– Но почему останется? Я приехал от влиятельной газеты. У нас большие полномочия. Материал готовится для сенатской комиссии. Если выяснится, что отарки действительно представляют такую опасность, будут приняты меры. Вы же знаете, что на этот раз собираются послать войска против них.
– Все равно ничего не выйдет, – вздохнул лесничий. – Вы же не первый сюда приезжаете. Тут через год кто-нибудь бывает, и все интересуются только отарками. Но не людьми, которым приходится с отарками жить. Каждый спрашивает: «А правда, что они могут изучить геометрию?.. А верно, что есть отарки, которые понимают теорию относительности?» Как будто это имеет какое-нибудь значение! Как будто из-за этого их не нужно уничтожать!
– Но я для того и приехал, – начал Бетли, – чтобы подготовить материал для комиссии. И тогда вся страна узнает, что…
– А другие, вы думаете, не готовили материалов? – перебил его Меллер. – Да и кроме того… Кроме того, как вы поймете здешнюю обстановку? Тут жить нужно, чтобы понять. Одно дело проехаться, а другое – жить все время. Эх!.. Да что говорить! Поедем. – Он тронул коня. – Вот отсюда уже начинаются места, куда они заходят. Вот от этой долины.
Журналист и лесничий были теперь на крутизне. Тропинка, змеясь, уходила из-под копыт коней все вниз и вниз.
Далеко под ними лежала заросшая кустарником долина, перерезанная вдоль каменистой узкой речкой. Сразу от нее вверх поднималась стена леса, а за ней, в необозримой дали, – забеленные снегами откосы Главного хребта.
Местность просматривалась отсюда на десятки километров, но нигде Бетли не мог заметить и признака жизни – ни дымка из трубы, ни стога сена. Казалось, край вымер.
Солнце скрылось за облаком, сразу стало холодно, и журналист вдруг почувствовал, что ему не хочется спускаться вниз за лесничим. Он зябко передернул плечами. Ему вспомнился теплый, нагретый воздух его городской квартиры, светлые и тоже теплые комнаты редакции. Но потом он взял себя в руки. «Ерунда! Я бывал и не в таких переделках. Чего мне бояться? Я прекрасный стрелок, у меня великолепная реакция. Кого еще они могли бы послать, кроме меня?» Он увидел, что Меллер взял из-за спины ружье, и сделал то же самое со своим.
Кобыла осторожно переставляла ноги на узкой тропе.
Когда они спустились, Меллер сказал:
– Будем стараться ехать рядом. Лучше не разговаривать. Часам к восьми нужно добраться до фермы Стеглика. Там переночуем.
Они тронулись и ехали около двух часов молча. Поднялись вверх и обогнули Маунт-Беар, так что справа у них все время была стена леса, а слева – обрыв, поросший кустарником, но таким мелким и редким, что там никто не мог прятаться. Спустились к реке и по каменистому дну выбрались на асфальтированную, заброшенную дорогу, где асфальт потрескался и в трещинах пророс травой.
Когда они были на этом асфальте, Меллер вдруг остановил коня и прислушался. Затем он спешился, стал на колени и приложил ухо к дороге.
– Что-то неладно, – сказал он, поднимаясь. – Кто-то за нами скачет. Уйдем с дороги.
Бетли тоже спешился, и они отвели лошадей за канаву в заросли ольхи.
Минуты через две журналист услышал цокот копыт. Он приближался. Чувствовалось, что всадник гонит вовсю.
Потом через жухлые листья они увидели серую лошадь, скачущую торопливым галопом. На ней неумело сидел мужчина в желтых верховых брюках и дождевике. Он проехал так близко, что Бетли хорошо рассмотрел его лицо и понял, что видел уже этого мужчину. Он даже вспомнил где. Вечером в городке возле бара стояла компания. Человек пять или шесть, плечистых, крикливо одетых. И у всех были одинаковые глаза. Ленивые, полузакрытые, наглые. Журналист знал эти глаза – глаза гангстеров.
Едва всадник проехал, Меллер выскочил на дорогу:
– Эй!
Мужчина стал одерживать лошадь и остановился.
– Эй, подожди!
Всадник вгляделся, узнал, очевидно, лесничего. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Потом мужчина махнул рукой, повернул лошадь и поскакал дальше.
Лесничий смотрел ему вслед, пока звук копыт не затих вдали. Потом он вдруг со стоном ударил себя по голове:
– Вот теперь-то уже ничего не выйдет! Теперь наверняка.
– А что такое? – спросил Бетли. Он тоже вышел из кустов.
– Ничего… Просто теперь конец нашей затее.
– Но почему? – Журналист посмотрел на лесничего и с удивлением увидел в его глазах слезы.
– Теперь все кончено, – сказал Меллер, отвернулся и тыльной стороной кисти вытер глаза. – Ах, гады! Ах, гады!
– Послушайте! – Бетли тоже начал терять терпение. – Если так будете нервничать, пожалуй, нам действительно не стоит ехать.
– Нервничать! – воскликнул лесничий. – По-вашему, я нервничаю? Вот посмотрите!
Взмахом руки он показал на еловую ветку с красными шишками, свесившуюся над дорогой шагах в тридцати от них.
Бетли еще не понял, зачем он должен на нее смотреть, как грянул выстрел, в лицо ему пахнул пороховой дымок, и самая крайняя, отдельно висевшая шишка свалилась на асфальт.
– Вот как я нервничаю. – Меллер пошел в ольшаник за конем.
Они подъехали к ферме, как раз когда начало темнеть.
