— Сам шеф на ковер вызывает.
Алик, готовивший завтрак, крикнул из кухни:
— От Ларионова звонили! Просил быть у него не позднее часу!
Смирнов прошел к нему, уселся за стол и, внимательно глядя, как Алик сноровисто жарит свинину, слегка удивился вслух:
— Сбор всех частей! Чевой-то Сережку разбирает? Махова срочно вызвал, меня приглашает…
— Поедешь?
— Ничего не соображаю: очень жрать хочу. Поедим, тогда и решу.
Пригасив огонь и прикрыв скороварку крышкой, Алик стал накрывать стол. Любил, чтобы как в больших домах: закусочка в малой посуде, вилочки-ножички в полном наборе, твердые салфетки пирамидой. Оглядел дело рук своих и предложил:
— Приступим?
Приступить не успели: долгим-долгим дребезжанием антикварного звонка Казарян требовал, чтобы его впустили. Его и впустили. Он, твердо зная, куда надо идти, ворвался на кухню, заиграл ноздрями чуткого армянского носа и определил:
— Трефное мясо? — И решил для себя: — Пойдет!
Уселись втроем и позавтракали основательно. За чаем Смирнов сообщил Казаряну:
— Твой бывший напарник, а ныне большой начальник Сережа Ларионов меня к себе требует.
— Пойдешь?
— А куда деваться? Придется.
— Я с тобой пойду.
— А стоит? Я, Рома, один с ним разберусь.
— Стоит, стоит. Давненько я не встречался со своим бывшим дружком. Вот и повидаемся.
— Чего ты завелся? Может, он просто по-хорошему поговорить со мной хочет.
— По-хорошему надо так: с бутылкой марочного коньяка и с букетом роз по вечерней прохладе, после работы, — и — в ноги учителю и старому другу: «Прости, что на вокзале не встретил». И нечего придуриваться, Саня. Ты сам все понимаешь.
— И я с вами поеду. В машине подожду, в «Эрмитаже» погуляю, — сказал Алик. — А, в принципе, не нравится мне этот вызов. Ни к чему он тебе сейчас, Саня.
Подъехали на Петровку к двенадцати. Смирнову пропуск был уже заказан, а Казарян, сделав парочку звонков по местному телефону, обеспечил себя пропуском на две минуты позже. Поднялись на положенный этаж.
— Давай-ка Махова навестим сначала, — вдруг осенило Смирнова.
Нашли комнатенку Махова. Он сидел за столом, горестно обхватив голову руками.
— Была клизма? — участливо осведомился Смирнов.
— Нет еще. Выдерживает, садист, — доложил Махов. Вдруг опомнился: — А вы-то что здесь делаете, Александр Иванович?
— Тебя вызвали, а меня пригласили. Такие вот пироги Ты сиди, жди, а мы к нему пойдем.
В приемной Смирнов сказал секретарше высокомерно:
— Доложите. Смирнов ждет.
Секретарша исчезла в дверях кабинета — в эдаком начальственном шкафу. Вернулась и сказала, глядя только на Смирнова:
— Он вас просит зайти.
Смирнов открыл дверь и шагнул в кабинет. Казарян вошел туда же без спроса.
— Здравствуйте, — сказал, не выходя из-за стола, генерал. И персонально Казаряну: — А я не просил вас, товарищ Казарян, меня навещать.
— Зато у меня такое желание возникло, — грубо отпарировал Казарян и решительно уселся на один из стульев, плотным рядом стоявших у стены. Во избежание скандала генерал достойно смирился:
— Ну, что ж, коли так… И вы присаживайтесь, Александр Иванович. — Проследил взглядом за тем, как усаживается рядом с Казаряном Смирнов, затем добавил: — Прошу простить меня, на несколько минут отвлекусь на небольшое дельце. — Ткнул пальцем в кнопку и приказал в селектор: — Махова ко мне.
Махов остановился посреди ковровой дорожки и доложил:
— Капитан Махов прибыл по вашему указанию.
— Кто позволил вам, капитан, нарушать служебные инструкции? — спросил Ларионов.
— Я, наверное, чего-то не понимаю, товарищ генерал, но я ничего не нарушал…
— По какому праву вы занимаетесь делами, не относящимися к порученному вам расследованию? — тихо, совсем тихо начал генерал. Постепенно его голос обретал оглушающую мощь: — По какому праву вы посвящаете в ход розыска посторонних людей?!!
— Виноват, товарищ генерал, — обреченно признался Махов.
— Идите. На вас будет наложено дисциплинарное взыскание, — устало закончил Ларионов, и, подождав, пока выйдет Махов, обратился к Смирнову: — Как дела, Александр Иванович?
— Дела, как сажа бела, Сережа, — ответил Смирнов, а Казарян взъярился:
— Спектакли нам устраиваешь, да?
На реплику Казаряна Ларионов никак не отреагировал. Он делами Смирнова был озабочен:
— Да, дела неважнецкие! Вы что, частным сыском занялись? Так у нас это законом воспрещается. Ваши действия, Александр Иванович, антиконституционны. Сегодня, в период кардинальных, я бы сказал, революционных перемен, нарушение не то что духа, буквы закона будет караться самым решительным образом. Я не собираюсь вас стращать, но запомните: никакие старые заслуги, никакие связи не дают вам права попирать социалистическую законность.
