«…и ведь не поспоришь: не расстегни он тогда противогазную сумку – вполне мог и не успеть…»
Проводник уже озирался по сторонам.
– А где носилки? Я же просил! Нам что, на закорках его тащить?
– Куда тащить-то?
– Тут, недалече.
X
Пирога неторопливо ползла против течения. Слева уплывала назад высотка гостиницы «Украина», наполовину скрытая гигантскими клёнами. На противоположном берегу могильной плитой высилось здание Белого Дома, когда-то действительно белое, а сейчас покрытое сплошным, без единой прорехи, одеялом бурого лишайника. Местами оно собиралось могучими складками, словно жировая прослойка на боках толстяка. Сергей однажды попробовал определить толщину слоя, но щуп из заострённой арматурины на два с лишним метра ушёл вглубь губчатой массы, так и не достав до бетона.
– …досматривать меня не стали. Как увидели, что я один – замахали руками: «проплывай, мол!» А рожи кислые, будто лимон сжевали!
– Так пропустили же! – отозвался егерь. – А могли бы тормознуть, взять за жабры: – кого, мил человек, вёз, давно ли высадил и где собираешься подобрать?
– Но это же беспредел! – Коля-Эчемин никак не мог отойти от возмущения. Видимо, наболело. – У нас договор: золотолесцы не мешают плавать мимо Воробьёвых Гор. Какая их забота, кого я везу?
Негодование каякера было подводкой: он уже пытался расспрашивать егеря о его неладах с золотолесцами. Особого секрета в этом не было, однако слухи о том, что Колю попросили с Богатырских прудов за длинный язык появились не на пустом месте, и егерю не хотелось, чтобы его отношения с обитателями Метромоста стали предметом пересудов.
– Вот ты всё говоришь: «мы» да «мы»… Ты в натуре кто – Пау-Вау или нагатинский? Пора бы определяться.
– А зачем? – ухмыльнулся каякер. – Одно другому не мешает. У меня лодка, репутация. Взять, к примеру, тебя: если надо прошвырнуться по реке – кого ты зовёшь? Эчемина! А на Богатырском пруду я душой отдыхаю.
– Давно хотел спросить: у вас там не наших много? Тех, кто не из России?
– Половина, пожалуй, будет. – подумав, ответил Коля. О золотолесцах он уже забыл. – В основном, из Европы, но есть и коренные американцы – индейцы, в смысле.
– А эти-то с чего к нам ломанулись? Европейцы – это я понимаю, им ближе. Но чтобы природные индейцы? Валили бы к своим, в Сан-Паулу!
– К своим? – хмыкнул Коля. – Какие они им, нахрен, свои? В Сан-Паулу настоящие дикари, обитатели амазонской сельвы. Многие ещё из каменного века не выбрались, и теперь уже никогда не выберутся. Цивилизованные краснокожие из Штатов для них такие же чужаки, как и белые. И разговор с ними короткий: копьё в живот или стрелу с кураре в спину. Могут и сожрать, среди самых диких встречаются и каннибалы… Власти Бразилии недаром закрыли доступ не только в Сан-Паулу, но и на всю территорию штата. Мне знающий человек говорил: две трети племен Амазонии уже там, а которые остались – готовы сняться в любой момент.
– Как? Закрыли же!
– Поди, останови дикарей в джунглях, пупок развяжется! Дебри там такие, что сам чёрт ногу сломит.
– Это понятно. – кивнул Сергей. – Но как индейцы туда попадают? Сан-Паулу ведь на юге Бразилии, там нет тропических лесов, как в бассейне Амазонки.
– Находятся добрые люди. – хмыкнул Коля-Эчемин. – Благотворительные фонды, неправительственные организации, борцы за права коренных народов… Власти это не одобряют, но особо и не препятствуют – баба с возу кобыле легче. Племена выходят к границе цивилизованных районов, там их встречают волонтёры и перебрасывают на юг – кого самолётами, кого автобусами или в автофургонах. Их ведь немного, редко-редко группа в полсотни душ. Довезут до границы Леса, а дальше они сами. И ни одного не задержала Лесная Аллергия – похоже, она на дикарей вовсе не действует!
Это действительно было необычно. Насколько Сергей знал, Лесная Аллергия щадила в лучшем случае, одного из тысячи.
– И что самое странное: они все, одновременно узнали про Сан-Паулу! Даже самые дикие, которые не то, что радио – топора железного отродясь не видели. Узнали – и снялись с мест, где их предки с допотопных времён обитали!
Пирога миновала шеренгу величественных буков, высящихся на месте Краснопресненского парка. Дальше к берегу подступали руины выставочного Центра, сплошь заросшие шиповником и акациями, а за ними рвались к небу оплетённые древолианами небоскрёбы Москва-Сити. Годы и стихии пощадили большую часть остекления, и сейчас лучи вечернего солнца отбрасывали блики от граней медного кристалла «Меркурий-Тауэр». Выше, там, где заканчивались сталь и бетон, чудовищные плети сплетались в жгуты, не уступающие по толщине самим зданиям, и расходились зонтичными кронами на огромной высоте.
– Самая высокая точка Леса после Останкинской Древобашни. – Коля-Эчемин указал веслом на крону над башней Федерации. – Говорят, группа экстремалов из Универа планирует туда забраться.
– Не выйдет, клык на холодец! – убеждённо заявил Сергей. – Белки пробовали, обломились. В верхних ярусах такая гадость водится – куда там паукам-плевакам!
