еще бабушкой Алисой. Дождевик был жесткий, вощеный и издавал такое зловоние, что избавиться от него можно было, только если сжечь куртку в печке. Но раз нам предстояло дождаться оленей, вонять, как зверье из пустоши, было как раз то что надо.
Прошел примерно час. Отец продолжал караулить, время от времени отхлебывая виски из фляжки. Я трясся от холода и мечтал, что он в конце концов бросит это занятие и пойдет домой.
– Вот они, – произнес, наконец, он и протянул мне бинокль.
Олени переходили вересковую пустошь – самец и его гарем, почти неразличимые на фоне окрашенного осенними красками вереска.
– Не своди с них глаз, – сказал Отец, вытаскивая ружье из охотничьей кожаной сумки: ремингтон со скользящим затвором.
Ружье раньше принадлежало Старику, и легенда гласит, что он выиграл его в карты. Не исключено, что так оно и было. И конечно, он тщательно заботился о нем, ведь оно было приобретено благодаря чистой удаче и по идее не должно было принадлежать ему. Он усердно промазывал приклад лимонным маслом или подсинивал ствол, чтобы металл не ржавел и чтобы устранить блеск, который мог бы выдать оленям его присутствие. Я нередко заставал его за этим занятием. В то лето, когда я закончил начальную школу, он ходил в пустоши и настрелял там достаточно, чтобы олени перестали устраивать на наших пастбищах осенние бои.
Но я знал, что он не сумел отстрелять их всех. По крайней мере, один ухитрился тайком пробраться в долину и спрятаться в лесу. Внутри у него засел Дьявол и подгонял его. Вот почему, предположил я, он бежал быстрее других, и Старик в него не попал. И если бы я не забрел по глупости в Гринхоллоу, возможно, он бы перепрыгнул в одно из тамошних животных или забрался под кору ивы. Но эти забавы быстро надоедали ему. Он мог бы вздуть пузыри грибков на дереве или заставить лису наброситься на собственных лисят, ну и дальше что? Скучно. А вот человеческий детеныш – это совсем другое дело.
Я никогда не мог отключить его голос. Даже если он не обращался ко мне, все равно он оставался на заднем плане и что-то мямлил. А если он чувствовал, что я перестаю обращать на него внимание, он напоминал мне, что я ответил «да» на его предложение посмотреть, как умрет Ленни, и что отказаться я уже не мог. Я обещал. А потом, торгуясь, как мальчишка на школьном дворе, он сообщил, что это произойдет уже совсем скоро, до конца лета, и это будет нечто такое, что я запомню, и что мне полезно увидеть, как быстро уходит жизнь. В один момент она есть, а в следующий уже ничего нет. И ведь действительно, потом ничего не было. Но я уже знал про это. Бывало, я смотрел на фарфоровых куколок и стеклянных лебедей на камине, оставшихся после Мамы, и ждал, что они заговорят. Но они молчали. Даже когда я зажимал их в ладони и закрывал глаза. Мертвое есть мертвое. Вот почему я не должен терять отпущенное мне время.
Рано еще, ответил он на вопрос, который я только собирался задать. Надо немного подождать. Он не мог сказать мне, сколько времени я проживу, иначе урок, который мне будет даден, пропадет даром. Никто не должен знать, когда придет смерть. Иначе те, кому осталось жить недели, погубят этот мир, потому что им нечего терять. О, нет, чуточка неопределенности пойдет нам на пользу. Будет лучше, если мы так и останемся на прицеле, как олени в вересковой пустоши.
Отец присел на корточки и зарядил ружье. Пуля была экспансивная – для охоты на крупных животных. Щелкнул затвор. Появились еще два самца, соперники вожака. Они дожидались подходящего момента, когда можно будет напасть. В морозном воздухе их рев разносился во все стороны.
Отец снял кепку и положил ее донышком вверх на землю, как миску, устроился поудобнее и поднес ружье к плечу. Дуло неспешно скользнуло по кустикам травы наверх, на стенку засады. Вожак был настороже из-за двух соперников и отвернулся от группы самок, длинношеих и нервных, как гуси на болоте.
– Ну, давай, паршивец, – произнес Отец, щурясь в прицел. – Покажи мне свое личико. Ну же, смотри сюда.
Он не шевелился. С ружья свисала кожаная петля.
– Руки, Джон, – сказал он.
– Что?
– Закрой руками уши.
Раздался выстрел. Голова вожака дернулась, и комок чего-то красного взлетел в воздух. Олень дернулся и, прогнувшись, упал в вереск. Звук выстрела прокатился по всей пустоши, и остальные олени бросились прочь, сверкая задками и копытами, в направлении Черной трясины. Они неслись вперед, все дальше и дальше, самки теперь следовали за младшим из двух самцов, перепрыгивая через бугорки и болотный мох.
Отец некоторое время смотрел на них, а потом щелкнул затвором, чтобы достать гильзу.
– Придется пойти за ними, – сказал он.
Перебросив ружье через плечо, он выбрался из засады, и мы пошли через вереск, направляясь в ту часть пустоши, которую я совсем не знал.
