Александр ЦыганковСеверное сияние
Прогулки с классиком
Следуй преданью, поэт…
И цвет на полотне, и солнце за окном,
И на дворе апрель! И вдруг — печаль такая,
Что смотришь битый час, как в небе голубом
Кружится ястребок, крыла не поднимая.
Парит себе и всё. Эпиграфом к весне!
И вновь со мной всё те ж — тревога и волненье!
Как много лет назад — в распахнутом окне
Круженье ястребка и — головокруженье!
И голых лип весной пахучая кора!
И в парке с классиком гуляет Мельпомена.
Неизданных стихов — прекрасная пора!
Бульварные цветы. Поклонницы Верлена.
Не их Автомедонт — на памяти моей,
А Блок и Аннинский — в мистическом тумане!
Да в поле бубенцы Серёгиных коней…
Гляди, как режут снег — есенинские сани!
Всё это ближе мне. Печальнее. Светлей!
Слышней, чем реквием какой-то странной эры.
Цитирую: горит звезда моих полей!
И вдруг издалека — ахейские галеры —
И море, и любовь! И — как перед войной —
Прогулки с Пушкиным. Прелюдия распада.
Как будто это всё случилось не со мной!
И ястреб улетел. Закрыта «Илиада»…
Не говори. Диктуй! Что дальше, сын Лаэрта?
Северное сияние
Алексею Буховскому
Ты помнишь, как ярко светили огни с небосклона,
Мы шли с гауптвахты, и ротного матерный крик
Разрезал пространство до рудников Каларгона
И вдруг обернулся песнею про материк.
Ты помнишь, Алёша,
как строем ходили и пели
По белым дорогам и грудью вдыхали пургу?
Мы даже об этом слагали стихи, как умели,
Но строчки забыли в глубоком Таймырском снегу.
Мы даже не знали — куда прилетели с гражданки.
Надели шинели! И каждому стало теплей,
Когда, как виденье, под звуки «Прощанья славянки»
Вдруг вспыхнуло в небе сиянье магнитных полей!
Пусть кто-то не помнит метелей нестройное пенье,
Казармы под снегом и ротного крики вдали,
Но высветит память полярное это свеченье
Над белой дорогой — у самого края земли.
Грани
Виктору Липатову
И днесь в тех зеркалах — сапфиры, серафимы…
Архангелы поют, как наяву, не зримы.
Чистилище миров, рождение Вселенных,
И знаки всех времён в тех зеркалах нетленных.
Молчит апостол Марк, но Гёте, словно Вертер,
Покажется на миг и крикнет: Это ветер!
В полотнищах зерцал, которые уносят
Туда, где никого по имени не спросят,
А просто нарекут Платоном или Марком.
В тех зеркалах война не кончится Ремарком,
Как не узнать о том Шекспирам и Гомерам,
О чём шумел камыш обкуренным шумерам.
И днесь в тех зеркалах жрецы вдыхают ладан.
И мир, как лабиринт, доселе не разгадан.
Там сотворён квадрат, но выставлен без рамы,
Как вечное Ничто под слоем амальгамы.
Живопись
Империя — воздушной перспективы!
Теней сцепленье. Красок переливы.
И время, подражая примитиву,
Не разрушает эту перспективу
И только уточняет перемены,
И в зеркальце — не суженый Елены,
А так себе — подобие героя,
Как памятник Эпохи Перепоя.
И что сказать? И где ещё такое
Откроется — сеченье золотое!
На плоскости плакучие берёзы
И в перспективе — их метаморфозы.
Подобия! Но как они красивы
В империи воздушной перспективы —
Разливы бирюзы и аксинита,
И прочие изыски колорита.
Прямая речь
1
Прямая речь отчётливей в лесу,
Где эхо отвечает с полуслова
Охотнику, что целится в лису,
Стреляет и… цитирует Баркова.
И рыжий зверь его прощальный крик
Смахнёт хвостом в подстрочник листопада
И ускользнёт, как новый воротник
С любимых плеч, прикрытых, как засада,
В другом лесу, что сказочней стократ,
Где больше меха ценится двустволка,
И всякий говорит другому: «Брат!»,
Но смотрит осторожно, как на волка.
2
Охотник ищет в чаще новый след,
Верней, бежит от промаха по следу
Мечты — добыть хоть зайца на обед
И рассказать о подвиге соседу!
Но слышит вдруг свой голос. С языка
Слетела речь и стала Невидимкой,
И увлекла простого мужика —
И повела неведомой тропинкой!
Метался меж деревьев яркий свет.
Закат, как Вий, моргал косматым глазом.
И сам герой распутывал сюжет,
Захваченный охотничьим рассказом.
