– Суть моего открытия, – сказал Изобретатель, осторожно следуя за главным режиссером через горы закулисного хлама и волоча за собой тяжеленный металлический ящик, – состоит в том, что я исключаю из театрального дела такие устаревшие понятия, как вдохновение, талант и прочее. И вообще исключаю человека… Но прежде всего несколько слов об искусстве. Как вы знаете, искусство – это общение. В данном случае, то есть в театре, дистантное общение актера со зрителем.
– Знаю-знаю, – ответил главреж. Он мрачно уставился на задник от «Далей неоглядных», брошенный на зеленую лужайку из «Сержанта милиции». – Вот ведь народ, а? Сколько раз говорил – не собирать тут это барахло. Пожар будет, с кого спросят? – Он оглянулся на Изобретателя. – Про искусство я все знаю. А вот как тридцать метров тюля достать для «Двух братцев», этому нас никто не учил. – Прервав себя, он покопался в груде декораций, вытащил оттуда кусок холста, выкрашенный ядовитым зеленым анилином, и подозрительно пригляделся к нему. – Что это?.. Нет, что это такое? – Он возвысил голос: – Эй, есть тут кто-нибудь?! – Он повернулся к Изобретателю: – Вы понимаете, что сделали: арку от «Марии Стюарт» разрезали.
Изобретатель деликатно промолчал. Ящик со множеством каких-то грубо сделанных переключателей он поставил на пол.
Но из темных глубин помещения вышел гражданин в обтрепанном пиджачке, с руками, перемазанными краской. Запечатленная на его чертах повесть о скромной зарплате, работе «на чистом энтузиазме» и отсутствии большинства необходимых материалов сразу выдавала в нем художника провинциального театра.
Гражданин дрожащим голосом объяснил:
– Я разрезал, Салтан Алексеевич. На драпри пришлось пустить. В «Бешеные деньги», в квартиру Чебоксаровых.
– Что-о? – Главреж побледнел, потом багрово покраснел. – У нас же «Мария» завтра в параллель идет. Вместе с «Бешеными». – Он повернулся к Изобретателю: – Ну как вы думаете, можно так работать или нет?!
Физиономия Изобретателя была иссечена глубокими, как трещины в земной коре, морщинами. Его челюсть выдавалась вперед, а иссиня-черные, густые проволочные волосы росли прямо от бровей. Однако, несмотря на свою неандертальскую внешность, он был мужчиной вполне искушенным жизнью и, сделав неопределенный жест, опять ускользнул от ответа.
Художник, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
– Пришлось, Салтан Алексеевич. Зрители даже обижаются. Я сам слышал, в антракте один говорит: «У Островского в ремарке сказано „богато обставленная гостиная“. А тут не квартира Чебоксаровых, а курительная в кинотеатре…» Знаете, сейчас народ какой. В «Марию» серые ширмы из «Верю в тебя» поставим. Они свет хорошо принимают.
– Нет! – взвизгнул главреж. – Это не жизнь. – Вторая фраза прозвучала у него в басовом ключе. – Сегодня же подаю заявление. Вы что – забыли, у нас «Верю в тебя» в триллель идет? – Трясущимися руками он похлопал по карманам, нашел скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку, сунул в рот и, подойдя к низенькому подвальному окошку с мутными стеклами, оперся рукой о подоконник.
Художник – уже все к одному – откашлялся.
– И еще я вам хотел сказать, Салтан Алексеевич, что запасная линза у второго прожектора тоже лопнула. Перегрелась. И Смирнов, электрик, сегодня не вышел на работу. Он в первой ложе проводку начал и бросил. Как-то придется выкручиваться.
Главреж, не отвечая и не поворачиваясь, вяло махнул рукой.
За окном, на улице, текла не связанная с искусством периферийная жизнь. Девицы в нейлонах пробегали мимо древней – не то VI, не то XVI века – церкви. Возле дома-новостройки девочки прыгали со скакалками. По доисторическим булыжникам неторопливо шествовал на службу сотрудник райисполкома, и тихоокеанская ширина его запыленных по обшлагам брюк была вызовом всем новомодным веяниям. Шофер МАЗа, высунувшись из высокой кабины, гудком вызывал из какой-то квартиры свою милую.
И остро позавидовал главный режиссер всем им. Он понял, что вся его жизнь была сплошной ошибкой. И в ГИТИС он зря поступил, и женился неудачно – на женщине, которая до сих пор держится за столицу, и в этот заштатный городишко напрасно согласился приехать, и здешней публикой не понят и до сих пор не признан. Вообще все ему было противно.
После этого главреж дважды глубоко вздохнул и безо всякого перерыва подумал о том, что лично его работы зрители не так уж плохо принимают, что жена – куда ей деваться – все равно приедет, что районные центры бывают и хуже и ведь не в пожарный же техникум ему было поступать, если он так хорошо понимает и чувствует сцену.
Все это свершилось за две и две десятых секунды.
– Ладно, – сказал он. – Действительно, надо выкручиваться. Кстати, где у нас рыжий куст, поролоновый? Помните, из «Гипротеатра» получили. Хочу его в первое действие пустить в «Бешеных деньгах».