Олений вожак был стар. Его шкуру покрывали ссадины и шрамы, на рогах виднелись зазубрины и сколы, оставшиеся после прежних боев. Отец попал ему точно над глазом, и рана зияла, напоминая яркую пышную хризантему. По крайней мере, он умер без мучений. Пули, предназначенные для крупняка, убивают быстро и милосердно.
Из открытой пасти безвольно свисал язык, и мухи, ползавшие до того по овечьим орешкам, уже занялись носом убитого животного. Когда Отец приподнял голову оленя носком сапога, они с тихим жужжанием разлетелись.
– Бедняга дурак, – произнес он. – Ума не приложу, почему они не остаются у себя в Вайрсдейле.
– Должно быть, что-то их гонит сюда, – заметил я.
– Что бы это могло быть? – сказал Отец, окидывая взглядом пустоши. – Тут вроде ничего нет, так ведь?
Он еще раз взглянул на вожака и пошел дальше, стараясь выбрать в болоте, развороченном оленями, дорогу посуше.
Сходите в пустоши в конце года, и вы сразу же поймете, почему приходилось оставлять гроб на месте, если погода портилась и тучи нависли над землей. Тащить деревянный ящик с содержимым обратно в долину или дальше, до Вайрсдейла, значило получить еще нескольких трупов. К тому же люди суеверны, и на ум им немедленно приходила мысль о злых духах, бродивших здесь, потому что их тела когда-то бросили неумехи родственники. Им сразу вспоминались Буря и Дьявол, оседлавший ветер. Это ведь так просто – снова его разбудить.
– Ну да, ну да, но это не мы, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Не слушай, что люди болтают. Их там не было. Не видали они, что сделал Гидеон Деннинг.
В 1912 году – а к тому времени фабрикой управлял Джекоб, сын Ричарда Арнклиффа, – собственность на землю перешла к Гидеону Деннингу, и он, в отличие от своих предшественников, проехался на север посмотреть, что собой представляют долина и пустоши.
Честолюбивый по характеру человек, он рано повзрослел. Поднялся он по служебной лестнице при правительстве Асквита и занял важный пост в Министерстве иностранных дел, когда ему еще не было сорока лет. В Браунли Холле висела его фотография. Он-был явно не лишен сходства с молодым Уильямом Батлером Йетсом: пенсне, ястребиный нос, прическа в беспорядке. По сведениям, он был разносторонне одарен: талантливый писатель, оратор, историк, знаток и коллекционер древностей, он говорил на большинстве европейских языков, более чем прилично владел китайским и был способен выражать свои мысли на хинди, урду и бенгали. Плюс к тому он мог бы преуспеть еще в ряде занятий, будь он склонен выбрать их для себя: он ходил под парусом, играл в бридж, прилично фотографировал, был неплохим велосипедистом, играл на виолончели. Говорят, что у себя на столе в Уайтхолле он поставил шахматную доску с начатым Будапештским гамбитом или Скандинавской защитой в качестве своего рода напоминания тому, с кем он беседовал, что он уже продумал ситуацию на семь ходов вперед. Ему нравилось расстраивать ожидания и загонять других в угол.
Вот почему, вместо того чтобы пригласить приезжающих с визитом видных государственных деятелей на охоту в комфортабельных условиях какого-нибудь сонного поместья в Хэмпшире, он привозил их в Брайардейльскую долину, где показывал им настоящую Англию, ее каменно-торфяное сердце.
В «Пастушьем посохе» на стене между дамской и мужской уборными висели фотографии серьезных индийских дипломатов в тюрбанах и костюмах из твида, принца из Свазиленда, неуверенно стоящего рядом с рассыпанными веером убитыми птицами, араба в куфии и балахоне в один ряд с кастой моржеподобных членов парламента, консулов, деловых людей, разнообразных верховных комиссаров, высокородных лордов и прочих светлостей. Это были времена, когда сделки заключались во время охоты на куропаток, а империей управляли под звуки выстрелов охотничьих ружей. В эти годы перед Великой войной[31] с самого начала сезона и до того момента, когда плато станет непроходимым, в Эндландс становилось многолюдно и шумно. Всякий раз, когда в Браунли Холле устраивали охоту, долину наводняли люди, собаки и лошади.
Осень тогда была прибыльным временем года для народа, живущего в долине. Рабочие на фабрике Джейкоба Арнклиффа неплохо зарабатывали загонщиками, а деревенские мальчишки за месяц клали себе в карманы больше, чем имели за весь год, если ловко перезаряжали двустволку, сидя в куропаточьей засаде. Но к оленьему стаду охотников всегда отводили ребята с фермы. Старик тогда получал не меньше шиллинга в день, выступая проводником для серьезных охотников. Он водил их к Дальней сторожке.
Думаю, она по-прежнему стоит. Больше никто туда не ходит.
Адам спрашивает о ней время от времени, но, слава богу, она слишком далеко, чтобы идти туда с ним. Я сам был там один раз и больше не пойду. По мне, лучше бы она поскорее развалилась.
Сторожку построил, потакая мимолетной причуде, отец Гидеона Деннинга. Он решил, что было бы неплохо время от времени приезжать на свои северные земли, чтобы пострелять дичь. Но он так никогда там не появился, а сторожка осталась очередной дорогостоящей затеей и со временем стала источником разнообразных слухов.