Палку нашел сразу: она была на виду. А штуку, которой ему хотели проломить башку, обнаружил после долгого ползания на четвереньках под телевизионным столиком.
Нет, не проламывать башку должна была эта штука. Отключать без следов. Добротно и изящно исполненная резиновая короткая дубинка со свинцовым стержнем внутри.
Смирнов сел в кресло, положил дубинку на журнальный столик, придвинул к себе телефон, но звонить медлил, ожидая водочного удара. Снизошло-таки: обнаружился добрый костерок в желудке, отпустило напряженные мышцы живота, сладостно загудели суставчики.
Он набрал номер, долго слушал длинные звонки и сказал в ответ на хриплое — со сна — казаряновское «да»:
— Ты мне нужен, Рома.
— Ты знаешь, который сейчас час?! — закричал возмущенный Казарян.
Смирнов глянул на часы. Было без двадцати минут час. Ответил:
— Знаю.
— Пьяный, что ли? — уже миролюбиво поинтересовался Казарян.
— Рома, моя машинка у тебя далеко запрятана?
— Так серьезно, Саня?
— Да.
— Буду через полчаса. Жди.
— И с машинкой, — распорядился Смирнов.
Через полчаса он спросил у закрытой двери:
— Кто?
— Открывай, Саня, — ответил неподражаемый казаряновский голос. Смирнов открыл, и в прихожую ввалился оживленный, энергичный, успокаивающий Роман:
— Ну, что тут у тебя?
…После того, как он в подробностях узнал, что у Смирнова, они сидели в креслах, и Казарян небрежно вертел в руках резиновую дубинку. Повертел, повертел, положил на журнальный столик, заломил за спину правую свою руку и, задрав куртку, вытащил из-под ремня хорошо упакованный сверток:
— Держи.
Смирнов, щелкнув резинкой, размотал пластиковый пакет, гремя вощеной бумагой, раскрыл непонятное, в промасленной тряпке, раскинул на столе тряпицу и обнаружил пистолет с пятью снаряженными обоймами. Родной свой парабеллум, принесенный им в сегодняшний мир с той войны.
— С ним спокойнее, — признался Смирнов и, виновато улыбнувшись, стал тщательно обтирать тряпкой свою машинку. Ствол, рукоять, обоймы.
— Уж куда как спокойнее! — проворчал Казарян и извлек из кармана бутылку марочного армянского коньяка. — Яблочко, лимончик, апельсинчик, — что-нибудь такое закусить поищи в Алькиных закромах.
— Я дозу принял, мне пока не надо.
— Зато мне надо!
Смирнов из кухни принес рюмки, пару апельсинов на тарелке, нож. Казарян ловко и красиво раздел апельсин, откупорил бутылку, налил по рюмкам, поднял свою, рассмотрел сквозь нее Смирнова и решил:
— А ты еще молодец, Санятка!
— Я очень не люблю, Рома, когда меня убивают, — объяснил Смирнов и нерешительно потрогал свою рюмку за талию.
Казарян, не торопясь и смакуя, как и положено человеку, знающему толк в коньяке, выпил, подождал, пока отчаянно эхнувший Смирнов плебейски махнет свою рюмку, и, с отвращением жуя дольку апельсина, сказал:
— Теперь нам бы догадаться, зачем тебя убивают.
— Яснее ясного. «Привал странников».
— Это — повод, Саня, а причина? Ну, что тут особенного? Посуществовало недельку кооперативное кафе, оказалось нерентабельным и закрылось.
— Рентабельность не неделькой определяется. Но для чего-то оно существовало — вот это я и хочу знать.
— Знание — сила, — согласился Казарян. — Страшная сила. Выходит, ты хочешь знать такое, что лучше этого и не знать.
— И, значит, такое скверное, что для сокрытия этой скверноты, без колебаний идут на убийство.
— Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не нравится мне эта детская игра, Саня. Ох, не нравится!
— Я тебе не успел сказать кое-что, Рома. Я узнал гражданина Советского Союза, которого запустил в космос. Это Андрей Глотов, известный на Москве бомбардир.
— И что, от этого тебе легче или тяжелее?
— От этого мне все еще непонятней. Глотов, как раз перед моим отъездом в Среднюю Азию, был осужден за избиение, приведшее к смерти, на двенадцать лет. Было это в конце восемьдесят второго года. Как тебе известно, за такие дела срок не костят. Ему бы в лагере строгого режима чалиться, а он с балконов прыгает.
— Шуточки у вас, боцман…
— Я себя бодрю, Рома. Сдай-ка еще. — Смирнов смотрел, как Казарян разливает. Поразмышлял вслух: — Тот автомобиль, который должен был увезти мой труп, увез труп Глотова. Ни шума, ни криков, ни следов, — ничего не было. Сон, бред, галлюцинация. Только вот дубинка здесь. Почему увезли? Боялись? Чего? Труп ничего не скажет.
— Может, живой еще был? — перебил Казарян.
— Если и живой, то ненадолго. Оставить его — хороший шанс связать мне руки. Примитивного грабителя я выбрасываю с балкона. Длинное дело о превышении мер необходимой самообороны, гражданин под следствием, оправдывается, некогда ему «Привал» копать, да и веры ему маловато… Почему увезли труп Глотова, увезли быстро и без колебаний? Скорее всего, боялись, что его опознают.
— Он же в бегах, Саня.
— Ну, и что ж? В данном случае, он не беглый, он — мертвый. Зачем его прятать?