Из бревенчатого недостроенного дома вышел высокий чернобородый мужчина с всклокоченными волосами и стал молча смотреть, как лесничий и Бетли расседлывают лошадей. Потом на крыльце появилась женщина, рыжая, с плоским невыразительным лицом и тоже непричесанная. А за ней – трое детей. Двое мальчишек восьми или девяти лет и девочка лет тринадцати, как нарисованная ломкой линией.
Все эти пятеро не удивились приезду Меллера и журналиста, не обрадовались и не огорчились. Просто стояли и молча смотрели. Бетли это молчание не понравилось.
За ужином он попытался завести разговор:
– Послушайте, как вы тут управляетесь с отарками? Очень они вам досаждают?
– Что? – Чернобородый фермер приложил ладонь к уху и перегнулся через стол. – Что? – крикнул он. – Говорите громче. Я плохо слышу.
Так продолжалось несколько минут, и фермер упорно не желал понимать, чего от него хотят. В конце концов он развел руками. Да, отарки здесь бывают. Мешают ли они ему? Нет, лично ему не мешают. А про других он не знает. Не может ничего сказать.
В середине этого разговора тонкая девочка встала, запахнулась в платок и, не сказав никому ни слова, вышла.
Как только все тарелки опустели, жена фермера принесла из другой комнаты два матраца и принялась стелить для приезжих.
Но Меллер ее остановил:
– Пожалуй, мы лучше переночуем в сарае.
Женщина, не отвечая, выпрямилась. Фермер поспешно встал из-за стола.
– Почему? Переночуйте здесь.
Но лесничий уже брал матрацы.
В сарай высокий фермер проводил их с фонарем. С минуту смотрел, как они устраиваются, и один момент на лице у него было такое выражение, будто он собирается что-то сказать. Но он только поднял руку и почесал голову. Потом ушел.
– Зачем все это? – спросил Бетли. – Неужели отарки и в дома забираются?
Меллер поднял с земли толстую доску и припер ею тяжелую крепкую дверь, проверив, чтобы доска не соскользнула.
– Давайте ложиться, – сказал он. – Всякое бывает. В дома они тоже забираются.
Журналист сел на матрац и принялся расшнуровывать ботинки.
– А скажите, настоящие медведи тут остались? Не отарки, а настоящие дикие медведи. Тут ведь вообще-то много медведей водилось, в этих лесах?
– Ни одного, – ответил Меллер. – Первое, что отарки сделали, когда они из лаборатории вырвались, с острова, – это они настоящих медведей уничтожили. Волков тоже. Еноты тут были, лисицы – всех, в общем. Яду взяли в разбитой лаборатории, мелкоту ядом травили. Здесь по всей округе дохлые волки валялись – волков они почему-то не ели. А медведей сожрали всех. Они ведь и сами своих даже иногда едят.
– Своих?..
– Конечно, они ведь не люди. От них не знаешь, чего ждать.
– Значит, вы их считаете просто зверьми?
– Нет. – Лесничий покачал головой. – Зверьми мы их не считаем. Это только в городах спорят, люди они или звери. Мы-то здесь знаем, что они и ни то и ни другое. Понимаете, раньше было так: были люди и были звери. И все. А теперь есть что-то третье – отарки. Это в первый раз такое появилось, за все время, пока мир стоит. Отарки не звери – хорошо, если б они были только зверьми. Но и не люди, конечно.
– Скажите, – Бетли чувствовал, что ему все-таки не удержаться от вопроса, банальность которого он понимал, – а верно, что они запросто овладевают высшей математикой?
Лесничий вдруг резко повернулся к нему:
– Слушайте, заткнитесь вы насчет математики, наконец! Заткнитесь! Я лично гроша ломаного не дам за того, кто знает высшую математику. Да математика для отарков хоть бы хны! Ну и что?.. Человеком нужно быть, вот в чем дело.
Он отвернулся и закусил губу.
«У него невроз, – подумал Бетли. – Да еще очень сильный. Он больной человек».
Но лесничий уже успокаивался. Ему было неудобно за свою вспышку. Помолчав, он спросил:
– Извините, а вы его видели?
– Кого?
– Ну, этого гения, Фидлера.
– Фидлера?.. Видел. Я с ним разговаривал перед самым выездом сюда. По поручению газеты.
– Его там, наверное, держат в целлофановой обертке? Чтобы на него капелька дождя не упала.
– Да, его охраняют. – Бетли вспомнил, как у него проверили пропуск и обыскали его в первый раз возле стены, окружающей Научный центр. Потом еще проверка, и снова обыск – перед въездом в институт. И третий обыск, перед тем как впустить его в сад, где к нему и вышел сам Фидлер. – Его охраняют. Но он действительно гениальный математик. Ему тринадцать лет было, когда он сделал свои «Поправки к общей теории относительности». Конечно, он необыкновенный человек, верно ведь?
– А как он выглядит?
– Как выглядит?
Журналист замялся. Он вспомнил Фидлера, когда тот в белом просторном костюме вышел в сад. Что-то неловкое было в его фигуре. Широкий таз, узкие плечи. Короткая шея… Это было странное интервью, потому что Бетли чувствовал, что проинтервьюировали скорее его самого. То есть Фидлер отвечал на его вопросы. Но как-то несерьезно. Как будто он посмеивался над журналистом и вообще над всем миром обыкновенных людей там, за стенами Научного центра. И спрашивал сам. Но какие-то дурацкие вопросы. Разную ерунду вроде того, например, любит ли Бетли морковный сок. Как если бы этот разговор был экспериментальным – он, Фидлер, изучает обыкновенного человека.