Много разбойники пролили крови честных христиан.
Про смерть в сортире знали только те, кому положено знать. Они и суетились. Участники презентации продолжали делать свое благородное дело: пить вино, мило беседовать, незаметно обжиматься и, естественно, слушать хорошую музыку.
Подошел мент из бригады и сказал Махову:
— Похоже, опять не наш, начальник.
— Это почему?
— Работник Министерства иностранных дел. И дипкурьер к тому же.
— Совершеннейший гэбистский клиент, — решил Махов. — Звони им, Гриша.
— Фамилия его как? — поспешил без надежды спросить Смирнов.
— Савкин Геннадий Иванович, — автоматически ответил мент и пошел искать телефон. Махов, окончательно расслабившись, закурил вторично.
— Везет тебе в последнее время, Леня, — сказал Смирнов.
— Стараюсь.
— Это не ты, это кто-то старается.
— Так кто же старается? — ощетинился вдруг Махов.
— Судьба, — объяснил Смирнов. — Везенье — это судьба.
— Пойдемте отсюда, Александр Иванович, — подал голос Сырцов.
С презентации вернулись очень поздно. Имевшая успех Алуся насосалась там у детишек прилично. Без разуменья и соразмерности рухнув на тахту, она отшибла задницу, обиделась неизвестно на кого и решила плачуще:
— Все! Постель стелить не буду! Будем спать, как на вокзале!
И, действительно, завалилась на тахту, не снимая меховой жакетки и декольтированного платья. Только туфлями выстрелила по разным углам. Злой, как бес, Кузьминский направился на кухню. В связи с водительскими обязанностями он был трезв, как Егор Лигачев, и намерен сиюминутно ликвидировать какое-либо свое сходство с одним из лидеров бывшей когда-то КПСС.
— Витька, телефон принеси! — прокричала из комнаты Алуся. — Мне с Лариской срочно поговорить надо!
— Третий час уже! — для порядка проворчал Виктор, вырвал штекер и перенес аппарат из кухни к Алуськиной тахте. — Очень хочется услышать, как ты была хороша сегодня, да?
— Пошел вон! — капризно распорядилась она и поставила телефонный аппарат себе на живот. Для удобства.
Кузьминский на кухне на всякий случай прицепил на ухо наушник и включил его в сеть. Пока готовил выпить-закусить с интересом слушал сплетни, интонацию сплетни, стиль сегодняшней сплетни. Авось для дела пригодится.
Порезал свежих огурчиков и тут же посолил. Огурчики сразу дали направляющий дух. Дух этот торопил сделать основное, и Кузьминский, вынув бутылку «Смирнофф» из холодильника, налил в старинную стодвадцатиграммовую стопку до краев. Под благоухающую дольку огурца, под животворящий вкус черняшки, а ну ее, всю до дна!
«Кузьминский-то у тебя?» Это Лариска. «У меня, где же ему быть». Это Алуська. «Он в принципе ничего, но какой-то грубый, неинтеллигентный. Ты поработай над ним. Ну, пока, курочка-ряба».
Дамы одновременно положили трубки. Алуся громко сообщила из комнаты:
— Лариса считает, что ты — ничего, но какой-то грубый, неинтеллигентный!
— Я уже давно обнаружил одну закономерность, — спрятав наушники в карман, Кузьминский, подготавливая незаметное приближение алкогольного кайфа, был непрочь и побеседовать. — Чем дурее баба, тем неинтеллигентней кажусь я ей.
— Ну, а на самом деле какой ты: интеллигентный или неинтеллигентный? — громко вопросила Алуся и тут же страстно зевнула с зубовным лязгом. И так громко, что Кузьминский, испугавшись, пролил несколько капель смирновской мимо стопки на голубой пластик стола.
— Ты чего там, проволоку перекусывала? — злобно полюбопытствовал он.
— Ты на вопрос отвечай, — резонно заметила она и зевнула на этот раз протяжно.
Выпив вторую и закусив, Кузьминский объяснил все как есть:
— Я умею носить костюм, на мне ловко сидят джинсы, я не боюсь отращивать бороду и не боюсь сбривать ее. Я — нахватан в малоизвестных областях, я знаю смысл слова «амбивалентность», мне никто не нравится, я читал Кафку и делаю вид, что читал Марселя Пруста. Я — интеллигентный, Алуся.
— А я читала Лимонова, — с гордостью сообщила она.
— С чем и поздравляю, — почти двухсотпятидесятиграммовая доза пришлась весьма и весьма кстати, и Кузьминский стоял перед альтернативой: продолжить игры со Смирновым или начать с Алусей игры другого рода.
Забренчал телефон. Алуся сняла трубку и сказала:
— Слушаю, — и через паузу, — подожди минуту.
Она прошлепала к кухонной двери и закрыла ее. Возващаясь на тахту, закрыла дверь и в комнату.
Кузьминский в момент подсоединился.
— Говори, — это Алуся.
— Киска, ты даже не представляешь, как я рад слышать твой голос!
— Я так понимаю, что даже один мой голос тебя вполне устраивает.
— Устраивает, ласточка, но, если честно, не удовлетворяет.
— Раз уж до меня никак добраться не можешь, занимайся онанизмом.
— Можешь мне поверить, этим и занимаюсь. В переносном смысле, естественно. Просьба небольшая: передай по команде, что все прошло благополучно и звонко. Я уже из Шереметьева с нейтральной полосы. Отбываю надолго, Алла. И на нелегкие дела.
