На студентку жалко было смотреть. Казалось, если профессор скажет ещё хоть слово – она разрыдается. Но Симагин уже сменил гнев на милость.
– Вдумайтесь: теплокровные млекопитающие с бешеным метаболизмом, причём поколения сменяются раз в сутки! Потому я и дал проекту название «Однодневки». Теперь, когда мы добились успеха, учёные получат возможность работать с генами млекопитающих со скоростью, ранее доступной только на дрозофилах! Это переворот, молодые люди, и он стал возможен благодаря работам нашей лаборатории с биоматериалом, полученным в Лесу. И это лишь первый шаг в программе, цели которой я пока не вправе раскрыть!
Прозвенел звонок с пары, мыши заметались ещё сильнее, превратившись в размытые белые полоски. Студенты уже поднимались с мест. Девица с конским хвостом встала, отодвинула стул, повернулась и нос к носу столкнулась с Егором.
– Простите, а вы… я вас не знаю! Из какой вы группы?
Лицо у неё было вытянутое, с тяжёлой челюстью и длинным носом. Такие лица обычно называют лошадиными.
– Моё имя Егор. А у вас замечательные духи… это ландыш или вербена?
Девица кисло улыбнулась.
– Ландыш.
«… и зубы крупные, как у кобылы…»
– Видите ли, Катя, мне бы хотелось… вас ведь Катей зовут?
– Откуда вы знаете?
Егор пожал плечами – с лёгким намёком на многозначительность. На этот раз лошадиная улыбка была шире.
«…как же не знать, если на халате, на месте, где у женщин обычно бывает бюст, у тебя выведено „Екатерина Смольская, гр. 103“?..»
– …так вот, Катюша, мне необходимо уточнить кое-что насчёт несчастного юноши, вашего однокурсника.
– Конкина, что ли? Да, ужас – вчера только был на занятиях и вдруг… а вы, значит, следователь?
В глазах биологички мелькнуло жадное любопытство. Продолжая говорить, она как бы невзначай оттёрла Егора от сокурсниц.
Егор усмехнулся – про себя, конечно. История, старая, как мир: ухватить новость погорячее и хвастаться перед подругами. Иные вещи не меняются, даже когда мир вокруг встаёт на дыбы.
Вместо ответа Егор неопределённо пожал плечами.
– Вижу, вы были с ним хорошо знакомы? Не уделите мне несколько минут? Давайте сделаем так: я напою вас кофе, а вы мне ответите на несколько вопросов.
Через полчаса Егор, насвистывая бодрый мотивчик, сбежал по лестнице главного холла. Расчёт полностью оправдался: девица с лошадиным лицом выложила ему всю подноготную погибшего. По её словам, покойный Конкин был себе на уме, хотя ничего особенного из себя не представлял ни в плане учёбы, ни в каком другом.
Единственным его достоинством был полный иммунитет к Лесной Аллергии, каковым он и пользовался без зазрения совести: выбирался, несмотря на запреты, в Лес, тащил оттуда всякие интересные штучки, а на не столь удачливых сокурсников поглядывал свысока. «И этого задрота собирались сделать рейдером, представляете!? Наши овцы, как узнали – кипятком писали, через одну на шею ему вешались. Только на что они ему сдались? Он крутил с одной стервой из Золотых Лесов. Я видела их как-то вместе – зелёная такая, как ящерица, фу!»
Эти слова студентка прошипела сквозь зубы, и Егору послышалась в них застарелая обида. С плохо скрытым злорадством девица поведала «следователю», что у безвременно погибшего студента в Курске осталась больная то ли мать, то ли сестра. Причём Конкин воспринимал это очень близко к сердцу: часто писал домой и сам носил письма в административное крыло ГЗ, не доверяя почтовым ящикам. И всё время расспрашивал о сильнодействующих лекарственных средствах, которые можно раздобыть в Лесу.
Это был след. Выяснив, где жил Алёша Конкин, Егор распрощался и направился в корпус «Е». Клочок бумаги с именем и фамилией собеседницы, а так же номер комнаты в общежитии, где та обитала, он выбросил в первую попавшуюся урну.
IV
Бар «Волга-Волга», располагался не в здании Речвокзала, а на борту «Двух столиц». Отделку, стилизованную под интерьер парохода из древней кинокомедии, заведение получило незадолго до Зелёного прилива, во время капитального ремонта теплохода. С тех пор декорации облезли, фотографии актёров и старые киноафиши, развешанные по стенам, пожелтели. Но в полумраке зала, освещённого ради экономии электричества, масляными лампами, потрёпанные ретро-интерьеры смотрелись достаточно презентабельно.
Народу в баре было немного – занято всего три столика, да у стойки коротали время трое гостей. Один клевал носом над полупустой пивной кружкой, ещё двое увлечённо беседовали с барменом. И время от времени косились на мужчин, бесцеремонно клацающих прямо за столиком необычного вида охотничьим ружьём. Их спутница, одежда которой выдавала обитательницу одной из Полян, в беседе участия не принимала – потягивала со скучающим видом медовый пунш, который в «Волге-Волге» приготовляли превосходно.
– Тройка? – Коля-Эчемин посмотрел стволы на просвет. Они сверкали нарезами, подобно трём глазам невиданной змеи с диафрагмами вместо вертикальных щёлок. – А что это вверху? Я поначалу решил – гладкие, а тут вона что! У ДШК и то калибр поскромнее!
