— Вы знаете, я — холостяк. Да вот полюбил девушку и хотел бы жениться на ней… Не помешает ли это?
— Настоящая любовь всегда была и будет надежным подспорьем человеку во всех его делах, — успокоил я его.
В одной из авиационных частей командование и медицинская служба решили, что уж если для большого серьезного дела нужны самые лучшие кандидаты, то это — прежде всего должны быть богатыри с могучим телосложением. Запомнился особо один из таких здоровяков. Под ладно сидевшей на нем офицерской формой без труда угадывались налитые бицепсы. Самодовольно улыбнувшись, летчик решительно объявил:
— Хочу в мировое пространство.
Видимо, этот атлетично сложенный парень был убежден, что принадлежит к категории удачливых людей, которые нравятся всем, как говорится, с первого взгляда. Беседуем. Знакомимся с летными и медицинскими документами. Проверяем здоровье. Со стороны сердца обнаруживаем так называемый «шум». Хотя отклонение и не слишком серьезное, человек-то практически здоров и летать может, но в космос пока рекомендовать его никто не осмелится. Говорим ему об этом откровенно. Он, конечно, раздосадован, доказывает нам, что здоровьем не обижен:
— Я же штангист, чемпион.
Вот-вот, говорю ему, «шумок» в сердце и появился в результате чрезмерного увлечения штангой. Надо было это занятие разумно сочетать с другими видами спорта, не упускать из виду обязательный медицинский контроль за здоровьем.
Но подобных встреч было немного. Как мы и ожидали, среди летчиков встречались в основном очень здоровые люди. Иногда смотришь, человек вроде внешне неказист, а познакомившись поближе, убеждаешься в том, что это и есть подходящий кандидат: и абсолютное здоровье, и «железные» нервы. Именно таких людей, с устойчивой нервно-эмоциональной сферой, перспективных в летном деле молодых офицеров прежде всего и брали на учет.
Вспоминаю, как познакомились, например, с летчиком Валерием Быковским. Первое впечатление он производил, прямо сказать, не самое лучшее. Однако вскоре выяснилось, что молодой офицер обладает незаурядными летными способностями. Рассказывали, что в полку не было ему равных по умению вести учебный воздушный бой. В сложных ситуациях неизменно находил самые верные решения. Это ли не достоинство для будущего космонавта? Когда же обследование показало, что у Быковского и отличное здоровье, мы пришли к единому мнению: рекомендовать для участия в дальнейшем отборе.
В авиационных частях было рассмотрено несколько тысяч кандидатов, но в Москву пригласили около ста человек. Вскоре они прибыли в госпиталь держать экзамен «на прочность».
«Только попади в руки эскулапам… еще Пушкин об этом предупреждал», — поговаривали неудачники. — Тут смотри в оба, а то и до космоса не доберешься, и на самолет не вернешься…»
Говорить говорили, а между тем все хорошо понимали: без тщательнейшего медицинского обследования, включающего разнообразные нагрузочные тесты-пробы, не обойтись. Потому и держались летчики дисциплинированно и стойко, переходя в предложенном порядке от одних специалистов к другим.
В среднем полная программа госпитальной проверки одного человека укладывалась в полтора месяца. Второй этап отбора продолжался в течение всей осени 1959 года и завершался работой главной медицинской комиссии. Мне была оказана честь стать ученым-секретарем этой «грозной» комиссии. Здесь сказалось не только признание моего опыта и познаний в области врачебно-летной экспертизы, но и то обстоятельство, что все полученные при обследовании материалы необходимы в той серьезной работе, которую мне поручили начать с отобранными летчиками, готовя их к полетам в космос.
В общем, Юрий Гагарин был прав, когда в своих послеполетных воспоминаниях, рассказывая об отборе, писал, что для «грозной» комиссии маломальский недостаток или «пустяковая царапина» в организме имели серьезное значение.
Вспоминаю как-то раз ненароком подслушанный в госпитале разговор двух молодых летчиков-однополчан:
— Держись, Андриян! У тебя все идет хорошо. Учти, из нашего хозяйства только мы с тобой остались.
— Да я и так держусь изо всех сил. Вот только вчера, после испытания на центрифуге, доктора слишком долго рассматривали мои записи. Так что ты уж сам больше старайся…
— Так это же потому, что на тебя центрифуга не действует! Ребята слыхали, как удивились врачи: «Такой устойчивости, — говорят, — можно только позавидовать». Понял, кто ты есть?
Тут я вышел из-за занавеса, отгораживающего мой рабочий стол от остальной части комнаты отдыха, и подбодрил уже хорошо знакомого мне Андрияна Николаева, подтвердив, что у него по части здоровья действительно все идет хорошо. Сам же в очередной раз убедился, как поддерживают друг друга собравшиеся здесь летчики, как искренне и велико их стремление заняться новым делом. Чувствовалось, что они решились на столь серьезные испытания не только ради волнующего интереса к новому, но и потому, что дело это нужно Родине. А ведь никому из них толком еще и неведомо было, какой она окажется, эта новая профессия…
Но вот закончена работа «грозной» комиссии. На лицах «счастливчиков» радость от успеха смешивается с грустью от предстоящего расставания с родным полком, эскадрильей, звеном, с привычной средой и укладом жизни, с близкими друзьями, боевыми товарищами.
