— Для денег, — подтвердил плейбой. — Но вот вопрос. Успокоится ли? Если он умен и высокопрофессионален (а он — умен и высокопрофессионален), то он наверняка просчитал, что до денег ему уже не добраться. А гон продолжает, самый активный гон. Зачем?
— Скорее всего оправдывает свою репутацию.
— Неправда ваша. Я думаю, что я понял его, Женя. Он до нас с тобой хочет добраться. И в глотки наши вцепиться. И удавить до смерти. Ты представляешь, с какой плебейской яростью ненавидит нас этот мент?
— За что же он нас ненавидит, Дима?
— За белые воротнички, за хорошие костюмы, за недавнюю всесильность, за скоростные автомобили, за чистые носовые платки, за безграничную информированность… А в общем, за все.
— И за то, что людей убивали, — дополнил список Англичанин Женя и, откинувшись в кресле, весело посмотрел на плейбоя Диму.
— А он не убивал?
— Он убивал на войне, в бою, в схватке, убивал врагов. Лицом к лицу. А мы хладнокровно и расчетливо организовывали политические убийства…
— Врагов, — перебил плейбой.
— Ой ли? А вчерашняя парочка трупов — враги?
— Вчерашняя парочка — законченные мерзавцы. Им не следовало жить.
— Ты Господь Бог, Дима?
Плейбой выбрался из кресла и, засунув руки в карманы, начал, ставя свои башмаки вплотную один за другим, измерять длину ковровой дорожки, про себя добросовестно считая. Дошел до двери, сообщил:
— Двадцать один. Считай двадцать на тридцать. Шесть метров ей длина.
— Делать ноги пора, Дима, — вдруг сказал Англичанин.
— Не боишься вот так со мной, до дна, а, Женя?
— Не помню, у какого-то советского писателя прочел про то, каким захватывающим в детстве было для него чтение выпусков о знаменитом сыщике Нике Картере. И этот писатель описывает запомнившуюся обложку одного из выпусков, на которой стоящий на обрыве громадный негр в могучих своих ручонках держит над пропастью Ника Картера, который из пистолета целит опять же негру в лоб.
— Я — негр, а ты — Ник Картер? — молниеносно среагировал плейбой.
— Можно и так. Но скорее я — негр. Потому что у тебя, Дима, один ход: выстрелить в меня. А у меня альтернатива: могу в пропасть тебя уронить, а могу на край обрыва поставить.
— Следовательно, инициатива в безысходности твоя. Но ведь безысходность в наличии. А ты только что говорил о времени, в котором нас не достанут. Для моего успокоения говорил?
— Почему же. Будет такой период. Недолгий, правда. Мы проиграли, Дима, играя в нападении футбольной команды имени Октябрьской революции. Пора переходить в другой клуб.
— В другой клуб нас могут взять только при одном условии: исчерпывающая подтвержденная документально информация, которую мы этому клубу предоставим.
— Все правильно, Дима, все правильно.
Плейбой подошел к столу, оперся обеими руками о столешницу, заглянул в глаза Англичанину и сказал:
— Смирнов может помешать. Отдай мне Смирнова.
С горба сильно полысевшего Рождественского бульвара при желтом осеннем солнце хорошо смотрелся кусок старой Москвы, что был чуть внизу и впереди. Солнечно было, но холодно. Сидя на скамейке на переломе Рождественского, Смирнов про себя хвалил себя за то, что надел утепленную Алькину куртку. Потому как тепло и уютно было сидеть на скамейке в Алькиной куртке. Не хотелось смотреть на запястье, чтобы узнать который час, не хотелось неотрывно, как положено, наблюдать за всем, что происходит рядом и вокруг, не хотелось думать о предстоящей встрече… Хотелось закрыть глаза, хотелось греться на солнышке, хотелось дремать…
— А как вместо меня гэбист сядет? Посидит, посидит, встанет, а вы — мертвяк. Что тогда делать будем, Александр Иванович? — радостно заговорили рядом. Не открывая глаз, Смирнов длинно зевнул и сказал:
— Это ты, Леонид? Ну, здравствуй тогда. — И только после этих слов открыл глаза.
В широченном светлом, туго перетянутом в талии плаще до пят, с непокрытой головой Махов был как Махов: красив, элегантен, обходительно весел.
— Здравствуйте, Александр Иванович. А все-таки зря не бережетесь.
— Да кому я нужен, — пококетничал Смирнов.
— Народу, Александр Иванович, народу. Только вот какому — не пойму: советскому или русскому.
— Я ведь Демидова жду, Леня. Он мне свидание назначил.
— Пришел я. Вместо него.
— Значит, тогда он от тебя приходил?
— Приходил он по своей инициативе. А потом мне признался.
— Считай, что я тебе поверил. С чем пришел, чего принес?
— Из достоверных источников стало известно, что партийные деньги, за которыми вы охотитесь, безвозвратно ушли, — легко отдал важнейшую информацию Махов. И с демонстративным любопытством заглянул в лицо Смирнова.
— А из каких источников тебе известно, что я за ними охочусь? — Смирнов никак не отреагировал. Великая штука — опыт.
— Не источник, Александр Иванович. Просто один человек просил в точности воспроизвести вам эту фразу. Что я и сделал.
— Человечка мне отдашь?
— А почему не отдать? Отдам. — И закончил в рифму: — Вам известен Горский Адам?
— Режиссер-новатор, что ли? Известен. Днями я его собирался потрепать.