– Одна из стандартных комбинаций стволов африканского штуцера. Нижний ствол под винчестеровский.338 Магнум, на крупную и среднюю дичь. А верхняя пара – 600 «нитроэкспресс».
– Солидно… – Коля уважительно присвистнул. – На слона, что ли?
– Да хоть на мамонта. От удара такой пули атакующий носорог садится на задние ноги. Но лягается, так что…
– Кто, носорог?
– Шутник, чтоб тебя… – Сергей скривился, потирая плечо. – Завтра сплошной синяк будет. Опробовал, блин – отдача как у гаубицы!
– Спецзаказ? – Коля защёлкнул замок и вскинул штуцер к плечу. – Тяжёленький…
– Четыре семьсот. Через дядю Рубика послал письмо в фирму, оплатил – так они, халамидники, не поверишь, полгода возились!
– Тут и кронштейн под оптику имеется. Далеко бьёт?
– Не слишком. Штуцер предназначен для средних и малых дистанций. Оптика трёхкратная, линзы «Карл Цейс», титановый корпус, с азотной накачкой. Обрати внимание: стволы на четверть короче, тоже по заказу.
– Да уж я заметил. – кивнул каякер. – Коротыш, не то, что мой оленебой.
– Всё верно – ты стреляешь больше на воде, на открытом пространстве. А в кустах и буреломе рулит ствол покороче. Англичане тоже удивлялись – зачем портить хорошую вещь? Но сделали, конечно: желание клиента – закон! И предупредили, скареды, что в каталог фирмы включать не будут – не вписывается, вишь, в традиционную концепцию! Так что, коллекционерам его теперь хрен продашь.
– А ты что, собирался?
– Чтобы да, так нет. Это моя любимая игрушка.
– Зверь-машина, да. Но такой удачи, как оленебой, не притянет. Потому как у меня всё изготовлено здесь, в Лесу. Кроме ствола, разумеется.
– Зато, всё, до последнего винтика – ручная работа. Лес это любит.
За стойкой зашипела радиола, полились тягучие звуки рэгтайма в исполнении Джелли Мортона. Нынешний владелец «Волги-Волги» слыл поклонником классического новоорлеанского джаза.
– Если не секрет… – Коля помедлил. – Не моё дело, конечно, но не стоит этот штуцер двадцати лямов, а ты «Чёрный квадрат» за него отдал! В чём подвох, а?
Сергей усмехнулся.
– Вот и дядя Рубик удивлялся. Ну да, штуцер, даже с учётом спецзаказа, тянет край, штук на двести. Но вот на фига мне в Лесу ихние баксы? Да я этого хлама сколько угодно наберу – вон, в центре полно банков с обменниками. Только это геморрой, а Малевич – пошёл и взял, на полдня работы!
– Это из Третьяковки-то? Да ведь там Чернолес в двух шагах! Ничего себе – пошёл и взял…
– Великое дело – Чернолес! Что я там, не бывал? А «Чёрный квадрат» я бы и забесплатно вынес, давно собирался. Как будто мало там всякой зловещей дряни! Истукан со штурвалом на стрелке, скульптуры эти жуткие, Дом на набережной, подвалы Малюты Скуратова… На Болотной, вон, вообще казнили, того же Пугачёва именно там четвертовали! Думаешь, нечисть всякая в тех местах просто так расплодилась, сама по себе?
– Слышала я от одного лешака сказочку о Калиновом мосте. – вступила в разговор Лиска. – Давно, ещё, когда в Золотых Лесах жила.
– Это от Гоши? Да, он эту байку любит. Только зря ты так пренебрежительно – лешачиные сказки иногда очень даже стоит послушать.
– Я вот чего понять не могу… – Коля-Эчемин положил штуцер на столешницу, и оружием немедленно завладела Лиска. – Третьяковка битком набита картинами, которые в Замкадье стоят миллионы. Почему же их сразу не вывезли? Скажем, на вертолётах?
– Раскатал губёшки! – ухмыльнулся Сергей. – Последние вертушки вылетели из Кремля через шестнадцать часов после начала Зелёного прилива, и разбились, не дотянув даже до Третьего Кольца. Электроника сдохла, понимаешь? Да и не в вертолётах дело: когда миллионы народа ломанулись из города, властям стало не до картин, будь они все хоть Моны Лизы.
– Я тоже об этом слышала. – вступила в разговор девушка. – Поначалу было не до того, чтобы спасать культурные ценности, а когда первая паника улеглась, деревья уже вымахали выше домов, и что творится внизу – никто не знал. Многие думали, что там вообще ни одного здания не осталось. Со спутников-то Лес не сфотографируешь, получается хрень какая-то размытая…
Егерь кивнул в знак согласия.
– Ну да. Пока наблатыкались ходить по Лесу, пока тропки протоптали, пока выяснили, что цело, а что нет – прошёл не один год. То есть, и раньше шарили, конечно, те же барахольщики – правда, те больше по банкоматам и ювелиркам. А залезть в такую задницу, как Третьяковка или Пушкинский музей, да ещё и выйти оттуда живым – шалишь, брат, это только егерям по плечу. Да и что там за сокровища – картины и прочая музейная хренотень? Нет, ребята, купите себе гуся и крутите бейцы ему. Настоящие ценности лежат по секретным архивам, а их в Москве до дури. ФСБ, МинОбороны, институты всякие, шибко закрытые. Вот, к примеру, заказали мне как-то забраться в одно местечко…
И осёкся. Собеседники понимающе переглянулись – ег