ятьдесят шестой…
— Выходит, мы во всем виноваты, — иронизируя, пробубнил Смирнов.
— Не во всем, но виноваты. Скорее, даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира — закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.
— Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина — «Зеркало» Тарковского? — перебил его Казарян. — Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.
— Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, что авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены, — люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот несделанный тридцать лет тому назад шаг.
— Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? — торжествующе уличил Алика Смирнов. — Тогда врал или сейчас врешь?
— Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.
— Вами, вами воспитанное, — уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.
— И нами тоже, — согласился Алик. — Еще одна наша вина…
Зазвонил телефон. Алик снял трубку:
— Тебя, Саня. Махов.
Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:
— Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. — Опять стал слушать. — Ну, тогда пусть по официальным каналам.
Положил трубку, растер ладонями лицо.
— Что там, Саня? — спросил Казарян.
— Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в «Привале», пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.
— Думаешь, они? — осторожно поинтересовался Казарян.
— А кто же еще, — раздраженно ответил Смирнов.
— Тогда вряд ли найдут.
— Вот именно, — Смирнов встал и вышел на балкон «Привалом» еще раз полюбоваться. Опять зазвонил телефон.
— У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Откуда? От верблюда, — обратился к Чуковскому Казарян. Алик снял трубку и скорчил лицо: заткнись, мол, Казарян.
— Да. Да. Да. Спасибо вам большое, — и положил трубку.
— Ну, и что тебе сообщили от верблюда?
— Сообщили, что верблюд ждет нас в шесть часов. Санька, иди сюда, — позвал Алик. Смирнов вернулся с балкона. — Греков приглашает нас к шести.
Смирнов глянул на часы и взвыл:
— Господи, еще три часа!
— Как раз неторопливо успеем пожрать.
— У меня жрать нечего, — предупредил Алик. — Вообще-то на рынок, в магазин надо смотаться.
— Рынок, магазин отменяются. Все, как один, в «Узбекистан», — возгласил Алик и поднялся.
— Лагманчика бы неплохо, — помечтал Алик. — Но там очередь всегда.
— Это смотря для кого, — срезал Казарян. — Вперед, бойцы!
И бойцы двинулись вперед.
Отобедали в «Узбекистане» в отдельном кабинете с большим удовольствием. Несмотря на постоянное намерение Алика это удовольствие отравить нытьем. Он ныл на протяжении всего обеда. Его не устраивало, что они, как заключенные, в обезличенном кабинете — номере, а не в большом по-мусульмански разрисованном зале, его не устраивало, что шашлык — не узбекский (мясо юного барашка с ребрышками и специфически мариновано), а обыкновенный карский; его не устраивало, что исчез с территории бассейн, с которым у него, Алика, так много связано. Вот эта последняя претензия вывела Смирнова из себя:
— Ты свою ретро-ностальгию брось, — окрысился он. — Знаю я, что у тебя с бассейном связано. По молодости лет и по пьянке ты изволил помочиться в этот бассейн. Еле тебя у ребят из «Полтинника» отбил.
— Все-то ты, Санька, опошлишь, — искренно огорчился Алик. — Я-то о том случае и знать забыл, а ты… Я помню другое: августовский темный вечер, столик у воды, а за столиком девушка, которую я тогда любил. Я робел, я хотел объясниться…
— И, помочившись в бассейн, объяснился, — бестактно, грубо довершил Алькин лирический рассказ Казарян и заржал, как конь.
— Примитивные вы люди, — высказал свое мнение об уровне развития своих друзей Алик и посмотрел на часы. — Ого, уже половина шестого. Закругляемся.
На обширной стоянке у тоскливого квадратного здания новой архитектуры они выбрались из казаряновской «восьмерки». Было без десяти шесть.
— А ты что делать будешь? — спросил Алик у Казаряна.
— Я-то? Вас подожду. В машине посижу, в антикварный магазин напротив загляну, по Якиманке погуляю. Давно здесь не был.
В это важное здание Смирнов и Алик проникли без пропуска: от самых входных дверей их уважительно сопровождал молодой предупредительно вежливый помощник Грекова.
Поднялись каким-то особым лифтом и прошли в отдельную коридорную загогулину, в которой находился кабинет Грекова.
Все-таки жидковат современный интерьер: светлое дерево, долженствующее придавать помещению легкость и праздничность, выглядело как покрашенная картонка, которой поспешно и на короткий срок перегородили необъятный нежилой сарай.
Греков, ожидая их в приемной, вяло перебрехивался с хорошенькой секретаршей.
— Ну, здравствуйте, — сказал он, обнял Алика и Смирнова за плечи и повел их в кабинет.
Как был одет Владлен Греков? Светлый, почти белый костюм, ярко-голубая накрахмаленная рубашка без галстука, голубой замши легчайшие мокасины — все, как влитое, сидело на ладном, ловком теле. Греков за свой стол не сел. Все трое уселись в углу на креслах, у журнального столика.