— Поздно, Александр Иванович. Сегодня утром он улетел в Лондон. Спектакль ставить.
— Господи, и все-то от меня за границу убегают!
— Это те, кто может.
— А кто не может?
— Те, я так думаю, вас достать хотят.
— Не достанут, — легкомысленно отмахнулся Смирнов и посерьезнел при серьезном вопросе: — Ты действительно не знаешь, чем я занимаюсь и с кем по роду занятий сталкиваюсь лоб в лоб?
— Если честно, то догадываюсь.
— Естественно, не по официальным каналам пришли догадки эти?
— Естественно.
— Мне нужны имена двоих, Леня: стратега и организатора. Я хочу их уничтожить, потому что они убийцы в беспределе.
— А как они вас?
— Все может быть. Схлестнулись по-настоящему.
— А они знают, что вы схлестнулись с ними по-настоящему?
— Твою иронию напрочь дезавирует фраза, которую ты передал. Они предлагают ничью и разойтись.
— Хотите совет, Александр Иванович? Соглашайтесь на ничью и расходитесь.
— Вчера твоих трупов по Москве сколько было?
Махов заморгал, вспоминая. Вспомнил:
— Вчера довольно спокойно было. По-серьезному если — один.
— В саду Мандельштама?
— Вы считаете, что это они?
— Не считаю, а знаю.
— Ишь ты, как чистенько. А я в полной уверенности, что эта разборка среди группировок. Парня-то опознали. Довольно известный солнцевский боец.
— А мертвяк на Кировской у почтамта разве не твой?
— Это какой же? — Махов закрыл глаза, чтоб прокрутить на экране зрительной памяти сводный список вчерашних происшествий. Нашел: — Мужик без документов. Смерть, наступившая от острой сердечной недостаточности.
— Хочешь покажу, чем была сделана эта острая сердечная недостаточность?
— Не понял, — признался Махов.
Смирнов из-за пазухи извлек сверток — комок в тряпице — и, развернув тряпицу, двумя пальцами ухватил широкий перстень.
— Смотри, — приказал он Махову, но в руки тому перстень не дал, из своих рук позволил поглядеть. Показывая, поворачивал.
— Мини-шприц, — понял Махов. — Его же в лабораторию надо! — и вдруг спохватился: — Где вы его взяли?
— С пальца бойца солнцевской группировки, — признался Смирнов.
— Вы что, его вели?
— Вели-то вели, да не довели. Хотели на его связи выйти. Кто знал, что на такую работу втемную и просто за бабки лоха уговорят?
— За очень хорошие бабки этих рачков на что угодно уговорить можно.
Сделали паузу: оба обдумывали пути дальнейшего разговора. Наконец, старчески кряхтя, Смирнов опять полез в карман.
— Фейс этот тебе случаем не знаком? — спросил он Махова и протянул фотку девять на двенадцать. На этот раз в руки отдал.
На крыльце почтамта стоял гражданин с поднятой рукой. На осмотр гражданина Махову хватило пять секунд. Он вернул фотографию.
— Нет, — честно, и сожалея, признался Махов.
— Жаль, — огорчился Смирнов и вернул фотку в карман. — А я надеялся. Ты же многих из той конторы знаешь.
— Обижаете, — злобно отметил Махов. — Я на них не работал никогда.
— Жаль, — еще раз огорчился Смирнов.
— Завести меня хотите, да? — догадался Махов.
— Разозлить.
— Зачем?
— По горячке, может, проболтаешься о чем-нибудь для меня любопытном.
— Думаете, просто так я вам больше ничего не скажу?
— Если честно, то не думаю. Не с одной же ты фразой ко мне пришел. Одну фразу и Демидов бы принес.
— Вы умный, — похвалил его Махов. — И хитрый.
— А ты не знал?
— Знал, но чисто теоретически.
— Теперь же убедился на практике. Поехали, Леня.
— На главной московской свалке обнаружен труп. Обнаружен совершенно случайно: поддатый бульдозерист по пьянке ошибочно вскрыл законсервированную кучу, которую никогда не собирались вскрывать. Труп опознан. Это бывший зав. отделом ЦК Шаров. Вот такие пироги. Шаров этот вам не нужен?
— Он мне живым был нужен позарез. — Смирнов окинул взором московские окрестности. — Ромка, как всегда, оказался прав.
— В чем оказался прав Роман Суренович Казарян?
— В том, что Шаров уже труп. Леня, Леня, Леня… О Господи, как я их ненавижу! — сообщил Смирнов и заскрипел зубами.
— Успокойтесь, Александр Иванович!
— Как мне добраться до них, Леня?
— Это дело второе. Главное дело, чтобы они до вас не добрались.
В переулке, напротив кафе Маркони приткнулся служебный «мерседес», у которого, пристроив зады на багажник, убивали время шофер и охранник. Значит, они его опередили. Игорь Дмитриевич, во всяком случае. Перед тем как открыть дверь, Смирнов полюбовался на художественно исполненную ручку. Потерял время, дверь распахнулась сама собой, и Марконя завопил:
— Мы тебя ждем, Иваныч, а ты бессмысленно копытами на крыльце топочешь!
Действительно, ждали. За накрытым по высшему разряду столом сидели, не притрагиваясь к напиткам и закуси, Игорь Дмитриевич с Витольдом Германовичем. На ходу сдирая со смирновских плеч спиридоновскую куртку, Марконя, делая приятное сидящим за столом, так, чтобы они слышали, рассказывал Смирнову.