Он слегка покривил душой. Яська, отчаянная сорвиголова, как-то добралась до самой кроны спиралевидной Башни Эволюции – и даже ухитрилась вернуться живой и невредимой.
– А в Сан-Паулу небоскрёбов не осталось. – сообщил Коля, ритмично взмахивая веслом. – Только холмы из обломков бетона, сплошь заросшие, как в затерянных городах на Юкатане. Пока не начнёшь копаться – и не поймёшь, что там было раньше.
– А что, кто-то пробовал копаться? Ты же говорил – индейцы чужаков режут.
– Может, кто-то и пробовал. – пожал плечами каякер. – Лес Сан-Паулу побольше нашего будет, а людей – раз-два и обчёлся. Повезёт – пройдёшь из конца в конец и никого не встретишь.
– А если не повезёт?
– Тогда хуже. Несколько лет назад в Сан-Паулу сгинула экспедиция – два десятка учёных, охрана, проводники из Московского Леса. Я тогда ещё жил снаружи, помню, какой поднялся хай. С тех пор туда никого не посылают, не хотят рисковать.
Сергей кивнул. Он тоже не забыл об этой истории: тогда для бразильской экспедиции среди егерей искали тех, кто не слишком подвержен Зову Леса. Организаторы, сотрудники ЮНЕСКО, клялись обеспечить быструю переброску по воздуху, чтобы свести неудобства к минимуму, сулили самые редкие и дорогие препараты, способные смягчить действие Зова. Сергей тогда отказался, не желая афишировать свою невосприимчивость. А может, и послушал предчувствия, нашёптывавшего о беде.
Пешеходный мост, соединяющий Краснопресненскую набережную с набережной Шевченко, обрушился давным-давно. Стальные конструкции, заросшие водорослями и проволочным вьюном, перекрыли реку, и течение здесь было особенно бурным. Пришлось протискиваться под левым берегом, отталкиваясь вёслами от корней вязов и ив, разваливших по камешку парапеты набережных. По корням сновали крупные крабы с забавными, словно в нарукавниках из меха, клешнями.
– А знаешь, что они живут в Москве-реке ещё с доприливных времён?
– Да ладно? – Коля-Эчемин так удивился, что перестал грести. – Крабы – и в Москве-реке?
– Клык на холодец. И привезли в китайский ресторан. Оттуда несколько штук сбежали в канализацию – и в реку. Размножились, потом о мутантах слухи ходили…
– А что, они правда, мутанты? – насторожился каякер. – А то мы их едим…
– Нет, обыкновенные китайские мохноногие крабы.
– Вот и хорошо. Кстати, давай наловим – вечером, в Серебряном бору сварим, будет закуска к сетуньскому элю.
– Думаешь там заночевать?
– Придётся. К Тушинским шлюзам подойдём уже в сумерках. Возиться с подъёмом пироги в темноте – удовольствие маленькое. Лучше переночуем с удобствами, а с утра двинем. К тому же, у меня на Поляне дело, пассажир есть до Речвокзала. Ты ведь не против?
– Куда от тебя денешься…
– Тогда бери сачок, крабов ловить будем.
XI
Подвал пятиэтажки встретил их застарелым запахом запёкшейся крови, смешанным с дымом трав, тлеющих в железной жаровне. Дух был таким густым, что его, казалось, можно резать ножом. Голые бетонные стены, посредине длинный деревянный стол, весь в подозрительных тёмных пятнах, дощатые полки с кувшинами, коробочками, склянками. Единственное окошко под потолком наглухо заколочено, полумрак едва-едва разгоняет свет от углей в курильнице.
– Наина – она тётка со странностями. – наставлял спутника Гоша. – Ежели что не понравится – слова не скажет, проси – не проси. То есть слова-то она и так не скажет, сколько уж лет молчит, но и помогать не станет. Так что ты тоже молчи и ничего не трогай – стой столбом и лучше вообще не шевелись. Как что скажу – исполняй сразу! И учти, она, хоть и слепая, а всё видит.
– Имя какое-то странное… – буркнул Егор. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше. Сначала пришлось пересекать намертво закупоренный кустарниками и завалами проржавевших машин Ленинский проспект, потом тащить мёртвое тело за несколько кварталов, до конца улицы Панфёрова и отмахиваться от роя крупных чёрно-зелёных, отливающих металлом мух, клубящихся у входа в подвал. Но, самое скверное – запах. Егору захотелось даже натянуть противогаз, но Гоша и думать об этом запретил.
– Имя – из Пушкина. – пояснил проводник. – Помнишь: «О, витязь, то была Наина!» Вот и эта: ведьма – ведьмой, а ведь какая красотка была когда-то… Имя ей родноверы дали, когда жила в их общине.
Наина действительно с виду была сущая ведьма – свалявшиеся седые космы, морщинистое лицо с крючковатым носом. Одета она была в грубую полотняную рубаху до пола и вся увешана странными амулетами, связками кореньев и гирляндами высушенных куриных лапок. Выслушав скрипучий Гошин монолог, старуха повертела в узловатых пальцах медальон убитого, кивнула по-птичьи, отрывисто, и указала на стол. На секунду Егору показалось, что её глаза, слепые, мутные, в самом деле, способны видеть.
Общими усилиями они взгромоздили мёртвое тело на столешницу. Ведьма пробежалась кончиками пальцев по изъеденному жгучими спорами лицу и стала озираться – судорожно, суетливо.