3
Прямая речь слышней всего в лесу.
И всякий звук весомее, чем слово
Охотника, что целится в лису,
И после выстрела кричит: «Готово!»
Бежит и, разгребая листопад,
Находит — только вовсе не лисицу,
И, как Иван-дурак, тому назад,
Стоит и плачет, глядя на девицу:
«Ой, люли-люли, девичья краса!
Была лисой волшебница, наверно!
И диадемой в чёрные леса
Воткнула Месяц Мёртвая Царевна».
4
Прямая Речь кончается в Лесу,
Чья тишина накрыта темнотою.
И Серый Волк Премудрую красу
Везёт, укрыв под звёздною фатою.
За ними наш охотник и сосед
Идёт, как пережиток этой встречи,
С одной мечтой — хоть зайца на обед
Добыть и закусить прямые речи!
Но вешая двустволку на рога,
Вновь кается, и вновь — кипит работа!
И кружатся! И кружатся снега —
Над рукописью полуидиота!
5
Давным-давно дремучие леса,
Как золото, в подстрочник листопада
Укрыли стих, но рыжая лиса
Красивой шубой греет ретрограда.
И я таков. Согрей меня, согрей!
Легендами о кознях Чародея
В околках, где ты бродишь, дуралей,
По образу другого дуралея!
Поскольку это тоже не к добру,
Как не в сезон зайчатина к обеду.
В каком году, в каком таком бору —
Бежит лиса! Скорей беги по следу!
Графика
Причудливый узор. Объятый темнотой,
Неслышно дышит бор. Луна плывёт в просвете
Взволнованной водой, неволя дух тщетой
О канувшем в реке, но незабвенном лете.
В нём срезанный тростник то кистью, то пером
Касался мировых чернильниц небосвода.
И спорил тёмный бор с весёлым ветерком,
Вдали от рубежей двухтысячного года!
Вдали от городов, в тишайшей простоте,
В полночной крепости, при свете звездопада,
Как будто звукоряд в узор на бересте,
И бури кутерьма в кристаллах снегопада
В изысканный портрет красавицы зимы,
Так тонкой грацией из лунного просвета
Явилась графика — на белый свет из тьмы,
Как будто рождена до сотворенья лета.
О чём шумел тростник взволнованной реке,
О том и говорят античные мотивы,
Как линии судьбы на мраморной руке
Той девы, чьи черты и помыслы красивы.
Неслышно дышит бор, но чуткая сова
Летит на лунный свет, чья тайная основа
Из тьмы перевела виденья и слова,
Как муза, что была до графики и слова.
Вариация на тему тростниковой флейты и ветра
Вновь привыкаю к месту, читай, ко всем
Памятникам, гуляющим во дворе,
Где палисад, разбитый незнамо кем,
Благоухает астрами в сентябре.
И листопад, как новый культурный слой,
Приподнимает крыши и дерева,
Перекрывая музыку тишиной,
Чтоб оглядеться и подобрать слова,
Долго не испытуя на прочность то,
Что под луною тленья не избежит.
В этих широтах драповое пальто
Определяет уличный колорит.
И налетевший дождь в глубине двора
Лишнее скроет, статуи растворив:
Что налепили местные скульптора —
Не городской, а временный лейтмотив.
Не привыкай, художник! Читай, к тому,
Что обратимо. С красками выйди в лес!
Всё, что откроет образы одному,
То и у многих вызовет интерес,
И вознесёт к вершинам — как первый стих!
И на другое что-то не нам пенять.
Ветер поднялся и через миг затих.
На мониторе вечер. Иду гулять.
Рынок, часовня, в кружеве тёмный сквер…
Как не искал, не нашёл теремок резной,
Что написал однажды на свой манер,
И ночевал, как помнится, у одной,
И торопился утром к большой реке:
Не созерцал — выстраивал облака!
Память — как флейта времени в тростнике.
Ветер от берега — не оторвёт река
ДиН стихиВладимир ПлотниковТаёжный ручей
Мой друг товарищ старший лейтенант
В. Зуйкову, бывшему начальнику погранзаставы, посвящается
Мой друг товарищ старший лейтенант —
На гимнастёрке нет пока медалей,
Как вы однажды здорово сказали:
— Любовь, старик, дороже, чем талант.
Любовь к земле, которая вокруг,
К друзьям, с кем радости и горести на равных,
И к женщине — что в сердце вечной раной
Не даст забыть, чего мы стоим, друг.
Любовь — она сильнее всех преград,
Погоны наши — это честь и слава
Всех, для кого служить своей Державе, —
Дороже денег, званий и наград.
Мой друг товарищ старший лейтенант —
На гимнастёрке нет пока медалей,
Но как красиво вы тогда сказали:
— Любовь — она сильнее, чем талант.
