— Мусульманин, что ли? — опять в догадке осведомился Казарян.
За дверью отчетливо заскрипели зубами, сразу же шум легкой борьбы, а затем успокаивающий всех и вся голос Ходжаева:
— Уймись, Арсенчик, он не со зла!
— Он у меня еще попляшет, армянская морда! — не успокаивался холуй, в голосе которого уже ощутимо скрежетал акцент.
— Спокойней, спокойней, Арсенчик! И учти: во мне одна восьмая крови — армянская, — с едва уловимой угрозой завершил миротворческую свою миссию Ходжаев и открыл дверь.
— Ходжикян! — подтверждая частичную принадлежность визави к армянскому народу, приветствовал его Казарян.
— Казаров! — обрадовался возможности исковеркать фамилию гостя Ходжаев. Довольные каждый самим собой, они обнялись, похлопали друг друга по спинам и расцепились, наконец.
Казарян огляделся. У вешалки, роскошной вешалки-гардероба стоял рослый кавказский качок — сверкал глазами и тряс губами. Казарян, на ходу снимая плащ, направился к вешалке. Качок стоял, как приколоченный к полу. Казарян, стараясь не задеть его, повесил плащ, двумя руками пригладил свою прическу и вдруг неуловимым коротким движением нанес кованым башмаком страшный удар по левой голени кавказца. Ничего не понимая от дикой шоковой боли, кавказец медленно сгибался, когда Казарян ударил его правой в солнечное сплетение. Качок уже не сгибался, он теперь сломался надвое. Казарян схватил его за волосы и ударил его голову об резко идущее вверх свое колено. За волосы же с трудом отбросил в сторону.
Ходжаев задумчиво наблюдал за этой операцией. По завершении ее подумал немного, разглядывая находящегося в отключке телохранителя, и твердо решил:
— Ты прав, Рома. За неуважение, за невоспитанность надо наказывать. — Они вдвоем ждали, когда молодой человек откроет глаза. Он открыл их минуты через две, а еще секунд через двадцать взгляд этих глаз приобрел некоторую осмысленность. Теперь он мог кое-что понять (из элементарных вещей), и поэтому Казарян объяснил ему:
— Я — не армянская морда. Я — пожилой, уважаемый многими неплохими людьми человек, который повидал на своем веку многое. В том числе и таких бакланов, как ты. Запомни это, каратист.
Баклан-каратист смотрел на Ходжаева, который сочувственно заметил:
— Никогда не выскакивай, не спросясь, Арсенчик. Встань и умойся, — и уже Казаряну: — Прошу, Ромочка.
И ручкой, эдак с вывертом изобразил приглашающий жест вообще и ко всему: входи, пользуйся, бери! Казарян осмотрел извивающийся коридор со многими дверями и полюбопытствовал:
— У тебя музыкальная комната есть?
— У меня все есть, как в Греции.
— Вот туда и пойдем. А ты еще и грек, оказывается?
— Был одно время. — Признался Ходжаев, увидев, что каратист, пошатываясь, направился в ванную, распорядился ему вслед: — Умоешься, слегка очухаешься — нам выпить в студию принесешь.
И впрямь студия, звукозаписывающая студия с новейшим оборудованием.
— Включи чего-нибудь погромче, — попросил Казарян, взял в обе руки по стулу и поставил их рядом с большим динамиком. Ходжаев поиграл на клавиатуре пульта, и понеслась Мадонна. Вкусы у кандидата искусствоведения были примитивные. Кандидат еще что-то поправил на пульте, убедился, что все в порядке, и направился к Казаряну и двум стульям. Уселись.
— Следовательно, ты считаешь, что меня слушают, — констатировал догадливый Ходжаев.
— Вероятнее всего, Ленчик.
— А почему, как думаешь?
— Потому что ты на них работаешь.
Мадонна сексуально визжала. Ходжаев, мутно глядя на Казаряна, подмычал мелодии, не стесняясь, энергично поковырялся в носу и, естественно, хорошо подумав во время свершения перечисленных актов, спросил:
— Считаешь, что я в Конторе служу?
— Для такого вопроса ты слишком много думал. Значит, ты думал о другом, Ленчик. Темнить собираешься?
— Сейчас я никому не служу, — цинично (не отрицая, что служил когда надо и кому надо) признался Ходжаев, а далее продолжил уже о другом: — Времени совсем нет, понимаешь, Ромочка? Игорный бизнес, оказывается, непростая штука. Кручусь, как белка в колесе, по восемнадцать часов в сутки.
— А с дамочками как? — тоже о другом спросил Казарян.
— С дамочками туго. Забыл, как это делается.
— И не вспомнил, когда к тебе Татьяна Горошкина явилась?
— Так. — Выпучив от сосредоточенности глаза, бессмысленно изрек Ходжаев и повторил: — Так… что ты знаешь, Рома?
— Я разбежался и тебе все сказал. Мы еще с тобой долго-долго говорить должны. Предварительно. Будем говорить, Ленчик?
Мадонна завопила о другом. Шелковое покрытие динамика аж слегка шевелилось от этих воплей. Ходжаев думал. Подумав, ответил вопросом же:
— Есть ли смысл в этом разговоре?
— Твой вопрос, как я полагаю, надо понимать так: «Что я буду с этого иметь?» Отвечаю: полезную для тебя информацию.
На этот раз времени на размышления у Ходжаева оказалось намного больше: от дверей Арсенчик катил сервировочный столик с бутылкой виски, чашей со льдом и тарелкой с соленым миндалем.
