Главреж, взор которого уже успел затуманиться за время длинной речи Изобретателя, зевнул ноздрями и сказал:
– Вообще-то да… Значит, от пьесы ничего не зависит?
– От какой пьесы?
– От той, которую в этот момент ставят.
– Ах, от этой! – Изобретатель осекся на миг. – Конечно зависит. Но в целом-то очень мало… Строго говоря, даже вообще ничего не зависит. Ведь в театре все дело в том, чтоб вызвать эмоцию у зрителя. Правильно? А раз так, значит наша главная задача – увеличить мощность индуктора, усилить подачу энергии из головного мозга актера. Вот вам пример. – Он шагнул к режиссеру и взял его за руку: – Посмотрите мне в глаза. Ощущаете вы что-нибудь? Сейчас я буду индуцировать.
Главреж заглянул в маленькие пещерные глазки Изобретателя:
– Нет. Н-не ощущаю.
– Прекрасно! – воскликнул Изобретатель. – Стойте так. – Он поспешно отбежал в другой угол комнаты, вынул из кармана блокнотик, записал там что-то. Кинулся к своему ящику, чем-то щелкнул, после чего аппарат тихонько загудел. Разыскал на стене штепсельную розетку. – Так, внимание! – Он направил глазок аппарата чуть вверх на самого себя и выпрямился, воззрившись на собеседника.
Секунды текли. Главреж поднял руку и почесал кончик носа.
– Чудесно! – обрадовался Изобретатель. Он выключил машину, подбежал к режиссеру и показал ему блокнотик. Там значилось: «Почесать кончик носа».
– Ну вот.
– Что «вот»?
– Ну, вы поняли?
– А что я должен был понять?
– Вот этот момент индукции. Понимаете, я представил себе, будто у меня чешется нос. Аппарат увеличил мощность переживания – и оно передалось вам. Но ведь задача актера и состоит в том, чтобы передать зрителю эмоции. Понимаете, биорадиационная связь. Принцип действия прибора состоит в том, что он интенсифицирует деятельность спиралей нуклеиновой кислоты в мозгу исполнителя. Эта спираль начинает играть роль передающей антенны и возбуждает соответствующие клетки у зрителя. Ясно вам?.. Вот постойте так еще минуту.
Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны. В аппарате зажегся красный глазок, потом еще желтый. Загудело сильнее. Изобретатель опять уставился на главрежа.
Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Запахло катастрофой. Все сделалось пустым и зыбким. Бесцельно вращалась Земля вокруг Солнца, безнадежно и не нужно бежали по своим кругам планеты. Шофер МАЗа за стеной все еще нажимал клаксон, но стало ясно, что никто к нему не выйдет. Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю, Солнце и всю Галактику в самую глубину черных космических бездн. А оттуда, из дьявольских недр, уже неслась навстречу антигалактика, чтоб в колоссальном взрыве прекратить все и вся. Не было даже смысла смотреть второй поролоновый куст. Мир шел к концу.
Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают отдельно волосок от волоска. В горле у него застряло что-то пухлое, дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту, несущемся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог шевельнуться.
– Страх, – сказал Изобретатель. – Теперь я индуцировал страх. – Он нагнулся и выключил аппарат.
Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:
– Манюра!
Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.
Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Наваждение кончилось.
– Понимаете, – засуетился Изобретатель, – я сам переживал только вот такой страх. – Он показал пальцами. – А аппарат усилил эмоцию и передал ее вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии – это то, что все элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и электродинамики. Органичность, общение, обаяние – для меня радио, электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью «Перцепция и апперцепция при ролевых…».
– Знаете что… – Главреж вдруг разозлился. – Вы мне бросьте баки забивать с вашей этой «перпе…»… Как ее там?.. Одним словом, с этой самой… Вы мне прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня есть время выслушивать ваши теории?
– Актера, – проникновенно сказал Изобретатель, – или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все упадут.
– С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила, и в райком, и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.
В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура в ноль градусов Цельсия, разводили пьесу местного автора.
Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: «Кто этот человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?»
Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.
– Товарищ Бабашкин из «Гипротеатра». Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. – Он показал Изобретателю на стул. – Посидите, а потом мы с вами займемся… Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.
Очередной режиссер Борис Генрихович – он тоже слегка побледнел, увидев главного, – сделал знак – и репетиция возобновилась.
Герой-любовник, рослый мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.
В пространство вошел отрицательный персонаж.
– «Приветствую, товарищи».
– Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу… «Здравствуйте».
– Нет, это не вы говорите «Здравствуйте», – поправил очередной режиссер.
– А кто говорит?
– Действительно, кто же говорит теперь «Здравствуйте»?
Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:
– Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста… Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот, посмотрите…
И дальше шло в таком духе. Местный автор – он сидел тут же – нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения.
– «Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, – говорил отрицательный персонаж. – Отрываешь себя от коллектива».
– «Я…» Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. Я ведь в третьей картине советовался, со старым колхозником Михеичем советовался. Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже вычеркнуть, Борис Генрихович?
– Ну давайте вычеркнем.
– Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить – уже столько вычеркнули? С чего я волноваться начну?
– А ты скажи «Здравствуйте» и потом сразу давай выхлест.
– Так это же не я говорю «Здравствуйте»! – Герой-любовник покраснел, затем побледнел. Он повернулся к главрежу: – Нет, Салтан Алексеевич, так не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я с самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.
Он вскочил, схватился за сердце, открыл скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку и сунул в рот. Затем стал у окна, отвернувшись от присутствующих. Спина у него вздрагивала.
В нитроглицериновой мизансцене ощущалось явное влияние главного режиссера – это был стиль театра. И в полном соответствии с методом физических действий по Станиславскому у героя-любовника, еще совсем недавно здорового мужчины, уже начинались процессы в сердце, сужалась аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.
Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее забарабанил пальцами по колену.
– Ну ладно, – сказал главреж, который не любил сердечных припадков у других, – этот вопрос мы обсудим позже. Сейчас я хотел бы посмотреть, Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда приезжает жена.
Задвигались стулья. Актриса Заднепровская, сорокалетняя дамочка с жидкими кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула с места и стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то:
– «Приехала Маша. Ну здравствуй, здравствуй».
Неся на лице пошло-жеманное выражение, Заднепровская кошечкой скользнула к супругу и пискнула:
– «Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видала».
Очередной поднял руку:
– Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику? У вас же реплика поверх волос идет. И потом… – он оглянулся на режиссера, – вы же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.
Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.
– Сейчас.
Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю, начал опять:
– «Приехала Маша…»
Заднепровская – теперь уже не кошечка, а женщина-судья, выносящая смертный приговор, – гренадерским шагом подошла к партнеру и похоронным басом бросила ему в ноги:
– «Здравствуй, Петя».
Теперь вскочил главреж:
– Вера Васильевна, ведь вы волнуетесь в этот момент, верно? Должны волноваться, черт побери!
Кругом все затрепетали.
Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На глазах у нее выступили слезы, но она быстро подавила их.
– Да, волнуюсь.
– Но как же вы не замечаете, что волнуетесь только по пояс? Лицо волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.
– Сейчас.
Заднепровская сглотнула и пошла к двери.
– Ну как? – спросил главреж, когда они вышли из репетиционной.
– Красота! – восхищенно сказал Изобретатель. – Как раз то, что нужно.
– Понимаете, у нее в распоряжении двадцать пять штампов. Не нравится один, она дает другой.