и енота ожоговой трогая
из плоящейся раны достал
и на древо с его каруселью
календарик дарёный глядит
над сушёною ссученой елью
той что буквой засохшей кроит
[…]
Также в журнале опубликованы переводы Дана Пагиса (классика современной ивритской поэзии, 1930–1986) Александром Барашем и новый перевод с английского Владимиром Ермолаевым поэмы Томаса Элиота «Полые люди».
ДиН дебют
Юлия Балабанова[69]Забылись над бездной
Замри… Смотри: твоя рука застыла на гитарной глади.
Не убирай её пока… Хочу попробовать в тетради
Её нарисовать… Вот так. Нет, не смотри!.. смотри на руку,
Под кожей движется по кругу, пульсируя гитаре в такт,
Живая жгучая волна… Смотри: рука твоя бледна,
И по рисунку вздутых жил я разгадаю, как ты жил,
Как бил ладонью по стеклу, пытаясь достучаться внутрь,
И как на пепелищах утр руками разгребал золу.
Как сжать в кулак ладонь пришлось… Но в тонких пальцах
нежным током
Та дрожь, когда ты ненароком дотронулся моих волос…
И как она на гриф гитарный легла, молчанью вопреки.
Замри… Не убирай руки…
Тайный гербарий
Память беседует с нами на мёртвой латыни.
Время куражится, наши эпохи листая.
Прах обращается в хлам, в сувениры — святыни.
Птица не помнит гнезда, уносимая стаей.
Колос не помнит зерна, из которого вырос.
Прошлое — сон. И его не поймаешь с поличным.
Память хрупка и прозрачна, как древний папирус,
Хоть долговечна, как он, и, как он, символична.
Память жестока и так своенравна. Но в паре
С ней — ускользающей, тающей и бесполезной —
Я собираю упрямо в свой тайный гербарий
Зёрна, колосья и птиц, что забылись над бездной.
У женщин должны быть дети и длинные волосы
Бывают, конечно, с короткими волосами.
Бывает даже, что вроде бы им идёт.
Но ведь короткие, согласитесь сами,
Это же вызов. А длинные — наоборот.
С детьми сложнее. Бывает, не вышли дети.
Их просто так не найдёшь, не купишь за деньги.
А надо платить всегда намного дороже —
Жизнью другой. И собою другою тоже.
Мир больше не бьётся на чёрно-белые полосы.
Становится проще. Или наоборот.
У женщин должны быть дети и длинные волосы.
Можете спорить. Но с верой не спорят. Вот.
Сомнамбула
Сомнамбула, спящий пророк,
Босыми ступнями по полу,
Крещенский не чувствуя холод,
Шагаешь в назначенный срок
Навстречу светилу. Очнись!
Твои небеса под запретом!
Ты тянешься вверх и при этом
Безудержно падаешь вниз.
Полёт твой не больше, чем сон.
Его траекторию зная,
Шумит голубиная стая,
Испуганно взмыв под балкон.
Но шаг безвозвратный вовне
Ты сделал — во сне, наяву ли —
И голуби шеи свернули,
Теряя твой след на Луне.
Когда темно в душе поэта,
Как тень, черны его стихи.
В них нет ни запаха, ни цвета,
Они пустынны и глухи.
И, многократно отражаясь,
В них черноточат злость и страх.
Земля холодная, чужая
Глядит на нас в его стихах.
Лишаясь музыки и света,
Всё гибнет, прикоснувшись к ней.
И тёмная душа поэта
Чем одаренней, тем страшней.
Душа, как нищенка, нагая,
Решила помогать другим,
Поскольку проще, помогая,
Себя не чувствовать нагим.
Любви разбрасывая семя,
Она рассказывала всем,
Как просто, став любимой всеми,
Себя не чувствовать совсем…
Работала Клавдия Яковлевна
Учителем в среднем звене.
Тоску свою Клавдия Яковлевна
Ночами топила в вине.
Но были за Клавдией Яковлевной
Ещё не такие грехи —
Почтенная Клавдия Яковлевна
Украдкой писала стихи!
Бывало, у Клавдии Яковлевны
Контрольная или «окно» —
Задумалась Клавдия Яковлевна,
Уставилась молча в окно…
Директор ей: «Клавдия Яковлевна,
Нас вызвали в райисполком»,
А дети ей: «Клавдия Яковлевна,
Колбаскин опять под столом!»
