Не торопясь, не впопыхах.
Заметить, ненароком, в общем,
Рояль развесистый в кустах.
Не удержаться. Взять аккорды.
Вдохнуть озон, расправив грудь.
На лоне девственной природы
Изобразить чего-нибудь.
И, не краснея от конфуза,
Пускай негромко, но всерьёз,
Спеть Гимн Советского Союза,
Скупых не сдерживая слёз.
Мария
Не пряча красивое тело,
В чём мама почти родила,
Выходит Маруся на дело,
Точней — на большие дела.
Выходит, ни капли не труся,
Коварных мужчин не боясь.
Со всеми умеет Маруся
Наладить духовную связь.
Не зря она в школе училась,
Кончала не зря институт.
В работе ей всё пригодилось,
Везде её любят и ждут.
Под силу ей планы большие,
Реальными станут мечты.
А кто она? Просто Мария,
Такая, как я или ты.
Март
Закат на грани суицида,
Ещё немного и — сгорит.
Звезда чахоточного вида
С другой звездою говорит
О неминуемой кончине.
И лес вдали, как голый факт.
У снега, видимо, инфаркт,
По уважительной причине.
Он, пережив глубокий стресс,
Лежит пластом и молча тает.
Всем витаминов не хватает,
Особенно на букву «С».
Поэт хандрит, на жизнь в обиде,
В окно печальный вперив взор,
И пишет он про всё, что видит,
Тональность выбрав «ля минор».
Я, наверно, не смогу
Честь свою отдать врагу.
Лучше другу, друг родней,
Пусть воспользуется ей.
Забирай, Ванюша, честь!
Отдаю какая есть!
К читателю
Чужих не слушай мнений,
А я тебе не вру,
Допустим, я не гений,
Но весь я не умру,
За жест мой благородный
Постой благодарить.
Я в памяти народной
Останусь. Так и быть.
Мы все уходим понемногу
Туда, где нет цветов в росе.
Уходим мы, но слава Богу,
Что до сих пор не сразу все.
Александр ЦыганковЛес расходящихся тропок
Лес расходящихся тропок
Лес расходящихся тропок — от родника,
Чья чистота — как исповедь самурая.
Дальневосточный поезд издалека
Гулом пробил пространство лесного края.
Что там теперь, в том весёлом густом саду?
Светит ли лампа под мелкой старинной сеткой?
Где тот философ, мыслящий на ходу,
Что управлял оркестром ольховой веткой?
Поезд, как время, всё ускоряет ход,
Пересекая плоскость в картине сада
С тенью садовника, что заклинал восход
Неповторимой лексикой вертограда!
Можно исправить повести и стихи,
Но персонажей не привязать к предмету
Новой эстетики, как и все их грехи
Лучше оставить людям, чем бросить в Лету.
Только в садах вызревают плоды идей.
Образ Платона глубже, чем тень платана.
Лес, где расходятся тропки, как мир людей,
Не переносит ни ясности, ни тумана.
Как в иллюзорной графике полотна,
Мраморный идол, тот, что завис над бездной,
Благообразней кажется из окна
Поезда, что всё мчится из Поднебесной.
Простая песня
Исследователь тайны! Жизнь не карта,
Да и не карты в шулерской колоде.
Я мыслю, значит — следую свободе!
Что ветреней, чем, скажем, у Декарта,
Зато верней, чем бред о розе дивной,
Какая бы вовек не увядала.
Одной любви для целой жизни мало!
И кажется нам истина наивной.
Пусть прост мотив, но песня тем славнее,
Чем с ветерком созвучней! Словно это
Той вольности немыслимой примета!
И чем смелее голос, тем вернее!
Гармонии претят мечты о славе.
Начало музыки — вдали от хора!
Простая песня льётся из простора.
Играет море в каменной оправе.
Божественные пчёлы
Какая смесь! Разящие глаголы
И золотой нектар медовых сот.
Блаженные божественные пчёлы —
Крылатых строк вневременный полёт!
Всё сближено: гекзаметр прибоя,
Как избранный соперником Гомер,
И пение поэмы без героя
Героями с энеевых галер,
Вергилия — из ветреной столицы —
Блаженные медовые уста
И современники — как очевидцы
Бессрочного несения креста.
……………………………………..
Механика свободного полёта
И точная метафора труда —
Всё смешано! Без цели и расчёта —
Всё движется как будто в никуда.
Трагедия с комическим исходом
Разыграна сюжету вопреки.
Как хочется — соединить с восходом
Ночных светил мелки и угольки!
И к слитному письму — сплошной строкою —
Вернуться вновь, когда без лишних слов
Всё ясно и поэту, и герою —
Читателю и автору стихов!
……………………………………..
О прочих связях сотовой природы
Подробнее — ещё поговорим!
И не нужны нам больше переводы
С латинского — про вечный город Рим.
Зимний вечер в провинции
Светло и тихо в сумрачной природе
Пустых дворов и парков городских.
Как рукотворный памятник в народе
Имперской грустью дышит русский стих.