— Так что же у вас там, братцы мои, произошло?
Братцы рассказали, что произошло. Точнее, один братец — Смирнов.
— Да… Как говорится формально — прав, а по сути — издевательство. Особенно эти угрозы насчет двадцати четырех часов. — Греков встал с кресла, прошел к столу, сказал в селектор секретарше:
— Светочка, с Ларионовым соедини… Если он, конечно, на работе.
Ларионов на работе был.
— Греков. Ты что ж, Сергей Валентинович, заслуженных людей обижаешь?.. Я Смирнова, Смирнова имею в виду… Так ведь боевой конь при звуке трубы… Понимаю тебя, понимаю… Но эти твои угрозы… Учти, мы в обиду наших ветеранов никому и никогда не дадим… Он не будет… — Греков ладонью прикрыл микрофон и спросил у Смирнова: — Саня, не будешь?
— Буду, — голосом из подземелья отозвался Смирнов.
Греков захохотал. Отхохотался, снял ладошку с микрофона и сказал:
— Он больше не будет. У меня все.
Греков вернулся к журнальному столику, завалился в кресло:
— Я его не оправдываю, братцы, но его понять можно. Теперь страшнее зверя, чем прокурорский надзор, нет. — Греков был строг, но справедлив в оценках. Оценив все, решил покончить с делами: — В общем, Саня, живи спокойно и спокойно действуй, но действуй в рамках дозволенного.
— Я всегда стараюсь действовать в дозволенных рамках, — противным голосом начал Смирнов, но Греков, прерывая, положил руку на его плечо:
— Ну, ну, не ершись, Саня. Я сказал, все будет в порядке, значит, будет в порядке. По чашечке кофе? Света живо сварганит.
— Нас Роман в машине ждет, — подал голос Алик.
— То-то я смотрю: третьего мушкетера не хватает. Что ж с вами не зашел?
— Счел неудобным, Влад.
— Вот, вот, так и живем, — Греков возмущенно переменил позу: была правая нога перекинута на левую, теперь левую перекинул на правую. — Дела, спешка, суета и условности, условности табеля о рангах. Поэтому теряем старые дружеские связи, видимся друг с другом только по необходимости. Когда мы с тобой, Алик, последний раз по-человечески поговорить смогли? У тебя на остоженском новоселье. Это ж года полтора тому назад. Я не ошибаюсь?
— В апреле прошлого года, — уточнил Алик.
— Ребятки, — осенило Грекова, — приезжайте ко мне на дачу в это воскресенье. Старое вспомним, посидим, как следует. У меня дача на водохранилище. Да ты же, Алька, у меня там был. Я сейчас один, семья на Рижском взморье…
— Был. Три года тому назад. Спасибо за приглашение. Постараемся, — Алик поднялся.
Встал и Смирнов. Греков провожал их до дверей. И у дверей его осенило второй раз:
— А что, Саня, может, вернешься в кадры? Дурацкие и подлые наветы на твою работу в Азии давно отметены. Твои же опыт, хватка, принципиальность — бесценны и очень нужны сегодня, именно сегодня. Ну, как ты, Саня?
— Я подумаю, — вежливо ответил Смирнов.
— Что ж, это твое право, — сказал Греков и сердечно пожал им руки.
В сопровождении помощника они спустились вниз.
— Ну, что там? — полюбопытствовал Казарян, когда Смирнов и Алик подошли к машине, не дотерпев, пока они обоснуются в салоне. Но они не спеша устраивались, и только после этого Алик загадочно заявил:
— Нет, начальники — не чета нам, начальники — великие люди. Непримиримо конфликтующие стороны остались при своих, и в то же время почему-то довольны донельзя. Если б начальников не было, все рухнуло бы в ожесточенной борьбе.
— Ты конкретно о деле можешь говорить? — рассердился Казарян.
— Могу. Во всяком случае, в ближайшее время Саньку из Москвы не вышлют.
— С паршивой овцы хоть файф-о-клок, — удовлетворенно заметил Казарян. — Куда теперь, солдаты невидимого фронта?
— Подкинь меня в редакцию, — попросил Алик. — А сами решайте, чем вечер занять.
Доставили Алика на Пушкинскую.
— Я дома буду к двенадцати, — сказал он, вылезая. — Ты доставь Саньку к этому времени.
Казарян позвонил, и они поехали за Галочкой. Влетев на переднее сиденье, она сообщила:
— Вас, Роман Суренович, на студии обыскались. Актив какой-то, на котором вы должны были выступать.
— Не до активов мне сейчас, — сказал Казарян, и вдруг обиделся: — И, вообще, я в простое, что хочу, то и делаю. Могут не беспокоиться.
— А они уже не беспокоятся. Побеспокоились, побеспокоились и успокоились.