— Прошу вас, — вежливо предложил он выпивку, уже подкатив столик.
— Спасибо, — машинально поблагодарил Казарян.
— Я все запомнил, дорогой гость, — в ответ сказал Арсенчик.
— Он меня пугает? — удивленно поинтересовался Казарян у Ходжаева.
— Ну, молодой, молодой он! — уже раздраженно объяснил Арсенчикову позицию Ходжаев. — Горячий! Налей-ка нам, гордый кавказец.
Глядя только на бутылку и стаканы, молодой горячий гордый кавказец разлил по двум толстым стаканам, кинул кубики льда и осведомился вроде бы опять у бутылки:
— Я могу уйти?
— Иди отдыхай, — за бутылку ответил Ходжаев и, когда Арсенчик вышел, сказал Казаряну: — Естественно, за эту информацию ты потребуешь информацию от меня.
— А ты как думал? Баш на баш.
— Оно, конечно, баш на баш, но кто-нибудь, один из двоих, всегда выигрывает. Вот я и прикидываю, кто выиграет.
— Ты, — уверенно сказал Казарян.
— И что же я выиграю?
— Жизнь, Ленчик, свою жизнь или точнее: продолжение своей жизни.
— Следовательно, сейчас моя жизнь в опасности?
— Ты даже не представляешь в какой!
— В какой же? — не дрогнув, поинтересовался Ходжаев.
— Не по правилам, Ленчик! — уличил его Казарян. — Не получив от тебя ничего, я должен отдавать тебе сведения бесплатно?
— Ты сказал мне страшные слова, Рома, а эти слова должны быть без всяких условий подтверждены фактами или хотя бы мотивированными предположениями. Здесь игры не бывает и правила отсутствуют.
Ходжаев взял со столика полный стакан и не спеша стал лить его в себя, зубами придерживая льдинки. Отхлебнул и Казарян из второго стакана. Похрустели миндалем. Как бы в оргазме задыхалась Мадонна.
— Ты прав, Ленчик, — наконец, согласился Казарян. — Вполне обоснованное и страшное предположение: ты в цепочке, звенья которой методически и последовательно уничтожаются и будут уничтожаться в дальнейшем.
— Я ни при чем, Рома. Я вне цепочки.
— В день самоубийства Горошкина его законная супруга действовала по твоей подсказке. И вот чем все это кончилось!
— Чем? — тихо спросил уже сильно взбаламученный Ходжаев.
— Так ты не знаешь! — восхитился бесхитростной неосведомленностью Казарян.
— А что я должен знать?
— Ты не знаешь, что преданно любившая мужа Татьяна Горошкина, узнав о его смерти, в непереносимом горе тотчас последовала вслед за ним, приняв горсть снотворного и отворив все газовые конфорки?
— Ты выдумал все это, Рома, чтобы меня попугать посильнее?
— Дурачок, этим не пугают. Давай-ка выпьем еще.
Казарян налил Ленчику, налил себе, аккуратно ложечкой кинул в стаканы по три льдинки и только после всего этого позволил себе взглянуть на Ходжаева. Ленчик поплыл. Вроде все по-прежнему, — и поза, и выражение лица, но был ясно — плыл, расплываясь в нечто студенисто-дрожащее.
— Ты выпей, выпей, — подсказал, что надо делать в такой ситуации, Казарян. Проследив, как Ходжаев проделал это, добавил жалеючи: — Они сочли целесообразным не сообщать пока тебе о ее смерти.
— Почему? — быстро спросил Ходжаев. Все-таки был стерженек в пареньке: он сумел собраться.
— Чтобы ты не беспокоился и не готовил себя к подобным неприятностям. Чтобы, когда появится надобность, брать тебя доверчивым и тепленьким.
— Ты считаешь, что такая надобность появится?
— Она уже обнаружилась, Ленчик. По моим сведениям и догадкам они извещены о том, что третьи лица знают о твоей связи с покойной ныне Татьяной. Ты же сам знаешь, они любят делать дела один на один. Третьи лица им пока недоступны по многим причинам, и поэтому, чтобы занять привычную и выгодную позицию «один на один», они уберут тебя. Они не хотят, чтобы твоя осведомленность стала козырем в руках третьих лиц, чтобы ты удвоил количество их противников.
Мадонна совсем распустилась. Даже по голосу можно было понять, что она полуголяком изображает нечто непристойное.
Ходжаев опять думал. Много ему сегодня думать приходилось. Наконец, решительно хлебнув из стакана, понял, что хотел Казарян:
— Ты хочешь, чтобы я дал тебе информацию…
— Не мне, — резко перебил Казарян, — третьим лицам.
— Третьим лицам дать информацию, — монотонно продолжил Ходжаев, — о том, кому, от кого, куда и как. Короче, вам нужны связи и имена. Так?
— Наверное, так, — согласился Казарян. — Но просто передача информации, к примеру, мне одному, никак не защитит тебя, Ленчик.
— Что ты можешь предложить?
— Завтра в десять утра ты под мой протокол и магнитофонную запись в присутствии двух свидетелей подробно и от самой печки поведешь рассказ о твоем сотрудничестве с ними…
— Твои свидетели — Смирнов и Спиридонов? — Спросил Ходжаев.
— А ты неплохо информирован и с этой стороны. — Казарян встал. — Да или нет, Леня. Альтернатива, как говорят сегодняшние вожди.
— Как я понимаю, вы после моего рассказа известите их, чтобы они знали о козырях в ваших руках, — продолжая сидеть, размышлял Ходжаев. — На первых порах они поостерегутся, но потом-то обязательно меня достанут.