- Много видал я разных стран, но такой, где поэты жаждут крови своего же собрата-поэта, доныне не видывал. Слава тебе, господи, и это сподобился увидеть. Передайте им, что я согласен.
У присутствующих вырвался вздох облегчения, сердца забились спокойно, дыхание стало ровным. Отказ поэтов от высочайших даров мог стоить жизни как им, так и тем, кто сообщил об этом государю. Не зря же в часы подобных совещаний палач стоял перед входом в шатер в ожидании приказа.
Сегодня, против обыкновения, шах первым вышел из шатра, остановился, потер себе лоб правой рукой, посмотрел на палача и сощурился, как если бы красный цвет одежды слепил ему глаза. Палач шагнул вперед, склонился, схватил за плечи лежащего ничком сарбаза с обрезанными ушами и поднял его на ноги. В сером, без кровинки, лице сарбаза не было ни страха, ни ненависти, ни мольбы, лицо было безжизненно, как камень, и, должно быть, так же, как камень, холодно. От потери крови, а возможно, и оттого, что он уже примирился с мыслью о смерти, сарбаз даже глаз не открыл, чтобы лицезреть государя.
Государь уселся на трон, который вынесли и поставили перед шатром, опустил руки на подлокотники и громко приказал:
- Приведите блудницу!
Желчное лицо его не предвещало ничего хорошего.
Сарбазы вытолкнули вперед девушку-иноверку.
У девушки были длинные, пышные, белоснежные волосы, их невесомая красота ни с чем вокруг не сочеталась, казалась чужой здесь, привнесенной из других, неведомых миров. Государь подумал было, что это не волосы, таких волос не бывает, что на голове у девушки тончайшее индийское покрывало, но, заглянув в измученные глаза иноверки, в которых застыл ужас, он понял, что это не покрывало, что это одно из чудес, сотворенных аллахом. Чем, интересно, пахнут эти волосы? Зачем ты создал их, о всеблагий? Из правого глаза государя выкатилась капля влаги и, не просыхая, застряла в морщинках лица. Девушке-иноверке эта капля показалась льдинкой.
- Селим - так ведь зовут этого несчастного? - спросил государь.
Сарбаз, услышав свое имя, открыл глаза и посмотрел на государя. Он попытался разлепить спекшиеся губы, чтобы просить о милости, но распухшие губы не разомкнулись; из горла его вырвался звук, похожий на стон. Государь с омерзением, как смотрят на змею или ящерицу, покосился на мертвенное лицо сарбаза, и в нос ему почему-то ударил запах чеснока. Народ собравшийся перед государевым шатром на церемонию суда, знал, чем она завершится. Никто, от сарбаза и до военачальника, не смел коснуться поганой плоти иноверки перед наступлением, и нарушившего запрет ждал острый топор палача, всегда готового пролить свежую, алую кровь, которая при свете дымных вечерних огней казалась густой, как бекмез.
Сегодня утром государю доложили о сарбазе-братоубийце, пролившем родную кровь из-за пленной иноверки, он весь скривился, как если бы хлебнул уксуса, и стал колотить кулаками по склоненной спине своего визиря, но не утолив великого гнева, вцепился ему в бороду и вырвал из нее целый клок. Утомившись битьем, государь опустился на трон, сложил руки на коленях и устало сказал:
- Страну ведь загубите... Да накажет вас аллах!.. И сейчас, по сути, никого уже не интересовала судьба сарбаза по имени Селим, все с детским любопытством ожидали приговора девушке-иноверке. Никто не знал, что замыслил повелитель на ее счет. Он мог подарить ее одному из сарбазов, но мог и отделить ей голову от тела или, привязав ее за руки-ноги к двум коням, разорвать пополам. Все зависит от его расположения, все в его воле.
Государь поднял руку и сделал знак палачу, и тот вытащил безжизненное тело сарбаза со слабым, потаенным дыханием на помост и под равнодушными взглядами присутствующих сделал свое дело: сарбаз и звука не успел издать, как его бритая безухая голова отделилась от тела и покатилась в желтую осеннюю траву. Произошло это в полной тишине, нарушенной лишь тонким звуком отточенного ножевища, отделившего плоть от плоти, и глубоким "ах", вырвавшимся из груди девушки-иноверки. Но никто не осмелился оглянуться на неверную, никто, кроме государя; он медленно повернул голову, прищурил глаза и оглядел ее снизу доверху - от босых ног с грязными ногтями и до белоснежного облака волос. Сияние белоснежных волос озарило морщинистое лицо государя, в нем заиграл свет, но никто из присутствующих не увидел его. Только всевышний увидел сверху этот удивительный свет.
- Визирь!
Старый визирь выступил вперед и поклонился. Все вокруг застыли в ожидании.
- Дайте ей хлеба, и пусть возвращается в свою страну!..
Государь встал, повернулся к шатру и бросил через плечо:
- Голову сарбаза Селима вздернуть на кол и оставить так до тех пор, пока не возьмем крепость и не предадим мечу всех мужчин!
В ту ночь государю снился белоснежный сон, белое сияние обволакивало и нежило его душу, а изнутри этого белоснежного рая доносился голос его матери, мать пела колыбельную.