Таёжный ручей
Порой, бредя таёжной чащей,
Где даже птицы не слышны,
Наткнёшься на ручей журчащий,
И словно груз падёт с души.
Средь одиночества глухого
Жизнь сразу станет веселей,
Как будто ласковое слово
Тебе в ответ сказал ручей.
Из глубины какого века
Спешит он в дальние края,
И где, какие полнит реки
Его холодная струя?
Ни наши хлопоты, ни козни
Ему неведомы вовек.
И после нас, и после, после
Он будет продолжать свой бег.
Казалось бы, какая малость —
Ручей таёжный повстречать…
Но чувствуешь — прошла усталость,
И легче стало путь держать.
Приобрёл солидные наклонности,
Растерял наивности запал.
Но за сумасшествие влюблённости
И сегодня дорого бы дал.
За часы прекрасно-быстротечные,
И за сплетни, что плелись вослед,
И за остановку ту, конечную,
У которой и названья нет.
Дни бегут, полны определённости.
Но, однако, вряд ли устоять,
Если сумасшествие влюблённости
На меня накатится опять.
Вдруг начинаешь торопиться
Наведать дальние края,
Где море с небом единится
И где кончается земля.
С какой-то первобытной жаждой
Захочешь снова ощутить,
Что ты живёшь отнюдь не дважды
И нужно торопиться жить.
Чтоб даже в малости небрежной
Не пожалеть на склоне лет,
Что на пустынном побережье
Не проступил твой лёгкий след.
В каких краях ещё найдёшь
Такое озорство природы,
Когда, пьянея от погоды,
По тихим улицам бредёшь!
Когда, как в первозданный день,
Весь мир невероятно светел,
И то, что прежде не заметил,
Ты наконец-то разглядел.
Пусть ненадолго, в тишине
Поверил вдруг в возможность чуда…
А что берётся и откуда,
Известно Богу лишь вполне.
Счастливый человек
Морозец щиплет колко,
Слепит-искрится снег.
Стоит в лесу под ёлкой
Счастливый человек.
Видать, что не воитель.
Задумчив и смирён.
Как в светлую обитель
Ступил нежданно он.
Блаженно взгляд блуждает.
Наверное, сейчас
Он чуда ожидает,
Не замечая вас.
Тихонько дальше двину,
И знаю, что вовек
Мне не ударит в спину
Вот этот человек.
Утреннее
Встану рано поутру,
Тишина — до неба.
Я окошечко протру
И нарежу хлеба.
Чаю щедро заварю,
У окошка сяду,
Слава Богу, говорю,
Жизнь идёт, как надо.
Руки есть и голова,
И в работе сила,
Не хулит пока молва,
И на том спасибо.
Поживаю не спеша,
Вопреки напастям,
Всё в порядке, коль душа
Может петь от счастья.
На норд-осте застыл старый флюгер,
Всё суровее туч череда,
К нашей Богом забытой округе
Подступают вовсю холода.
И не скоро теперь возвратится
В наши веси весны благодать,
Только поздно уже суетиться
И другую судьбу выбирать.
Ведь ознобных ветров дуновенье
Так привычно для нас на земле,
А деревья, как путников тени,
Всё маячат в простуженной мгле.
Но печали, пришедшие всуе,
Все, как прежде, скрадёт тихий снег,
И мороз на окне нарисует
То, что прежде являлось во сне.
В ту деревню не поехать,
Там никто меня не ждёт.
И хотя бы для потехи
Погостить не позовёт.
И никто не встретит в полночь,
Распахнувши настежь дверь,
А скорей всего, не вспомнят
Даже имени теперь.
Все, как видно, сроки вышли —
Я чужой отныне здесь.
Но в душе светлей от мысли,
Что деревня эта есть.
Литературное КрасноярьеНиколай ЕрёминЖизнь — штука одноразовая…
Я пытался жить,
будущее предсказывая,
Заглядывая в прошлое,
настоящее утверждая…
И понял, что жизнь —
штука одноразовая,
И хороша лишь тогда,
когда молодая…
И попытки познать
её тайные механизмы
Приводят в тупики —
короче или длиннее…
И луч солнца,
разделённый при помощи призмы
На семь частей, —
не сделал меня в семь раз умнее…
Ни луч света в тёмном царстве,
ни в конце тоннеля, как на грех,
Не спасают,
осветив на мгновение лица…
Всё настолько продумано
за меня и за всех,
Что остаётся только смириться —
и молиться, молиться…
Есть ли, нет ли после смерти
Жизнь?
Скорей всего, что нет.
Наши ангелы и черти
Суть религиозный бред.