Пронизан воздух светом снегопада.
Как холодно! И связан полумрак
Сквозною темой, что закрыть бы надо,
Да всё не закрывается никак.
Pastime
Дешёвое удушливо. Popcorn.
Огни рекламы в хлопьях кукурузы
И всюду замороженная пена,
В какую щель ни ткни, и город в дым
Укутан, как болезненное чадо
У глупой няньки с красными белками
От недосыпа. Мальчики в глазах!
Как от стыда, моргают светофоры.
И кажется, что правила движенья
Соблюдены из жалости к таким
Объектам, вырастающим из пены,
Как мраморная грация с попкорном
В кульке из «Коммерсанта». Would you like?
Тени
Словно деревья не выдают своих
Длинных-предлинных падающих теней,
В этой грошовой опере для двоих,
Чем примитивней партия, тем сложней
Роль доиграть — и остаться самим собой,
Выйти в старинный сквер, забывая стих,
Тот, что запомнит, как истинный образ твой,
Зритель грошовой оперы для двоих.
Только деревья, сбрасывая наряд,
Не остаются совсем нагими, тогда
Как человек, бросая открытый взгляд,
Вдруг прозрачным становится, как вода
Той реки, что тени дробит волной,
Но увлечь их не может. Выходит, что
Берег не даром высится над рекой!
Всё, что она уносит — и есть ничто.
Листопадную роль, как актёр немой,
Каждый отрепетировал для своей
Неотразимой красавицы записной
В этом театре падающих теней.
В реплике жеста, рисунке, изломе рук,
В пластике тела — всюду исток того,
Что из тени, перетекая в звук,
Возвращается голосом: «Вам кого?»
Вместо ответа, словно разлитый свет:
«Здравствуйте…» После паузы: «Отопри!»
Да и что ещё можно сказать в ответ
Тени, упавшей с той стороны двери?
В перестановке, смене героев, тем,
Сильный характер перерастает роль.
Чтоб не остался зритель и глух, и нем,
Раньше кричали «Нате!», теперь — «Изволь…»
Краткой фразой, срезанный, словно лист,
Тёмным абрисом, падая в пустоту,
С тенью чужой сливается сам артист,
Подвиги воспевающий и тщету.
Так, стоящие твёрдо, как дерева,
Тени, бросая, не отпускают их.
Не изменить ни музыку, ни слова —
В этой грошовой опере для двоих.
Классический пример
Очерчивая круг метафорой крыла,
Как трудно разгадать, как сложно, в самом деле
Осмыслить, почему гроза уже прошла,
А дождь ещё идёт, как следствие в новелле
«Орёл и Прометей». Крылатою мечтой
Растерзанная плоть. Вот новая картина.
Как море, дышит грудь, и горы под пятой.
У каждого — своя вторая половина!
Очерчивая круг во весь размах крыла,
Орёл — как лейтмотив в развитии сюжета.
Но, может быть, другой метафора была,
И не был Прометей прообразом поэта?
Движение души не вырезать резцом,
Схождение огня не выразить стихами.
Классический пример — чернильница с пером —
Опасней, может быть, сражения с богами.
Крыло совы
Жили стаи рыб на вершине вяза…
Гораций
У крика крыльев нет. И словно рыбы немы
И тени на воде, и отраженья, где мы,
Как пламя, гасим всё, что крик перекрывая,
Из нас глядит на дно, как будто рыбья стая.
Расходятся круги веков от сердцевины,
И тихо, как в сети всемирной паутины,
И в кроне включен свет, но всяк туда входящий
Едва исторгнет крик, сольётся с настоящей
Великой пустотой, до слова и до света.
Сгорает в темноте прямая речь поэта!
Коснётся тишины крылом сова ночная,
И робкая листва, как будто рыбья стая,
Разрежет глубину и свяжет, как основа,
Взволнованную речь и сети рыболова.
Невод полный серебряных блёсен
На крутой перевал — с небосвода луна золотая,
В ледяной перекат — как монетка — стальная блесна.
Это вправду луна? Или рану, как в сердце, латая,
Закрывает земной передел внеземная весна?
Искромётный чалдон в обласке заряжает двустволку
И стреляет с воды в темноту — для отвода души.
По-дурацки вполне! Словно сам, человеку вдогонку,
Всё кричал, как сорил, золотыми словами в глуши.
Ничего, ничего никому кроме денег не надо!
То ли время пришло, и срываются Гончие Псы
Со вселенских цепей. Наступают века звездопада,
И уходит земля — как песок — в золотые часы!
В непроглядную ночь — невод полный серебряных блёсен!
В ледяной перекат — искромётный чалдон с топором!
Словно знак водяной на листке позабытая осень
Рыжий профиль его всё рисует орлиным пером.
Страсти по фараону, или сон в зимнюю ночь
1
Проснувшийся Фараон — всё равно, что цветущий лотос
В песках Сахары, что сама по себе — есть космос
С мириадами планет, империй и фараонов,
Не признающих только мирских законов.