— Задачка. — Казарян чокнулся со стоящей на столе смирновской рюмкой и, по забывчивости, не смакуя, выпил. — Чем я могу помочь?
— Я буду копать «Привал» дальше, — сказал Смирнов и тоже выпил.
— Чем я могу тебе помочь? — повторил Казарян.
— Это опасно, Рома.
— Я испугался, — зло сказал Казарян. — Но все-таки?
— Я пытался расколоть Дениса, бармена из «Космоса», твоего знакомого. И мимо…
— Ну, конечно. Куда тебе, с твоими старомодными представлениями о добре и зле, на такую межконтинентальную штучку. Что тебе от него надо?
— Какие-нибудь концы. Кто его в «Привал» нанимал, через кого, был ли кто-нибудь из известных ему людей клиентом этого кафе. В общем, на кого можно выйти!
— Он мой, Саня. Еще что?
Смирнов встал с кресла, взял самшитовую свою палку, подкинул, поймал.
— До чего же я умный, Рома! Помогла мне эта палочка! Ой, как помогла! — Пошел к двери выключить верхний свет. Выключил. Уютнее стало, интимнее. Добавил: — А ничего они с электричеством придумали!
— Они и с тобой неплохо придумали. Только не предполагали, что старичок еще в такой приличной форме.
— Надо завтра узнать, что там с электричеством было. — Смирнов вернулся в кресло и на этот раз разлил сам. Выпили, и Казарян небрежно спросил:
— А что это тебе даст?
— Ничего. Просто хочется знать, как они работают.
— Судя по всему, чисто. Серьезная шайка…
— Это не шайка, Рома. И даже не банда. Это — команда. Спецотряд особого назначения.
— Чей?
— На этот вопрос я и ищу ответ.
Казарян отодвинул рюмку и придвинул телефон. Набрал номер и ждал, ждал, ждал.
— На кой черт ты ее будишь?! — возмутился Смирнов.
— Ничего, пусть жирок растрясет. — И в трубку: — Я здесь у Сани заночую.
И все. И бросил трубку.
— Зачем ты так с Зоей-то?
— А жена! Хочу — казню, хочу — милую.
— Я до сих пор не пойму, почему ты на ней женился.
— Она мне сына родила.
Светлело небо за окном. Не сговариваясь, они вышли на балкон. Долго вглядывались в темно-серую муть асфальта внизу. Ничего, естественно, не увидели.
— Спать, — сказал Смирнов. — Завтра как следует посмотрим.
— Сегодня, — поправил его Казарян. — И ни хрена не найдем.
— Скорее всего, — согласился с ним Смирнов. — Но все-таки посмотрим с утра.
Какое там утро! Глаза еле продрали к десяти, кое-как позавтракали и спустились вниз. На асфальте, как раз под Алькиными окнами, дети нарисовали классы (или ранее были нарисованы?) и, расставляя — соединяя ноги, прыгали увлеченно. Два мальчика и девочка. Казарян попрыгал тоже. Дети на это время прервались и снисходительно наблюдали за причудами пожилого дяди.
Другой пожилой дядя оглядывал окрестности. Пожалуй, только здесь, в старых переулках, сохранилась истинная Москва. Малолюдство, отлаженный покой, привычное течение жизни. Бабка вешала белье. Суровый пролетарий ковырялся во внутренностях древнего «Москвича». Представители самых разных сословных слоев, знающих друг друга с пеленок, обсуждали, стоя вольным кругом, нечто важное. Скорее всего, игру «Спартака». Жены представителей с детскими колясками сидели в тени. А на солнцепеке в скверике тяжело дремал похмельный. Порядок. Картиночка понятная, приятная на вид.
— Пошли, — подойдя, сказал Казарян.
— Коли так, то пошли, — откликнулся Смирнов, и они отправились к казаряновскому автомобилю.
Автомобиль уехал, и тогда похмельный и ничем не приметный мужичок лет тридцати перестал дремать, поднялся со скамейки и пошел по своим делам.
В машине Смирнов спросил:
— Ты пьяного в скверике видел?
— Видел. Вполне убедителен.
— Вполне, вполне, — подтвердил Смирнов. — Только одно смущает: если бы свой, местный, не дремал бы, а трепался со своими, если приблудный, с ночи потерянный, то какого черта на солнцепеке, а не в тени, свободные скамейки и в тени имеются.
— Теневые скамейки спинками к подъезду, с них выходящих из дома не понаблюдаешь, — догадался Казарян и огорчился. — Ты начал психовать, Саня, ты ищешь логики в поступках пьяного.
— Может быть. Все может быть. Но почему ты думаешь, что после того, что произошло, они меня с поводка спустят?
— Короткий поводок — заметен. Если тебя и ведут, то на длинном. Мы куда, Саня?
Они катили по бульварам. А сейчас остановились на светофоре у площади Пушкина.
— Сначала к тебе, а потом к Альке на дачу.
— Дела! Туда же сто верст! — горестно вспомнил Казарян. Спохватился: — А ко мне зачем?
— Ты мне не все отдал, Рома.
— Глушитель тебе на кой черт?! Ты же защищаешься!
— В данном случае защищаться надо, не привлекая ничьего внимания.
— Господи, втянешь ты меня в историю! Да и тебя, Саня, вполне могут прикончить. Я к Альке на дачу Галочку приглашу? — предложил Казарян и остановил машину у телефона-автомата.
— Валяй, — разрешил Смирнов.
— Порядок, — констатировал быстро вернувшийся Казарян, включил мотор.