— Ах, куда же ты, милок,
Ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
Красной Армии штыки
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся!
С хорошей народной интонацией спела в трубку Алуся.
— Не обойдутся, — серьезно возразил голос и спросил: — Известного советского драматурга ты с презентации, конечно, прихватила с собой?
— Да иди ты! — разозлилась Алуся.
— Передай ему, голубка, следующее: они проиграли. Впрочем, он сейчас наверняка нас слушает, и я буду говорить прямо ему. Витя, передай своему дряхлеющему полковнику, что сегодня деньги, все деньги ушли за бугор с концами. Здесь не оставлено ни ниточки, за которую он мог бы ухватиться. Документация отбывает со мной.
— Ванек! — вдруг прорвалась Алуся. — Ты туда навсегда?
— Не знаю, милая.
— А я?
— А ты туда очень хочешь?
— Не знаю.
— Если очень захочешь, тебе это сделают. По тем же каналам. Ну, вроде погнали в трубу. Я буду скучать без тебя, цыпленочек.
И, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
Разъяренной фурией ворвалась Алуся на кухню.
— Подслушивал гад?! — криком спрашивая, утверждала она. Он схватил ее за запястья и сдавил так, что она, скуля, присела.
— Сейчас ты мне, курва, расскажешь все, что знаешь о Курдюмове. Все, понимаешь, все! Иначе я тебя искалечу, сука!
…Вдруг беспрерывно загремел звонок — дверной. Кузьминский отпустил ее и, уже стесняясь своей бессильной ярости, спросил:
— Кто это там?
— А я откуда знаю? Иди и спроси.
Виктор подошел к входной двери и по возможности грозно спросил:
— Кто здесь?
— Эдик, а, Эдик?! — позвал-спросил хриплый голос за дверью.
И на этот раз в глазке пресловутый алкоголик качался.
— Нету здесь никакого Эдика! — почти по-бабьи вскричал Кузьминский.
— А должен быть, — возразил голос за дверью и твердо решил: — Раз его нету, так я здесь его подожду.
Кузьминский видел в глазок, как алкоголик устраивался на ступеньках. Снял куртку, положил на холодный камень, сел на нее, головку предварительно защитив каскеткой, привалил к перилам.
— Скажи ему, чтобы ушел, — не то приказал, не то попросил Виктор.
— А пусть себе сидит! — решила Алуся. — Витенька, а что если нам сейчас перепихнуться, а? После стрессов это, говорят, большое удовольствие!
Смирнов, сидя у окошка, видел, как, выйдя из служебного «мерседеса», Игорь Дмитриевич, что-то объяснял сначала охраннику, а потом шоферу. Долго объяснял. Когда «мерседес» отъехал, на той стороне переулка обнаружился Витольд Германович Зверев. Игорь Дмитриевич не видел его. Он резко повернулся лицом к окошку, в котором, как красна девица, пригорюнился Смирнов (его он тоже не заметил) и резко рванул на себя литую, с претензией ручку двери чайного кафе, облюбованного отставным милицейским полковником.
Другой отставной полковник (КГБ) продолжал стоять на противоположном тротуаре. Профессионал по привычке осматривался.
На столике перед Смирновым расположились ополовиненные поллитровка, слегка тронутая закусь.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — подойдя, поздоровался Игорь Дмитриевич и, оглядев стол, заметил: — Не слишком ли мы прытко, а?
— Не мы, а я, — поправил Смирнов и опроверг: — Не прытко.
— Как говорится, воля ваша, — холодно признал право Смирнова делать то, что он хочет, Игорь Дмитриевич и, отодвинув стул, сел напротив.
— А где же Витольд Германович?
— Сейчас придет. Он за вашим прибытием присматривал, — объяснил ситуацию Смирнов и, не наливая Игорю Дмитриевичу, налил из початой бутылке себе. В сущности, эта рюмка была первой, но ему хотелось, чтобы Игорь Дмитриевич и Витольд Германович считали его на данный момент сильно выпившим.
Маханул рюмашку. Закусил луковым пером. Подмигнул Игорю Дмитриевичу. Игорь Дмитриевич невозмутимо смотрел на него.
Смотрел сверху и Витольд Германович. Он уже подошел, но не садился, потому что хотел поздороваться. Смирнов и Игорь Дмитриевич обратили на него, наконец, свое внимание. Тогда он поздоровался, учтиво поклонясь.
— Привет, — сказал Смирнов.
— Здравствуйте, Витольд Германович, — поприветствовал Игорь Дмитриевич. — Присаживайтесь.
— Марконя! — завопил Смирнов. — Можно тебя на минутку?!
Вмиг у их столика появился пятидесятилетний амбал и слезно попросил:
— Александр Иванович, вы меня один на один хоть Брежневым зовите, но ведь мои служащие привыкли к тому, что ко мне обращаются по имени-отчеству — Марат Павлович.
— Ну, извини, ну, забылся, Марат Палыч. Скажи, чтобы здесь все изменили. — Смирнов неверной ладошкой указал на опоганенный им стол.
— Будет сделано! — услужливо согласился Марат Павлович и удалился.
— Почему Марконя? — полюбопытствовал Витольд Германович.
— В зоне он юнцом из ничего детекторный приемник сделал. Так сказать, изобретатель радио, Маркони. Да еще зовут Маратом. Вот и прилипла к пареньку на всю жизнь кликуха Марконя.