Пробуждение — не есть пришествие Мессии
В проглядевших глаза Палестине или России.
Скорее, оно подобно разливу Нила
Из той стороны света, что всех вскормила.
2
Фараон еще бессловесен, но уже беспощаден
Ко всем, идущим к нему. Он — ретрограден
И многогранен, как самый большой могильник.
Для одних Фараон — как солнце, другим — светильник
В той первобытной тьме, которая без предела,
Где из собственной кожи лезут в другое тело,
Мечтая стать Фараоном или вселиться в дочку,
Имея в виду, что целое съедается по кусочку.
3
Вожди из былых сатрапий требуют новых капищ
И в них, приносимых в жертву, тучных владельцев пастбищ.
И каждая жрица Храма, словно дитя Изиды,
Вынашивает за пазухой камень для пирамиды.
Жаль, что поход в Галактику закончился в прошлом веке.
На новом витке истории — радение о человеке,
Пред коим не встанет выбор: Голгофа или Гоморра?
Ни это ещё увидим — в зеркале монитора.
4
В пустынях, лесах, горах, в просторах степей и прерий
Грядёт эпоха великих династий или империй.
И нечего ждать пощады от времени или места,
Когда и сам Фараон вставлен, как слепок жеста,
В знаковую среду — мир человекобога.
Впрочем, любой тиран в принципе — недотрога:
Коснись — и рассыплется, как прах Тутанхамона.
Мы ещё поглядим на этого Фараона!
5
Не рано ли нам у трона славословия лить, как воду,
И принимать, как дар, утраченную свободу.
И что ещё непристойней, так это ваять в граните
Какую-нибудь его трехмерную Нефертити.
Злословить, но лебезить, следовать странной вере,
Подчёркивая достоинства мебели в интерьере.
Прекрасна в нём только та, что, поливая кактус,
Усиливает извив, но не меняет ракурс.
6
Как и сам Фараон ещё не сменил наряда,
Чем выгодно отличается, не выходя из ряда
Собакоголовых предков, что не меняет роли,
Изобразив барана или овечку Долли.
Проснувшийся Фараон — не воскресший из мёртвых, то есть
Можно расшифровать, но не исправить повесть —
Ту, что целый народ гравировал веками,
И шлифовал Господь редкими облаками.
7
Кто учит любви, тот верит в грехопаденье мира.
Недаром же я вначале упомянул Шекспира,
Чье имя — как знак вопроса, но выучил каждый школьник,
Что в центре высокой драмы — классический треугольник.
И Фараон, как призрак, вступает в права пустыни
Там, где совсем другие святые. Но все святыни
По сути — есть пирамиды. Абстрактная форма света —
Луч, то есть угол зренья в мире Творца Завета.
8
Образно говоря, каждый стремится в небо,
Не думая, что под ним черный квадрат Эреба.
Жизнь — как потеря Рая, посох да пыль изгнанья,
Шествие восвояси — со знаками препинанья,
Лучше с надеждой, верой — без поправки на чудо.
Самые светлые строчки, как письма из ниоткуда
В неведомое — с любовью! Вместо адреса — лотос,
Словно припоминанье, что человек — есть космос.
9
В долгом стихотворенье с ритма сбиваюсь, меру
Теряю — дышу неровно! Словом, беру на веру
Всё, что могу расслышать в этом глухом просторе,
И тороплюсь, как спорщик, с репликой в разговоре.
Раз Фараон проснулся, значит, живей, чем классик.
Вместо карандаша Бог выбирает ластик —
Смотрит на лист пустыни, дышит горячим ветром,
Словно услышал голос, но не спешит с ответом.
Новая готика
1
Как высоки в безбашенные годы
Среди полей готические своды
Стремительной эпохи новостроя,
Где замок остаётся без героя.
Поскольку, если рыцарь, значит бедный,
Конечно, если он не принц наследный.
Ни Ричарда, ни короля Артура
Не вынесет сия архитектура,
Как не щадила ни отца, ни сына
Столетия вторая половина,
Где тоже начинали с новостроя.
Закончили — и вынесли героя.
2
И всё-таки я верю! Оператор
Не даром был жестоким. Конквистадор
Всегда правдив. И в том не наша воля,
Чтоб выразить себя в природе поля,
В котором не такое рисовали!
Роман с Кармен — в кармической печали,
Пускай и в романтичном ореоле.
Свобода без жестокости не боле,
Чем Дарвин для ребёнка, просто — деда,
Похожий на нетрезвого соседа,
Поскольку Первозванного Андрея
Он тоже избежал, как брадобрея.
3
Суровый стиль! Как живопись начала
Не века, а готического зала,
Где в самой сердцевине анфилады
Большая композиция осады
Огромной крепости крутой эпохи.
Над городом кровавые сполохи,
Как у Брюллова. Падая в пейзаже,
Тираны воскресают в Эрмитаже,
И служат не уроком, а каноном,
Придвинутые к мраморным колоннам,
Как будто ждут прихода Алигьери
В средневековом этом интерьере.
г. Томск