— Вижу, приуныли. Трудновато отрываться от насиженных мест? — спрашиваю своих будущих воспитанников.
— Это точно, — признается, казалось бы, не унывающий никогда капитан Павел Попович. — Как-то не верится, что придется оставить свой самолет… Мы ведь на машины нового типа перешли.
— А главное — тяжело расставаться с ребятами, с родным полком, — вздыхает лейтенант Герман Титов.
Успокаиваю своих будущих подопечных, говорю им, что и на новом деле собираются хорошие люди, что будут и здесь самолеты.
— Видать, вы успели уже понять и почувствовать друг друга, находясь на госпитальной проверке?
Старший лейтенант Юрий Гагарин внешне, как всегда, бодр, весел, но и он заговорил о том, как «прикипели душой» они с Георгием Шониным к Заполярью.
А лейтенант Шонин принимается с жаром рассказывать, какие замечательные люди служат в морской авиации на Севере.
Тем, кто успешно прошел комиссию, был предоставлен короткий отпуск и предложено возвратиться после него в свои части. Там, продолжая службу, ожидать вызова в Москву, к новому месту назначения. Школы космонавтов, в которую они принимались, тогда еще не существовало.
Теперь, оглядываясь на прошлое, следует признать, что первоначально принятая система отбора кандидатов в космонавты была, пожалуй, несколько громоздкой и усложненной. Но в то время всем участникам медико-биологического раздела космической программы казалось, что нужный результат может быть получен лишь благодаря, так сказать, «сверхотбору». Вот почему на некоторые усложнения при отборе кандидатов в космонавты специалисты шли сознательно, перестраховка в столь ответственном деле считалась оправданной.
Теперь после отбора кандидатов необходимо было приступать к организации обучения и подготовки слушателей-космонавтов. Легко сказать «приступать»… Опыта в таком деле не существовало. Все начинать пришлось, как говорится, с нуля. И надо сказать, что Сергей Павлович Королев с самого начала добивался, чтобы все касающееся подготовки будущих космонавтов сразу ставилось «на твердую почву» и «крепкие ноги». Он был убежден, что с биологической точки зрения человек способен жить и работать в космосе. Напоминая слова великого пророка космонавтики К. Э. Циолковского, Сергей Павлович говорил, что подготовка звездоплавателей и есть первый шаг по пути освоения Вселенной.
«Появление новой профессии «космонавт», — подчеркивал он, — следует понимать как зарождение новой области человеческой деятельности. Очень скоро вслед за летчиками в космос отправятся инженеры, врачи, специалисты очень многих пока сугубо земных дел».
Именно Сергей Павлович Королев предложил создать специально предназначенный для подготовки космонавтов городок в Подмосковье (теперешний Звездный) с соответствующей учебно-тренировочной базой и жилищно-бытовой зоной. Так, в январе 1960 года родился Центр подготовки космонавтов, теперь носящий имя Ю. А. Гагарина.
В феврале 1960 года мне официально поручили возглавить этот Центр, хотя многими вопросами, которые предшествовали его созданию, довелось заниматься еще с весны 1959 года. Вспоминаю один из первых вызовов к Главнокомандующему ВВС. Решалась судьба подготовленного мною проекта организационно-штатного расписания будущего Центра.
В кабинет Главного маршала авиации К. А. Вершинина мы вошли вместе с генералом Ф. А. Агальцовым, который накануне ознакомился с моим проектом и забраковал его. Ему показалась чрезмерной численность персонала учебно-тренировочной базы и не нравилось название «Центр». Мне было предложено «продумать» и «исправить» проект.
Как я и ожидал, генерал Ф. А. Агальцов не очень лестно для автора проекта доложил о нем начальству. Я же тоскливо думал о том, что дела мои начались незавидно и что, принимая под свое начало обширную территорию в лесопарковой зоне Ногинско-Монинского массива в августе 1959 года, мне следовало прежде заручиться поддержкой Сергея Павловича Королева.
Константин Андреевич Вершинин между тем отложил в сторону бумаги и спросил меня, как я понимаю стоящую задачу и пути ее решения.
Я начал повторять изложенное в проекте и вдруг понял, что Вершинину хочется почувствовать, насколько я убежден в своей правоте. И я, не касаясь проекта, решил рассказать всем, что предстоит сделать, о беседах с Королевым. К. А. Вершинин слушал не перебивая. Когда я окончил свою довольно горячую речь, он помолчал. Потом сказал:
— Я не знаю, как готовить космонавтов. Ты, Филипп Александрович, — обратился' он к генералу Агальцову, — тоже пока смутно, думаю, представляешь себе это дело. Карпов тоже до конца толком всего себе не уяснил, хотя основное, чувствуется, видит правильно. Важно, что он хочет заниматься этим делом и, вероятно, понимает ответственность, которую придется взять на свои плечи. Пусть будет так.