Кэт проследила, чтобы в церкви занять место рядом с Грейс, и во время службы уделяла девочке как можно больше внимания: показала ей, какие читаются строки в книге псалмов в тот или иной момент, и улыбнулась, когда увидела, что она во время проповеди рассматривает медальон.
Харолд читал тот же стих, что и всегда на похоронах: о пастыре Иисусе (он и заботу и наставление собственной семьи и друзей считал своим долгом и выполнял его в том же ключе), – но произносил он эти строки с большим энтузиазмом. Скорее всего, священник надеялся таким образом привлечь хотя бы пару душ и направить их на путь спасения. Думаю, тем не менее, что шансы на это у него были невелики.
Так провожали в последний путь всех: методистов и баптистов, конгреционалистов и спиритуалистов. Именно вид с Пендл Хилл на долину Риббл вызвал в воображении идею о том, как великий народ пойдет за Джорджем Фоксом и его квакерами. Но эти серьезные люди в треуголках и сюртуках никогда не имели большого влияния, и уж тем более в Эндландс. Тем не менее они приходили, эти чужаки, и, оказавшись здесь, обретали Бога, как это было с Натаниелем Арнклиффом.
Архитектор по профессии, он участвовал в сооружении множества прядильных производств, благодаря чему торговцы шерстью из Йоркшира сделали себе огромные состояния. Сам Арнклифф был человеком отнюдь не бедным, но в душе не чувствовал себя богаче, чем в те времена, когда он бродил по болотам вокруг родного Галифакса. Он родился в семье набожных католиков. Его двое братьев были иезуитскими священниками в колледже Риббл. Каждую субботу он с женой и детьми ходил к утренней мессе причаститься Тела и Крови Христовых. По идее, в этот день он должен был не делать ничего, кроме как размышлять о таинстве Отца, Сына и Духа Святого, но Арнклифф всегда обосновывал свои субботние прогулки в одиночестве, представляя их как псалмы. В каждой прогулке он видел возможность вознести хвалу Господу или попытаться разрешить какую-нибудь духовную задачу. Почему, Господи, это так? Что есть человек?
Арнклифф вел записи. Все его дневники хранились в Браунли Холле – десяток зеленых кожаных тетрадок размером с колоду карт, которые легко можно было спрятать от непогоды в складках одежды. С дотошностью судебного эксперта он описывал дома и достопримечательности деревень и хуторов, через которые проходил, иллюстрируя свои записи рисунками родников и старых деревьев, птиц, ручьев, полевых цветов и облаков. И всегда он шел в западном направлении, подчиняясь желанию дойти в конце концов до края земли.
В те дни Брайардейльская долина находилась на самом краю Западного райдинга[22]. Когда я был маленьким, она еще входила в состав Йоркшира. А ланкаширцами мы стали в семидесятых годах, когда джентльмены в прокуренных кабинетах взяли ножницы и перекроили карту Англии.
– В душе мы все равно остаемся йоркширцами, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Брошенными на произвол судьбы йоркширцами.
Йоркширцами, точно. Старая граница проходила по долине, но никто толком не знал где именно. Через Салломский лес? В Андерклаф? Вдоль просеки? Не исключено, что именно границу искал Натаниэл Арнклифф в тот день, когда он заблудился в пустошах над Эндландс.
Безоблачное сентябрьское небо внезапно потемнело, как это часто бывает в здешних местах, и дождь обрушился на землю с такой яростью, что он бросился искать укрытие. Битый час, рассказывал Арнклифф, он шел и молился, пока не услышал блеянье овец, и тогда понял, что наконец добрался до пастбища.
Несколько овец с ягнятами сбились в кучу рядом с руинами стены, остальное стадо бессмысленно таращилось с заросших падубом берегов пруда. Мощный поток низвергался в ущелье, и Арнклифф двинулся вдоль ручья, каждую секунду опасаясь наступить на шатающийся камень и, мучимый страхом, разделить судьбу виденного им несчастного животного, свалившегося в пропасть с крутой, покрытой травой террасы.
Так, продвигаясь осторожными шагами, он через какое-то время спустился в самый низ долины и побрел через болото, держа путь в сторону фермы, которая то появлялась, то скрывалась за плывущими облаками. Семейство пастуха приняло его так, как и мог ожидать чужак, спустившийся с пустошей, но он был рад и куску хлеба с яблоком. Он переждал бурю в сарае с сеном, а когда снова выглянуло солнце и в лесу запели птицы, он убедился, что Бог хотел, чтобы он увидел эти дикие места, и что Он благословит того, кто привлечет сюда людей работать.
