– Она ничего, – сказал бакенбардист. – Кусает только на охраняемой территории… Ложись, Бьянка… Вы не возражаете против вторжения?
Собака несколько раз покрутилась на ковре за своим хвостом, улеглась, положив голову на лапы, не сводя взгляда с Леха.
– Пожалуйста. – Лех сам слышал, как дрожит его голос. – Какие там возражения!
Смотритель не уходил.
– Простите. Можно вас на минуту?
– Меня? – Лех поднялся. (Собака тоже встала сразу же.) – Сейчас оденусь.
– Да не надо. В коридоре никого нет.
Лех вышел в трусиках. Собака сунулась было за ним, бакенбардист оттащил ее.
Грогор отвел Леха в сторону от двери:
– Извините меня еще раз.
– Ну-ну?..
Смотритель уперся пальцами в ложновыпуклый завиток на стене.
– Скажите, она замужем?
– Кто, Ниоль?
– Да.
– Не знаю. По-моему, нет… Впрочем, совершенно не представляю себе. Ничего не могу сказать.
– Она вам ничего про меня не говорила? Что я, мол, не совсем в себе.
– Мы о вас вообще не разговаривали.
– Вы к ней не заходили вот сейчас вечером?
– Нет.
– И она к вам?
– Тоже не заходила. Думаю, спит уже давно.
– Хорошая девушка. А где она работает?
– В городке. Какая-то у них там организация. Фирма.
Грогор ударил себя кулаком по лбу:
– Черт!.. Как вы думаете, может, мне все это бросить? Экологию.
– Ммм… Понимаете, мммм…
– Ладно. – Грогор вдруг сунул Леху свою железную ладонь. – Спасибо за совет. Может быть, я так и сделаю.
Когда Лех вошел в номер, мужчина с бакенбардами уже сидел на постели раздетый.
– Меня зовут Тутот. Я из Надзора.
– Лех…
– Где вы работаете?
– ИТД, – сказал Лех, ужасаясь собственной глупости. Но, несмотря на все усилия, ничего другого не приходило в голову. – ИТД. Инспекция.
Однако мужчина с бакенбардами лишь вздохнул, укладываясь.
– Где только люди не состоят! У меня есть знакомый, так на вопросы, где служит, кто такой, отвечает, что олух. Серьезно. Потому что это какая-то Объединенная лаборатория углубленных характеристик… Вы как добирались сюда?
– Пешком… То есть вертолетом.
– Мне тоже придется вызывать по радио вертолет. Другая возможность как будто отсутствует. Хотите, подвезу вас завтра? Правда, только до городка.
– Спасибо. Но я приехал не один. И дела еще.
– Курите?
– Нет… Вернее, да.
Закурили. Тутот вытянулся на постели, глядя в потолок. Сигарета зажата в зубах.
– Блаженство вот так – ноги кверху. Вымотался до конца. Гнались за нарушителями, попал в подземную технологию. И там постепенно погас свет. Представляете себе, оказался в полном мраке. Если б не вывела Бьянка на магнитную дорогу, не знаю, чем кончилось бы. У нас в прошлом году двое заблудились – не здесь, а западнее, с бетонного старого шоссе. До сих пор никаких следов… Не приходилось бывать на магнитной?
– Да… Вернее, никогда не бывал. Ни разу.
Мужчина с бакенбардами внимательно посмотрел на Леха.
– С кем вы тут?
– Один наш сотрудник. Женщина.
– Молодой? То есть молодая?
– Почти. Не старше сорока. Девушка, в общем… Правда, их не очень разберешь сейчас. Может быть, двадцать три. – Лех почувствовал, что запутался. – Простите, давайте спать.
Лег и отвернулся к стене. Сердце стучало, как ему казалось, на весь коридор. Слышно было, как Тутот возится на кровати, умащивается, гасит свечу.
Лех отсчитал примерно час, потом, стараясь не производить ни малейшего шума, сел на постели. Натянул подаренные Грогором штаны, ногой нашел один ботинок. У него был план разбудить Ниоль и сразу же, ночью, уходить в пустыню. Мозг кипел злобой на смотрителя – нашел кого подселить в номер, меланхолик несчастный.
Он нагнулся за вторым ботинком, щека ткнулась во что-то мокрое. Поднял руку, нащупал в темноте огромную шерстистую голову и понял, что мокрое было собакиным носом.
В тот же момент вспыхнул огонек зажигалки и передвинулся. Зажглась свеча.
Собака стояла рядом с Лехом, а Тутот сидел на своей кровати напротив.
– Не спится? – сочувственно сказал сотрудник Надзора. – Мне тоже. Когда устанешь, это всегда. Впрочем, у меня вообще бессонница. Может быть, поболтаем?
Он встал, прошелся по комнате. От двери к окну ему приходилось спускаться, обратно – шагать вверх.
– Знаете, чем я занимаюсь по ночам, когда вот так вне дома? Злюсь… Лежу с открытыми глазами и произношу нескончаемые внутренние монологи. Мысленно ругаюсь с начальниками, мысленно спасаю тех, за кем гоняюсь в светлое время суток… Собственно, я ночной опровергаю себя дневного. Вам знакома такая ситуация?.. Кстати, может быть, вам неизвестно, но наша служба может преследовать нарушителей только в пределах юрисдикции фирмы. На любой другой территории действует презумпция невиновности или принцип «не пойман – не вор». Даже если б я, допустим, встретил сейчас нарушителя, которого узнал бы в лицо, – мужчина с бакенбардами остановился посреди комнаты, воззрившись на Леха, – всякая попытка схватить его с моей стороны исключена. Я даже не имею права следить или выступать с какими-либо обвинениями… Но это все между прочим: я уже говорил, что ночью превращаюсь в совершенно другого человека.