– Не пойдет, – покачал головой художник, хорошо знакомый со способностью главных режиссеров к быстрой духовной регенерации. – Он позеленел. Знаете, как они быстро цвет меняют, эти пластики? Был осенний куст, а стал весенний.
– А второй куст?.. Тот второй, зеленый. Может быть, он порыжел за это время. Подите-ка посмотрите. – Затем главреж резко повернулся к Изобретателю: – Ну так что дальше? Объясняйте, я вас слушаю.
Изобретатель шагнул вперед:
– Вы читали мою статью «Перцепция и апперцепция при ролевых играх детей дошкольного возраста»?
– Читал. В «Театральной жизни». Продолжайте.
– Нет, не в «Театральной», а в журнале «Вопросы дошкольного воспитания».
– Ну правильно. Я же и говорю, что читал. В этом самом «Воспитании». Еще в прошлом году. Давайте дальше.
– В прошлом году этого журнала не было. Впрочем, не важно… Так вот, дело в том, что я рассматриваю театральное искусство с точки зрения электроволновой теории. С одной стороны, актер, то есть индуктор, с другой – зритель, то есть перцепиент. Между ними осуществляется дистантная биорадиационная связь. Актер переживает и, следовательно, индуктирует энергию. Она попадает в головной мозг зрителя и вызывает там перегруппировку атомов, эмоцию. Улавливаете мою мысль?.. Таким образом, талантливый артист отличается от посредственного лишь особо активной индуцирующей деятельностью своих передающих электромагнитных мозговых устройств. Как по-вашему, что делала, например, со зрителями Элеонора Дузе?.. Ничего сверхъестественного – всего только вызывала перегруппировку атомов в ядре ганглиозных нервных клеток. Согласны вы со мной или нет?
Главреж, взор которого уже успел затуманиться за время длинной речи Изобретателя, зевнул ноздрями и сказал:
– Вообще-то да… Значит, от пьесы ничего не зависит?
– От какой пьесы?
– От той, которую в этот момент ставят.
– Ах, от этой! – Изобретатель осекся на миг. – Конечно зависит. Но в целом-то очень мало… Строго говоря, даже вообще ничего не зависит. Ведь в театре все дело в том, чтоб вызвать эмоцию у зрителя. Правильно? А раз так, значит наша главная задача – увеличить мощность индуктора, усилить подачу энергии из головного мозга актера. Вот вам пример. – Он шагнул к режиссеру и взял его за руку: – Посмотрите мне в глаза. Ощущаете вы что-нибудь? Сейчас я буду индуцировать.
Главреж заглянул в маленькие пещерные глазки Изобретателя:
– Нет. Н-не ощущаю.
– Прекрасно! – воскликнул Изобретатель. – Стойте так. – Он поспешно отбежал в другой угол комнаты, вынул из кармана блокнотик, записал там что-то. Кинулся к своему ящику, чем-то щелкнул, после чего аппарат тихонько загудел. Разыскал на стене штепсельную розетку. – Так, внимание! – Он направил глазок аппарата чуть вверх на самого себя и выпрямился, воззрившись на собеседника.
Секунды текли. Главреж поднял руку и почесал кончик носа.
– Чудесно! – обрадовался Изобретатель. Он выключил машину, подбежал к режиссеру и показал ему блокнотик. Там значилось: «Почесать кончик носа».
– Ну вот.
– Что «вот»?
– Ну, вы поняли?
– А что я должен был понять?
– Вот этот момент индукции. Понимаете, я представил себе, будто у меня чешется нос. Аппарат увеличил мощность переживания – и оно передалось вам. Но ведь задача актера и состоит в том, чтобы передать зрителю эмоции. Понимаете, биорадиационная связь. Принцип действия прибора состоит в том, что он интенсифицирует деятельность спиралей нуклеиновой кислоты в мозгу исполнителя. Эта спираль начинает играть роль передающей антенны и возбуждает соответствующие клетки у зрителя. Ясно вам?.. Вот постойте так еще минуту.
Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны. В аппарате зажегся красный глазок, потом еще желтый. Загудело сильнее. Изобретатель опять уставился на главрежа.
Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Запахло катастрофой. Все сделалось пустым и зыбким. Бесцельно вращалась Земля вокруг Солнца, безнадежно и не нужно бежали по своим кругам планеты. Шофер МАЗа за стеной все еще нажимал клаксон, но стало ясно, что никто к нему не выйдет. Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю, Солнце и всю Галактику в самую глубину черных космических бездн. А оттуда, из дьявольских недр, уже неслась навстречу антигалактика, чтоб в колоссальном взрыве прекратить все и вся. Не было даже смысла смотреть второй поролоновый куст. Мир шел к концу.
Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают отдельно волосок от волоска. В горле у него застряло что-то пухлое, дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту, несущемся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог шевельнуться.
– Страх, – сказал Изобретатель. – Теперь я индуцировал страх. – Он нагнулся и выключил аппарат.
Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:
– Манюра!
Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.
Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Наваждение кончилось.