В эту ночь в густом лесу за лагерем, в лесу, где не осталось ни птицы, ни зверя, на берегу порожистой речки девушка-иноверка, устало прислонившись спиной к стволу дуба, скармливала старому волку хлеб, что положили ей в торбу на дорогу. Покормив волка, она сама немного поела и, усевшись под дубом, дрожа от холода и страха, от завывающего где-то вдали ветра, заснула в тот самый час ночи, когда звезды в небе вдруг будто вырастают и становятся каждая величиной с яблоко.
Девушке-иноверке тоже приснился сон. Ей снилось, что она стоит в изножье длинной лестницы, сверху которой сквозь красноватый туман пробивается пламя свечи; на лестнице стоял сутулый мужчина с желтым лицом и, протянув к ней руки, говорил: "Не уходи"... У девушки-иноверки во сне забилось сердце, из глаз ее полились слезы...
Несколько лет назад, еще задолго до своей болезни, больной, а в те времена пока еще будущий больной, спустившись как-то с мусорным ведром во двор, повстречал возле мусорных ящиков очень странную крысу. Величиной с доброго кота, с сероватой жесткой щетиной, она вышла ему навстречу, покрутила глазами, прокашлялась и сказала:
- Здравствуй, сосед!
Кто другой на месте будущего больного, наверно, вскрикнул бы и отшвырнул пинком крысу, или же, выронив со страху ведро, убежал бы к себе и запер дверь изнутри. Ибо согласитесь, что хотя в наше время говорят многие, и говорят, и препираются, и даже речи произносят, но чтобы с обыкновенным смертным, мирно вынесшим из дому мусорное ведро, вдруг заговорила крыса, чтоб сказала ему как старому знакомому: "здравствуй, сосед!", от этого хоть кто с катушек сойдет. Но с будущим больным ничего такого не случилось, он не испугался, не вскрикнул, не прогнал крысу, не убежал и не сошел с ума. Откровенно говоря, он всегда предполагал, что с каждым смертным может приключиться какая-нибудь чертовщина, дело это хоть и необычное, но вполне возможное, просто те, с кем приключается нечто подобное, не признаются в том, чтобы "ненароком не угодить в психиатрическую клинику. Если честно, то когда крыса обратилась к нему со своим приветствием, то есть сказала: "здравствуй, сосед!", его слегка зазнобило, и, поперхнувшись от неожиданности, он, стараясь не выдать изумления, опорожнил свое ведро в один из мусорных ящиков, а потом спросил:
- А кто ты... сосед? - Но хоть он ничуть не испугался, голос его прозвучал совсем тихо.
- Я Кирликир*, - зверек закрыл левый глаз и, глядя на собеседника одним правым, пояснил: - Грязная грязь. Зловонная и омерзительная. Но поверь, сосед, на свете нет никого чище меня. Хочешь, обнюхай? Сам убедишься, какой я чистюля. - В голосе слышалась обида. - Есть два-три негодяя, это они так прозвали меня. Да уж ладно, кому в наше время по имени честь? Я триста пятьдесят лет как на белом свете живу, по вашим понятиям, совсем старая крыса, может быть, самая старая крыса на этой земле, старейшина, словом. Я все умею... Хочешь, сделаю тебя председателем коопторгинтерлюкса?
______________ * Кирликир - дословно "грязная грязь".
Будущий больной изумленно всплеснул руками:
- Не знаю, право...
Кирликир поменял глаза: открыл левый и закрыл правый, и сказал:
- А хочешь, я тебя английским лордом сделаю? Это мне раз плюнуть! А? Разгорячившись, он поднялся на задние лапки и, почесывая себе живот передними, нервно заходил между мусорными ящиками. - Или вот что, остановился он перед будущим больным, - давай-ка я поставлю тебя главным астрологом, а? Я ведь знаю, ты мечтал об этом втайне, а должность престижная. А, братишка? - Но подметив все возрастающую растерянность будущего больного, он спросил в упор: - Что такое, сосед? Или ты мне не веришь?
Будущий больной поставил ведро на землю и отер тыльной стороной ладони взмокший лоб, пот был липкий, как будто ему на лоб вылили полсклянки канцелярского клея. Голова у него кружилась, лицо огнем горело. "Ну и ну!" сказал он себе.
- Не беспокойся! - опередил его Кирликир. - Твоя психика в полном порядке, никаких сдвигов нет. Будь совершенно спокоен на этот счет!.. Ты человек трезвый и мыслящий, раз не испугался меня. Ты вот что, ты бросай курить, береги свое здоровье, каждое лето отдыхай по путевке в санатории, и, подойдя совсем близко, добавил значительно: - и поговорим как мужчина с мужчиной, не ложись каждый день с женой, вот тебе мой совет. Не приучайте вы к этому женщин, душа моя!.. Знаешь, что губит вас?
- Что?
- Женщины и легкая музыка... Нельзя, дорогой, нельзя день-деньской слушать по радио и телевизору все эти песенки: "Ай, джан, гюлюм, джан..." Сколько можно? Ты вот что, ты присядь. - Кирликир показал на ведро, и будущий больной, с трудом расслабив напрягшиеся мышцы, нагнулся, перевернул ведро вверх дном и уселся на него. Кирликир, скрестив задние лапки и выпятив свои круглый, как детский мячик, животик, при виде которого будущий больной не сумел сдержать веселой усмешки, устроился напротив и сказал:
- Вот так, молодец... И запомни, сосед, что крыса и разговаривать умеет, и сесть, поджав ноги, и многое другое... Что же до живота... - он тоже засмеялся. - Растет с годами, окаянный... Но это не диво. А знаешь, что диво?