— Проще.
— Угу, — согласился Англичанин Женя. — По простому решили: в ближайший понедельник я из этого кабинета выметаюсь.
— Иди ты, Женька! — искренне удивился плейбой, вмиг потеряв европейский лоск. — Столковались, значица, подлюги!
— Столковались. Обидно, конечно, в кабинет без комнаты отдыха переезжать, но что поделаешь… Дела-то остаются за нами. — Англичанин, решив покончить с лирикой окончательно, кнопкой на столе включил общее освещение, тем самым обозначив начало деловых переговоров. — Что делать нам с так называемым светским кругом?
— Краснов, актрисочки, Алуся наша всем любезная, Пантелеев с Прутниковым — пустые номера. Пусть твой фокстерьер копает до усрачки.
— Федоров?
— Наплевать и забыть. Он даже полезен, потому что много времени у них отнимает. Опасен — Савкин!
— На заметке, — отметил Англичанин Женя. — Как по твоему ведомству? Как Зверев?
— В порядке. И не более. Пусть пока действует.
— А он хорошо действует, Дима? Правда?
— Нравится он тебе.
— Ага. Люблю интеллигентов.
— Простите, я очень жалею старушек. Но это единственный мой недостаток, — продекламировал ни к селу ни к городу плейбой.
— Это откуда?
— Из Светлова, Женечка, из замечательного советского поэта Михаила Светлова.
— А я уже подумал, что это у тебя такой единственный недостаток. Хотя твердо знаю, что такого недостатка у тебя быть не может.
— Это я-то не жалею старушек?
— Ты никого не жалеешь, Дима.
— Кстати, как и ты, Женя.
Второй день Сырцов основательно сидел на Василии Федоровиче. Основательность сидения предопределило перспективное существование треугольника: Юрий Егорович — Курдюмов (через записку) — Василий Федорович, в котором в качестве биссектрисы пунктиром обозначился давний смирновский знакомец Александр Петрович Воробьев. Этот, после того, как на него довольно бесцеремонно надавил отставной хромой полковник милиции, дал кое-какие исходные. Итак, Василий Федорович Прахов. 49 лет, женат. Двое детей. Сын по окончании МГИМО корреспондент АПН. Дочь — искусствовед, совладелица частной художественной галереи. Подходящее образование детям Василий Федорович умел дать потому, что в свое время активно занимался комсомольской работой, которая вывела его во Внешторговскую Академию, а потом и во Внешторгбанк, где и дослужился до начальника управления.
И вдруг — рисковый какой человек! — два года тому назад Василий Федорович смело поломал партийно-государственную карьеру и на утлом суденышке своего финансово-экономического опыта и образования бесстрашно ринулся в бурный океан частного предпринимательства. Постепенно, незаметно и неизвестно откуда появился начальный капитал, довольно внушительный, кстати, для начала, и, «как сказал Жан-Жак Руссель, завертелась карусель». Обзаведясь капиталом, фирма выдумала себе загадочно-громкую аббревиатуру, цифры и буквы которой замелькали на экранах телевизоров, на громадных фундаментальных афишах, прикрепленных к многочисленным московским брандмауэрам, на заборах новостроек (заборов много, а новостроек мало), на афишках, которые попадались даже в щепетильном метрополитене.
Худо-бедно, но теперь и Москва, и весь бескрайний Советский Союз знали, что есть в нашей многонациональной стране фирма, на которую можно положиться. И многие положились.
Один из первых частных банков раскрутил миллиарды, а председателем правления этого банка был Василий Федорович Прахов. Фамилия, правда, для клиента настораживающая, но кто же из деловых и заполошных в постперестроечной суете обращал внимание на настораживающие звукосочетания фамилии банкира!
Банкира водить — пролежни зарабатывать. Банкир в банке сидит, а нуждающиеся в нем к нему сами бегут. Прахов сидел в банке, а Сырцов в предоставленном ему Смирновым новом ходком — не нарадуешься, — цвета ракета «СС-20» солидном «рено». Но радоваться не приходилось: Прахов, как приезжал из дома, так и сидел до упора, чтобы после сидения сразу домой. Лишь одну любопытную деталь обнаружил Сырцов: помимо ярко выраженных громких охранников, которые водили Прахова чуть ли не под белы руки, усаживали, как инсультного, в автомобиль, а в автомобиле не покидали заднего сиденья, с которого неподвижными сонными взорами обозревали путь (один — впереди, другой — сзади), на очень длинном поводке пас банкира серьезный наряд из четырех человек в мощном «чероки-джипе». Не для того, чтобы осуществлять дальнюю охрану, а для того, чтобы фиксировать возможную за банкиром слежку. Сырцов ушел из-под них чудом: по совету старого хрена Смирнова он в первый день, в первую поездку Прахова домой пустил перед собой одноразово определенного ему в помощь агента из «Блек бокса» с радиосвязью. Тут-то он и заметил сурово рванувшийся в бой наряд на «чероки-джипе», а, заметив, легко отцепил агента от Прахова. Сам же водил теперь «чероки».