— Опомнись, Сережа, — попросил Смирнов. Но Ларионов не опомнился:
— Вы, кажется, живете теперь в Москве? Где остановились? В гостинице?
— Я живу у своего друга журналиста Спиридонова.
— Там и прописаны?
— Я не прописывался.
— Так вот, Александр Иванович. Еще одно противозаконное ваше действие, и вы будете высланы из Москвы. В двадцать четыре часа.
Генерал встал за своим столом. Встал и Смирнов.
— Будь здоров, Сережа, — попрощался он и направился к двери.
— Советую не забывать, что я вам сказал, — в спину Смирнову, вдогонку напомнил генерал.
Смирнов исчез за дверью. Казарян вдоль стола для заседаний прошел к генеральскому письменному и через него, схватив Ларионова за лацканы тужурки, притянул к себе:
— Учти, генерал, если ты сделаешь какую-нибудь пакость Саньке, я тебя под землей найду и размажу по первой попавшейся стенке, — и оттолкнул Ларионова так, что тому ничего не оставалось, как усесться в свое служебное кресло.
В дверях Казарян остановился и, умело копируя ларионовские интонации, закончил:
— Советую не забывать, что я вам сказал.
Не принимая во внимание уши секретарши, Смирнов спросил:
— Порезвился?
— Самую малость.
Они вышли из приемной и поспешили навестить Махова вторично. На этот раз Махов сидел барином, засунув руки в карман брюк и далеко вытянув ноги.
— Как насчет завтрашнего? — спросил Смирнов.
— Только что звонил Демидов. Рабочие будут после обеда.
— Ты, я вижу, своего генерала не боишься.
— А я его никогда не боялся. Уважал, это было. А после сегодняшнего, боюсь, перестану.
— А ты давай в адвокатуру! — темпераментно предложил Казарян. — Дело по нынешним временам весьма и весьма перспективное. Могу содействовать. Руководство коллегии — все мои кореши по юридическому.
— Есть над чем подумать, — Махов улыбнулся. А Смирнов все в одну дуду:
— От Сырцова пока ничего?
— Пока ничего. Вы домой езжайте, Александр Иванович. Отдохните, вам, я так понимаю, тоже было отпущено. Если что — я звоню.
— Все-то ты сечешь, сыщик, — с одобрением заметил Казарян.
У «восьмерки» маялся Алик.
— Ну, что там? — азартно полюбопытствовал он.
— Там — ничего хорошего, — Казарян обошел машину, сел за руль. — Садись, поедем.
— Куда? — обиженно спросил Алик.
— К тебе! — заорал Казарян. — Садись, кому говорю!!!
— Нервные все очень, — ворчал Алик. — Что там Ларионов, можете сказать?
Они выехали к Пушкинской площади. У светофора остановились, и тогда Казарян удостоил его ответом:
— Скот твой Ларионов.
— Ну, допустим, он не мой, а ваш…
— Санька, — Казаряна вдруг осенило. — Не мог он так, ни с того, ни с сего. Может, откуда-нибудь надавили?
— Все может быть, — вяло согласился Смирнов. И тут Казаряна осенило еще раз:
— Алик, а твоего однокашника Грекова Владлена за бока взять можно?
— Владлена Грекова можно взять за бока, — подчеркнуто официально ответил Алик. — Только вот на какой предмет? Вы же не изволили мне ничего объяснить.
— Приедем к тебе — объясним, — пообещал Казарян.
Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он — помощник — доложит ему.
— А как скоро это может произойти?
— Не ранее, чем через час, — не порадовал Алика помощник. — Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. — Алик продиктовал и повесил трубку.
— Он кто теперь в нашей конторе? — спросил Смирнов.
— Большой бугор. Начальник нашего любезного Сережи, — ответил за Алика Казарян.
— Начальники растут, как грибы, — непонятно, радуясь или огорчаясь, — ответил Смирнов.
— Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты — наш профессионал номер один! — прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.
— Да ладно, ребята — попытался утихомирить их Алик. — Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.
— А мы что? А мы ничего, — ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.
— Хуже нет — ждать да догонять, — зевнув, заметил Алик. — И не выспался.
— Хуже — убегать, когда догоняют, — поправил его Смирнов и решил за всех: — Будем ждать.
— Вот так сидеть и ждать? — Алик вопросами хотел уточнить их будущее времяпровождение.
— Вот так сидеть и ждать, — отрезал Смирнов.
— Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? — вдруг прозрев, изумился Казарян. — Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием. А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.
— Комплекс поколения, — четко ответил Алик. — Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.
— Это почему же? — всерьез заинтересовался Смирнов. — И кто это — вы?
— Мы — поколение с четко определенными границами. — Алик основательно усаживался на своего любимого конька. — Границы эти определила война. Мы — это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы — люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что, воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке к опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта разница решила все. Вы — мужчины, солдаты, мы — пацаны. На всю жизнь — робость перед вами и вина. И это — беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год п