Вот и я
всё чаще брежу
И во сне, и наяву,
И живу — как будто не жил…
Слава Богу, что живу!
С годами
(Жизнь правдива или ложна)
Я понял, провидением храним:
Быть более здоровым невозможно,
Возможно быть лишь более больным.
Не победить напасти и невзгоды!
Но мне,
Непобеждённому пока,
Всё более милы дары природы:
Цветущий луг, река и облака…
Как ночью хорошо — при лунном свете,
Перед картиной звёздно-неземной,
Под небом, где чуть слышно плачут дети,
Тобою не рождённые и мной…
Где возникают инопланетяне
В летающих тарелках — тут и там…
И нас куда-то вслед за ними манит —
Отправиться, не медля, по пятам,
Пока открыта вечности граница,
Пока мерцают звёзды, и луна…
Как хорошо — обняться и забыться,
И улететь вдвоём на крыльях сна…
Мои стихи — как детский лепет…
И, посвящённый нам двоим,
Что значит мой душевный трепет
В сравненье с трепетом твоим?
Твои стихи — над морем ветер,
Стихия, буря, ураган,
Где мы — одни на целом свете —
Летим к желанным берегам…
Тебе, любимая, и Богу
Теперь стихи я посвящаю —
В душе потёмки понемногу
Черновиками освещаю…
…………………………….
Дымит огонь, переплетаясь
С тобой и мной — и днём, и ночью,
Во сне и наяву пытаясь
Согреть — заочно и воочию…
Наяву, во сне ли жить —
За картиною картина —
С поэтессой ли грешить
Или с музой, — всё едино.
Миг любви — важней всего —
И взаимопониманье.
А в итоге — ничего,
Лишь одни воспоминанья
Да бесплотные мечты,
От которых истомился,
Да поэма, если ты
Записать не поленился…
В Москве, в двухтысячном году,
Я лебедей кормил в пруду…
Они головки поднимали,
Глядели прямо мне в глаза…
И мы друг друга понимали,
Пока общались полчаса,
Почти друг друга полюбили…
Потом расстались, позабыли,
Без сожаленья, без прикрас…
………………………………
О, лебеди! Кто кормит вас?
На кладбище Покровском
Помню, раз, из фляжки плоской
Над могильною плитой
Мы на кладбище Покровском
Пили водку с Бурмотой…
От макушки до подошвы
Ощущал я благодать.
Мы хотели жить подольше,
Не хотели умирать…
Разлетелись, как ни странно,
Мы, он — ворон, я — орёл…
И зачем опять недавно
Я один сюда забрёл?
И на кладбище Покровском
Водку пил без Бурмоты,
И вздыхал над фляжкой плоской:
— Вовка, Вовка, где же ты? —
До тех пор, покуда ворон
Мне с церковного креста
Не воскликнул: «Вот я, вот он, —
Здесь такая красота»!
Памяти Максимилиана Волошина
Он был вчера в Масонской ложе
И прочитал, увы, доклад
О том, что жить, как жил, не может,
Что измениться был бы рад,
Когда б ему вдруг показали,
Куда идти и с кем идти…
Есть путь, но выход есть едва ли —
Сплошные жертвы на пути.
И жизнь в веках по воле ветра
Покрыта мёртвым янтарём…
И он — очередная жертва —
Стоит пред Божьим алтарём.
Отрывки уничтоженных стихов,
Воскресшие на стыке двух веков,
Умом и страстью вдруг объединили
Всех, кто поэта знал в красе и в силе.
И пожалели бывшие друзья,
Что им поэта воскресить нельзя,
И сообща решили, что к чему,
И памятник поставили ему…
Она всё знает. Юность позади,
И счастие испытано, и горе.
Спокойное дыхание в груди.
Глубокое внимание во взоре.
Лицо хранит величественный вид.
И, не скрывая ласковой улыбки,
Она как бы в пространство говорит,
Что не желает повторять ошибки…
Идиллия
Один — на утренней заре,
Весь в поэтическом угаре,
Лечу на мыльном пузыре,
Как будто на воздушном шаре…
До горизонта — славный вид,
Таёжно-деревенский социум.
Пузырь, как радуга, блестит,
Переливается под солнцем…
Сверкают купола церквей,
И на душе моей так мило…
О, только б до скончанья дней
На пузыри хватило мыла!
Памяти дикороссов
Геннадия Жукова
Сергея Нохрина,
Владимира Пламеневского
Поумирали дикороссы,
Поэты воли и вина,
На все житейские вопросы
Ответив мудро и сполна…
…………………………
А получившие ответы
На их могилах там и тут,
Весенним солнышком согреты,
Едва живые, водку пьют…