Опять он стал прохаживаться взад-вперед. Собака села на ковер рядом с Лехом, привалилась к его ноге крепким, неожиданно тяжелым телом.
– Да, ночь… Интересное время. Вы заметили, что именно ночью люди пытаются осмысливать свои дневные занятия и вообще мир, где мы живем. Днем-то ведь нам постоянно некогда. Однако нашу действительность осмыслить, понять нельзя. Знаете отчего?.. Оттого, что она не представляет собой связного и гармонического целого. Оттого, что девяносто процентов следствий есть результат всего одного процента причин. На мир влияет не то, что делаем, думаем мы – вы или я, – живущие в многоквартирном доме. Существенны лишь решения, которые принимаются в особняках за каменными оградами. Но там-то все происходит тайно, а мы встречаемся с хаосом разрозненных явностей, которые еще офальшивлены коммерческой рекламой, личными интересами всяких тузов, их борьбой. Вы не согласны?
– Ммм… э-э… Если мы только думаем и даже не делимся своими мыслями ни с кем, это, конечно, ни на что не влияет.
– Правильно. Другими словами, видимая действительность безрадостна, непостижима, и мое единственное утешение – старинные поздравительные открытки.
Он подошел к Леху.
– Никогда не увлекались старинными открытками?
– Открытками?
– У меня дома превосходная коллекция – не самих старинных открыток, естественно, поскольку они невообразимо дороги, а их современных подделок-перепечаток. Котята с бантиками, Санта-Клаус с рождественскими подарками, цветочки и все в таком духе. Кроме того, я владею одним оригиналом. Это немецкая поздравительная открытка, Мюнхен тысяча восемьсот двадцать второй, которая является копией древненемецкой политической листовки эпохи начала протестантизма. Здесь довольно сложная символика. Изображены два льва – один с раздвоенным хвостом, второй с двумя головами. Ввиду исключительной ценности открытки я всегда ношу ее с собой. Вот посмотрите.
Нагнувшись к комбинезону, повешенному на спинку кровати, мужчина с бакенбардами достал из внутреннего кармана темный футлярчик, вынул оттуда неровный, с шероховатыми краями картонный прямоугольник. Бережно положил под свечой:
– Посмотрите поближе. Кстати, это удачно, что свеча. При свечах такие открытки выигрывают.
Лех тупо глянул на прямоугольничек. На темной поверхности не было видно решительно ничего.
Тутот прикурил от спички, потряс ее, гася, снова заходил.
– Я не утомляю вас, нет? Если что, вы скажите… Так вот, если вам не скучно, могу рассказать, как я понимаю эту символику. Оба льва сидят на помосте и соединены цепью. На голове одного папская тиара…
Лех схватился руками за собственную голову. На миг ему показалось, будто пол и потолок поменялись местами и сотрудник ходит наверху, как муха. И без того за один день было слишком много всякого, а тут еще открытки со львами. Он отпихнул собаку, как был, в брюках и в одном ботинке, упал на постель. Поставил звоночек на четыре часа тридцать минут, закрыл глаза.
Словно через вату, к нему доносилось:
– У льва-папы раздвоенный на конце хвост, что свидетельствует… На другом разукрашенном помосте… Второй лев двухголовый… Первая увенчана курсюстской короной, на второй колпак, обозначающий…
Сквозь сон Лех сказал:
– Такого льва нельзя рассматривать в качестве одного двухголового. Только как двух общительных львов.
И провалился окончательно.
Небо за окном было зеленовато-перламутровым, когда он проснулся. Сотрудник лежал на спине, громко похрапывая. В свете раннего утра его лицо с резкими чертами выглядело помоложе, чем ночью. Открытку он так и оставил на столе.
Лех вымылся и оделся. Собака ни на секунду не спускала с него пристального спрашивающего взгляда. Лех взял картонный прямоугольничек, посмотрел, положил на прежнее место. Решительно ничего нельзя было различить на темной поверхности.
Вышел в коридор. И собака вышла вместе с ним. Лех почесал в затылке, вернулся в номер. Собака тоже вернулась. Он попробовал выскочить проворно. Но собачья голова оказалась в щели еще раньше его самого.
Надо было что-то решать. Он потряс мужчину с бакенбардами за плечо:
– Эй, послушайте! Ваша собака…
Тутот, не открывая глаз, взял со стола открытку, уложил в футляр, сунул его в карман висящего комбинезона. Пробормотал что-то во сне, накрыл голову углом сбившейся простыни.
Собака стояла рядом с Лехом, рослая, широкогрудая. Половина морды была у нее черной, половина белой.
– Тебе чего надо?
Собака вильнула хвостом, как парусом.
– Черт с тобой! Хочешь идти, пошли.
Ниоль в своем номере у зеркала рассматривала себя в новом платье. Она расширила глаза на собаку. Лех рассказал о Тутоте.
– Точно. – Девушка кивнула. – Вчера забыла вас предупредить, что уже не надо опасаться. Грогор эту механику знает, поэтому привел человека к вам. – Повернулась к собаке. – Как ее звать?