Сегодняшнее расписание своих и чужих работ Сырцов знал досконально: московская пресса широко рекламировала назначенное на сегодня торжественное открытие культурного центра на Остоженке, главным спонсором и вдохновителем будущей деятельности которого был его герой. Среди дня порхающие юные холуи подвезли к банку сверкающий сверток, с торчавшим из него крюком вешалки. Вечерний наряд босса! Здесь, следовательно, переодеваться будет, домой не поедет. Так презентация в восемь вечера, значит, ранее семи не тронется. Сырцов устроился поудобнее и придавил нелишний, минуток на сто, кусок соньки.
Культурный центр располагался в Покатом переулке, который, по сути дела, соседствовал со спиридоновским. Реставрированный ампирный особняк сиял, освещенный и парковыми фонарями, и различной осветительной аппаратурой многочисленных съемочных теле- и киногрупп. Машины подкатывали и подкатывали. Сырцов еле успел втиснуться за «чероки-джипом». То было последнее свободное место в переулке. Менее предусмотрительные гости оставляли свои «мерседесы», «вольво», «ауди», «кадиллаки», «феррари» уже по набережной.
Съезд всех частей! И все это — ради необеспеченных и одиноких детишек ближнего микрорайона, которые теперь получали возможность отдаться в культурном центре музыке, живописи, классическим танцам.
У нешироких — как раз под конный экипаж — ворот бурлил и колбасился кой-какой народец, жаждавший быть в избранных, но для этого ему не хватало большого изукрашенного палехским мастером пригласительного билета, обладатели которого, двигаясь сквозь вышеупомянутый народец, отделялись от него отрешенностью лиц и строгостью направленных внутрь себя взглядов.
Дюжие контролеры жаждали безбилетников. Им хотелось отпихивать, выталкивать, кричать и выкручивать руки, но народец пока что робел, и контролеры в своих действиях ограничивались восхитительно фальшивыми улыбками, которые приходилось дарить минующим их по всем правилам.
Сырцов с железнодорожным стуком стремительно развалил молнию на своей кожаной куртке и, вырвав рдеющую книжицу из кармана, одним движением пальцев раскрыл ее и показал ближайшему стражу свою фотографию на алом документе. Страж убедился, что фотография похожа на Сырцова, и растерянно разрешил:
— Проходи.
Сырцов прошел. В саду детей не было. Не было, как потом оказалось, их и в многочисленных залах и комнатах уютного особняка. Зато были женщины. Ах, женщины, женщины! Все в белом, бесшумно передвигающиеся среди только что высаженных кустов нимфы, декольтированные до сосков и копчика вамп, стремительные в легком мужеподобии, придающем им, как ни странно, особый сексопил, Артемиды-охотницы, ученые молодые дамы (все в очках) с влажно накрашенными полуоткрытыми губами, жаждущими похабного, но остроумного слова и хамского до боли поцелуя, и, конечно же, длинноногие нимфетки — родные до слез хищницы и жертвы.
Официанты с подносами разносили выпивку. Сырцов в саду хлебнул шампанского, на террасе приделал ножки виски со льдом, в уютной комнате для избранных, в которую попал неизвестно как, прилично взял водочки под маленький бутерброд с омаром.
Вводя Сырцова в курс дела, Смирнов, обставляя все с полковничьей серьезностью, ознакомил с занудливой подробностью с тем, что он важно называл иконографией дела. Так что теперь Сырцов знал реальных и потенциальных клиентов в лицо. Как ни странно, знакомых по фотографиям фигурантов на презентации оказалось предостаточно. В солидной кучке, солидно беседуя, солидно выпивали игроки в покер с дачи Воробьева (естественно, при участии самого Воробьева и Василия Федоровича с неизменным кейсом). Громко разглагольствовал подвыпивший новатор-режиссер Адам Горский, привлекая к себе слушателей тем, что вокруг него живописно и соблазнительно расположились юные студийки в полупрозрачных нарядах. В окружении устроителей, свиты и охраны проследовал в самые дальние покои Игорь Дмитриевич. Василий Федорович мигом ринулся вслед, безжалостно разорвав пуповину, связывавшую его с покерным братством. Мелькнули Федоров и Краснов, первый — пьяный в дымину, второй — делавший вид, что пьяный в дымину. В обнимку со знаменитым футбольным тренером продефилировал дипкурьер Савкин. В сопровождении Кузьминского прошла, собирая восхищенные взгляды, эффектно одетая и хорошо нарисованная Алуся.
Только после водочки с омаром стало по-настоящему приятно. Спроворив из хитрой комнатенки еще одну порцию (все на тарелочке: и водочка в рюмочке и омар на хлебушке), Сырцов выбрал для постоянного нахождения главный зал и, найдя тихий уголок, прислонился к стенке. Невидимый оркестр со старомодной добросовестностью выводил забыто-незабытый рвущий душу и ласкающий ее же ретро-вальс. Наборный паркет зала звал к танцу, но публике было не до танцев: стараясь особо не шуметь, она поглощала халяву. Но и это не сердило Сырцова (он уже опустошил тарелку). Музыка, как говорится, увела его далеко-далеко…
— Тебя сюда Смирнов прислал? — спросили близко-близко грубым голосом.
Рядом стоял в роскошном белом смокинге, красивый, как Бог, начальничек, дружок закадычный когда-то, подполковник милиции Леонид Махов. Стоял и улыбался, сволочь. Сырцов переложил опустевшую тарелочку из правой руки в левую, а правой — пальцами большим и указательным — ощупал материю на смокинге. Ощупал и поинтересовался: