По воскресеньям деревенская молодежь отправлялась в пустошь, чтобы из любопытства попытаться найти сторожку. Но им ничего не удавалось обнаружить, и всякий раз, когда они туда ходили, оказывалось, что они заблудились. Даже Старик с его чисто детским пренебрежением опасностью, из-за которого он, как маленький ребенок, забредал в самые отдаленные уголки пустоши, набрел на сторожку чисто случайно.
– Пройди я на пятьдесят метров дальше, я бы проглядел ее, – признался он.
– А как она выглядит? – спросил я.
– Как будто ее только вчера построили, – сказал Старик. – Черт его знает, странное какое-то место, Джонни-паренек.
На старых фотографиях времен Гидеона Деннинга сторожка выглядела функционально. В ней не было ничего красивого: длинное низкое здание, покрытое толстым слоем цементного раствора, чтобы уберечь от непогоды. На мощных железных петлях навешены двери, утыканные черными шляпками гвоздей размером с яйцо. В доме было две комнаты: общая спальня для нескольких человек и помещение для еды и попоек.
Обнаружив сторожку, Старик пришел туда через неделю, потом снова и снова, пока наконец не усвоил дорогу туда в любую погоду. Его знание вересковой пустоши оценили гости Деннинга, когда землю окутывал туман и, в каком направлении не пойди, все казалось одинаковым. И как же кстати у них появился этот маленький Вергилий, который мог проводить их туда.
Да, так они называли его: Маленький Вергилий. Это прозвище Гидеон Деннинг нацарапал на первой странице «Путеводителя по птицам Британии», который он подарил Старику в благодарность за его услуги. Деннинг, очевидно, знал, что тот не умеет читать (Старик до самой своей смерти с трудом разбирал несколько слов) и сочтет книгу не столько образовательной, сколько ценной, благодаря золотому тиснению и гравюрам с изображениями тетеревов, куропаток, канюков и ворон. Хотя, говорил Старик, он хоть и был совсем еще несмышленыш, но понимал, что к подарку прилагались некие условия. Дорогие книжки просто так не дарят мальцам с вонючих ферм в самой заднице Йоркшира. Подарок означал напоминание о том, что Маленький Вергилий должен держать язык за зубами по поводу того, что ему довелось увидеть в Дальней сторожке, особенно в те вечера, когда там оставались ночевать приятели Деннинга по Оксфорду.
Они называли себя эллинами, и так же называлось философское общество, организованное ими во время учебы в Магдален[32]. Название звучало достаточно академично, чтобы ни у кого не возникало вопросов, когда они собирались на втором этаже питейного заведения на Броуд. Каждую среду в семь часов, рассказывал Старик, они ужинали, читали газеты, курили сигары, а потом поднимались наверх, забрав пару бутылок кларета, и вызывали духов. Деннинг обматывал голову студенческим шарфом и становился медиумом, а остальные садились вокруг стола, положив руки на столешницу. Рядом они ставили бокалы с вином. Вызывали дух Шекспира, и Деннинг читал сонет, ранее никому не известный. Потом просили появиться Клеопатру. Деннинг подводил глаза, красил губы и целовал их всех по очереди. А в полночь они приглашали Дьявола присоединиться к их компании и выпить стаканчик виски. Деннинг приставлял пальцы к макушке, изображая рога, и выгонял своих однокашников на улицу.
Много лет спустя, получив в наследство Дальнюю сторожку, он мог предложить им для игр и выпивки место получше, на много миль вдали от людей.
– Такие франты, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Думаешь, они собрались там на чашечку чаю с огуречным сэндвичем в придачу? Я тебе скажу, все это они забыли. Не модно это больше. Еще были женщины, – продолжал он. – У некоторых из них с языка такое слетало, что впору краснеть матросам с рыбачьей шхуны.
– Женщины туда тоже приезжали? – спросил я.
– Бывали, ага, – сказал Старик, – одна-две. Вот что я тебе скажу, Джонни-паренек, чего я только не навидался в Дальней сторожке после заката солнца.
Однако красивая книжка и пол-кроны между страницами дали ему понять, что он не должен распространяться ни о том, что видел, как мужчины курили трубки с опиумом, ни о том, что мужчины целовались друг с другом во время спиритического сеанса. И что за слова о мистере Деннинге появились однажды ночью на планшетке[33], про то тоже не следует говорить. И не годится, чтобы пошли гулять слухи о дочке герцога Боуленда, которая выпила наперсток собачьей крови и потом всю ночь простояла на карачках – а сиськи у нее свисали, как вымя, /Джонни-паренек, – и мужчины оглаживали ее, пока играли в канасту.
А главное, он должен был забыть о той ночи поздней осенью, когда Гидеон Деннинг, упившись бренди и виски до поросячьего визга, читал вслух предписания из какой-то старой книги, привезенной им из Леванта[34]. А его приятели, еще более пьяные, разрезали себе большие пальцы и нарисовали какие-то фигуры на двери. Важные персоны они были, чего уж там, и не хотели, чтобы их имена где-то упоминались. И еще они не хотели, чтобы где-то появились сообщения о том, что в предрассветный час кто-то, по голосу ребенок, колотил в их дверь, а они до смерти напугались и не пустили его. И точно так же они не хотели, чтобы стало известно, что на следующий день, когда они выслеживали оленя, с ними в пустошах кто-то был. Они видели силуэт кого-то или чего-то, и он то рос, то уменьшался, вроде как тень от огня, пляшущая на стене в сторожке, и когда они пригляделись к хребтам гор позади них – невозможно было понять, далеко силуэт или близко.
Именно в тот раз старик и нашел крошечную черную ручку с шестью пальцами.
– Там она и лежала, Джонни-паренек, – сказал он, – в вереске. Он же как змея, Окаянный-то. Сбрасывает кожу.
– Правда, что ли? – засомневался я.
– А как же, – ответил Старик. – Он постоянно меняется. Вот почему ты должен понимать, что к чему, и быть начеку.
– А этим пижонам ты показал ее?
– Не-а, – ответил Старик. – Они и так до смерти напугались.
Сильнее всех испугалась дочка герцога Боуленда. Она умоляла Старика как можно быстрее отвести их в долину. Остальные тоже не сомневались, что, кто бы их ни преследовал и кто бы ни разбудил их ночью, он хотел причинить им зло, так что теперь, когда дело шло к непогоде, они совсем не хотели оказаться в ловушке в пустошах. И если Старик сможет отвести их вниз, к ферме, перед тем как погода испортится, он получит щедрые чаевые и книгу о птицах в придачу.
Когда они начали спускаться вниз, рассказывал Старик, шум им вслед поднялся просто неописуемый, будто вороны каркали, а еще будто плакали дети. И звук вроде как все время перелетал через их головы, причем настолько низко, что они пригибались, и похоже было, будто металл громко скребет по камню.
Когда они дошли до Стены, пустоши погрузились в молчание, и в Фиенсдейльском ущелье уже слышался только привычный шум дождя и воды, но никто из них не произнес ни слова, пока они не добрались до фермы. Долго они не задерживались. Выпив чаю и бренди, они обсушились на кухне рядом с печкой, немного привели нервы в порядок и пустились в обратный путь в Браунли Холл. Через пару дней Деннинг закрыл дом на зиму. Слуги были отпущены, двери и окна заперты, а на дальнюю ферму в Брайардейльскую долину был отправлен шофер с книгой.
Пока Старик разворачивал пакет и неторопливо опускал в карман монету, выпавшую из книги, Дьявол, бродя по пустоши, переходил от одного горного хребта к другому. Шел дождь, и он потерял из виду тех, кто разбудил его. Тогда он попытался идти по запаху. Но сырой осенью тропы были размыты, и следы больше никуда не вели. Дни проходили один за другим, и тогда он на расстоянии начал улавливать блеянье овец, лай собак и свист пастухов, и эти звуки привели его к руинам Стены. Там он спрятался, чтобы понаблюдать за работой пастухов. Пока овцы с громким блеянием неслись вперед, виляя туда-сюда и отклоняясь от пути, двое ягнят отделились от стада и забрели в заросшее мхом болото, так что вскоре оттуда раздались жалобные крики о спасении, испускаемые двумя белыми головками. Пастухи с крюками отправились их вызволять из болота, и тут-то Дьявол и перемахнул через стену. Он схватил за рога ближайшую к нему овцу и, сжав ей горло, дернул ее крест-накрест за челюсть. Прежде чем она успела издать звук, он свернул ей шею, потом содрал с нее шкуру и набросил на себя, после чего смешался со стадом, когда пастухи уже гнали овец в Эндландс.
Мы остановились на краю лощины, и Отец снова вынул бинокль. Олени перешли на шаг, останавливаясь время от времени пощипать травы. Но они были по меньшей мере на милю впереди нас, так что стрелять было далековато. Тот самец, что был моложе, видимо, взял на себя роль вожака, пока другой держался на расстоянии и наблюдал.
– Давайте-давайте, – проговорил Отец, глядя в бинокль, – отправляйтесь-ка наверх к хребту.
– А они разве не спрячутся там среди скал? – удивился я.
– Не-а, – ответил Отец, – там жрать нечего. Они спустятся к папоротникам на другой стороне.
– И что тогда?
– Тогда мы их и возьмем, – ответил он. – Стрелять легче сверху.
– А ты думаешь, будет достаточно светло? – спросил я.
Хотя была еще середина дня, с запада надвигалась непогода, горизонт темнел, и тучи могли опуститься достаточно низко. А тогда в пустошах наступят ранние сумерки.
– Хватит, – отмахнулся Отец, поглядев на небо. – Все будет в порядке. Главное, чтобы они продвигались дальше.
Но им захотелось остановиться и приняться за еду, а два самца продолжали бдительно следить друг за другом, и каждый дожидался момента, когда он сможет самоутвердиться. Нажав большим пальцем на предохранитель, Отец отложил ружье в сторону и лег среди вереска, чтобы его не было видно. Время от времени нам попадались кустики черники. Старик любил полакомиться ею, когда ходил в пустоши, и возвращался потом на ферму с руками кроваво-красного цвета. К октябрю, однако, ягод уже не оставалось, как и пташек, которые кормились ими летом.