Воспрянет тут Клавдия Яковлевна
Кубанских томатов красней —
Не трогайте Клавдию Яковлевну,
Поэма рождается в ней!
Она была голодною
И бедною была.
И платьице немодное
Истёрлось добела.
Нелепая, неверная,
Без связей деловых,
Стихи писала скверные
И скверно пела их.
И жизненной изнанкою
Свой краткий век жила,
И в подворотнях с панками
И пела, и пила.
Цвели цветы неяркие
В бесхитростной душе.
Лишь панк поёт под аркою,
Где нет её уже…
Пускай же всем отплатится
Несчастное житьё!
И выцветшее платьице,
И худенькие пальчики,
Углы чужие, съёмные,
И спившиеся мальчики,
А самое-то главное —
Как провод, оголённая,
Никем не оценённая
Поэзия её!
Когда на обрыве стоишь речном
И сердце твоё звенит,
И вечность ты чувствуешь за плечом —
Он рядом с тобой стоит.
На шумной пирушке сквозь гам и смех
Не разобрать ничего,
Но вдруг накрывает молчанье всех —
И это голос Его.
Он был вместе с нами лишь миг назад —
Невидим, но ощутим.
И всё, что хотели бы вы сказать —
Уже подумано Им.
На ярмарке этой мы все равны,
И каждый здесь оценён,
Но всё, чему мы не найдём цены —
Одно из Его имён.
Инкогнито
Когда на князя находил подобный стих, он облачался в серый редингот, надвигал до бровей широкополую шляпу, и каждый, кто встречал его в таком виде, понимал, что князь вышел «инкогнито» и узнавать его отнюдь не следует…
«Житейские воззрения кота Мурра»
У меня такой сегодня стих:
Я надену серый редингот,
Нахлобучу шляпу до бровей
И пойду инкогнито гулять.
Будут думать: «Кто это идёт? —
Что-то мы не видели таких…»
Я же затанцую — гоп-ля-ля!
Прихлебнув из горлышка портвейн.
Я смогу смеяться и кричать,
Я смогу французский петь шансон
Голосом, каким его поёт
Серж Гинзбур или Эдит Пиаф.
Захочу — пройдусь и колесом,
Не страшась испачкать редингот!
Лишь боюсь, что, вверх ногами встав…
Шляпу потеряю невзначай.
Артём Трофимов[70]Пламя по имени Время
Жизнь — комната, в которой идёшь с завязанными глазами, — входишь в неё через дверь, медленно пробираешься наощупь вдоль стенки, спотыкаешься о шкафы и, когда уже стенка подходит к концу, нащупываешь собственными руками ту самую дверь, через которую вошёл.
Современный человек всё больше напоминает мне семя одуванчика, чьё будущее полностью зависит от ветра, и, вместо заботы о будущем, оно лишь гадает о нём.
Рвалась бумага в клочья и разлеталась по всему дому. Ведь даже белую, как снег, бумагу жестокий мир создаёт для того, чтобы люди написали на ней чёрные буквы.
Как приятно иногда провести рукой по краю бумаги, которая разорвана в порыве чувств, а не по остро отшлифованному стандартному заводскому её краю.
Лист с моим детским стишком…
Дворник мечет бескорыстно
Мётлы в сердце сентября.
Он сметает эти листья,
Как обиду на тебя.
Было если бы так просто:
Позабыл — из сердца вон!
Отчего же так несносно
По утрам проходит сон?..
Что ж, мы, люди, не безгрешны.
Кто же ангел есть из нас?
Отчего обидой вешней
Нас ломает сей же час?
Вся жизнь — обман. И все мы в ней — вруны.
Мы все, бессовестно скрываясь от луны,
Как реки мутные, в житейской мгле течём…
Где ж устье? Где исток? Речные валуны?
Будет вновь под стопою моей борозда,
Буду к звёздам лететь, и хмельная звезда
Обуздает мой разум — и врежется в зубы
Бедолаге Пегасу стальная узда…
Как осенний листок,
Тихо с ветром играет
Лист с моим детским стишком.
Не могу я сказать ничего:
Ведь нарушат слова
Первозданную тишину.
Первый снег в сентябре.
Веет холодом хмурым.
И всё же, как рад народ!
Выползла черепаха
Из-под панциря своего.
Как же он будет теперь?
Что же сожгло
Эти осенние тополя?
Пламя по имени Время.
Новое утро.
Наверно, и солнце
Вздыхает со сна.
Придорожная лужа.
Не замерзает она
От осеннего снега.