзная опасность их доминирования и, если им удастся закрепиться на политическом Олимпе, тогда уже на берегах Потомака вскоре будут распевать «Кто был ничем, тот станет всем», а на площадях в этом новом мире вырастут чугунные памятники какому-нибудь условному Полли Фросту, сдавшему федералам отца и деда, которые просто заходили в Капитолий в поисках Нэнси «Покахонтас» Пэлоси.
Неужели американцы действительно повторяют наш тернистый исторический путь? Давайте попробуем взглянуть на взаимоотношения двух стран в прошлом и нащупать ответ на этот вопрос.
Бой с тенью
В XVIII веке в европейский политический дискурс вошла бинарная модель – «старая» Европа – «молодая» периферия, под которой подразумевались Россия и Северная Америка, куда по мысли европейских интеллектуалов в скором времени должен был переместиться «цвет цивилизации». Немецкий дипломат и традиционалист барон Фридрих Мельхиор фон Гримм (1723–1807 гг.) в переписке с российской императрицей Екатериной II выделял основные составляющие европейского политического пессимизма – страх перед разрушительной силой революций и новой европейской войной, а также вера в Россию, как главный бастион «ядра Европы», и единственную защиту от революционного хаоса, неподвластную его разрушительному воздействию.
В одном из писем императрице фон Гримм писал: «Если безумие Франции не будет быстро подавлено, оно может быть пагубно для самого ядра Европы, ибо невозможно, чтобы чумная зараза не опустошала её соседей. Политический хаос и уничтожение военной дисциплины будет одним из последствий этой заразы. В этой ситуации для свирепых варваров – мусульман Европа стала бы лёгкой добычей. И это предсказание, безусловно, очень скоро сбылось бы, если бы русский орёл не был недосягаем для французского исступления. Российская