Когда Арнклифф написал Эдгару Деннингу письмо с просьбой сдать ему в аренду часть долины для постройки сукновальни, виноторговец счел его предложение одновременно забавным и странным. Он недоумевал по поводу того, что кому-то понадобилось устраивать производство в таком месте, но он был не прочь забрать у глупца его денежки. Однако Арнклифф знал, что фабричное колесобудет вращаться здесь круглый год, даже летом. Он сам только что убедился в этом, когда выбирался из пустошей, а теперь стоял август. Река Брайар стремительно несла мощные потоки, устремляясь по долине все дальше сквозь лесную чащу, и примерно через милю подходила к церквушке у заросшего густыми папоротниками хутора. Фермеры называли его Андерклаф. Здесь берега сходились совсем близко, так что поток воды ускорял свой бег. Любому было понятно, что воду, с такой силой несущуюся по узкому руслу, можно направить сквозь колесо, вал и шестеренки, и фабрика будет работать без остановки. Да и торговля тоже пойдет бойко на этой стороне Пеннин. Готовую ткань легко можно привезти в Престон, Ливерпуль или Манчестер, но и поближе, в пределах полдня езды, найдется десяток торговых городов, где можно сбыть товар.
Арнклифф построил Сайк Хаус для себя, жены и детей и девять домов для своих рабочих, которых он вывез из обнищавших во время войны с Францией деревень Западного Райдинга. Опытные ткачи, мужчины и женщины, голодали, потому что у них не было ни хлеба, ни работы. В Лидсе и Хаддерсфилде участились бунты, и Арнклифф понимал, хотя и не оправдывал, этих вооруженных луддитов, громящих машины, потому что те лишили работы их умелые руки и гибкие пальцы. Хорошая ткань, говорил Арнклифф, должна пройти через руки человека от начала и до конца: от стригущего овец пастуха до торговца, пропускающего сукно между пальцами.
Он поклялся, что на его фабрике не будет никаких механизмов, кроме приводимых в действие водой сукновальных пестов. Все остальные производственные операции должны будут осуществляться человеческими мускулами.
У женщин были исколоты пальцы, а ладони потрескались и кровоточили от ледяной воды, но ни одна из них не жаловалась. Валяльщики, нанятые обрезать ворс, морщились от боли и втирали мазь в суставы, но все неизменно гордились своими руками, изуродованными тяжелыми ножницами в течение многих лет работы. Искривленная кисть валяльщика напоминала копыто. Такая деформация, указывал Арнклифф, считалась среди них признаком исключительной красоты, так же, как в Китае считаются красивыми изуродованные бинтами ножки куртизанок.
Фабрика заработала, и тонкое сукно ярдами повезли на рынки Англии. Арнклифф же переключил свое внимание на деревню, и прежде всего на церковь, которую он датировал периодом до Реформации. Возможно, сюда приходили монахи – обрести духовную силу для молитвы и увериться, что Бог их хранит. Сырость покрыла плесенью стены, большое деревянное распятие, установленное перед витражным триптихом, треснуло. Ремонт обошелся ему дорого, сомнений тут не было никаких, но рабочим нужна была церковь, куда они могли бы приходить, чтобы возносить благодарность своему истинному отцу и благодетелю, избавившему их от голода и нужды. Церковь была посвящена Святому Михаилу не случайно: церкви по краям этих безлюдных мест часто посвящались Архангелу. Здесь и стояла эта церковь, как проблеск света на фоне гнетущего мрака нескончаемых болот.
Служба закончилась, и мы вынесли Старика из церкви. Беркитты опустили гроб в могилу под сопровождение всех положенных «спаси и помилуй», «упокой душу» и «прах и тлен». Деревянный ящичек с землей обошел всех присутствующих по кругу, и каждый бросил горсть на крышку гроба, показавшегося неожиданно маленьким в могильной яме.
Лорел шмыгала носом в платок, Лиз утешала ее. Билл положил руку Отцу на плечо. Кэт стиснула мой локоть. Грейс, не переставая теребить висевший у нее на шее медальон, смотрела, как Беркитты вытягивают холщовые лямки, на которых они опускали гроб.
И то ли печальные физиономии присутствующих так подействовали на девочку, то ли повлияла сама серьезность момента, но Грейс начала смеяться.
– Тише, Грейс. Где твое уважение к людям? – Лиз ткнула ее локтем в бок и обвела взглядом присутствующих, привлеченных неожиданным в данной ситуации шумом. Смех во время похорон был так же неуместен, как погребальная песнь на Крещении.
– В чем дело, Грейс? – обратилась к ней Анжела. – Почему тебе так смешно?
Грейс попыталась закусить губу, но у нее ничего не получилось, и смех с фырканьем вырвался наружу.
– Господи, сейчас же прекрати! – потребовала Лиз.
– Я отведу ее в бар, – предложила Анжела, подталкивая Грейс к дорожке.
Некоторые из присутствующих потихоньку отчаливали, намереваясь попасть на поминки.
Кэт смотрела, как Анжела с Грейс уходят, размышляя, не следует ли и ей тоже пойти за ними.
– Извини, Том, – обратилась к Отцу Лиз, – не знаю, что на нее нашло в последнее время.
– Это все переходный возраст, – высказалась Лорел. – Я же говорю.
– Может быть, когда наш Джефф вернется, она успокоится, – предположил Билл.
– Следовало бы, – отозвалась Лиз. – Вот тоже, придумала – смеяться здесь. Какая муха, черт возьми, ее укусила?
– Не переживай, – произнес Отец. – Старик-то, наверно, ее не слышит сейчас, так ведь?
Он первым отошел от могилы. Остальные последовали за ним через дорогу в «Пастуший посох».