Саша передернул плечами:
– Я чуть с ней не замутил как-то пару лет назад. Помнишь, когда Юрка заселяли? Она такая ниче была. Щас кожа да кости. На такой лежать, что на куче дров… Покурить можно?
– А мама во дворе?
– Не было.
– Кури.
Саша достал из кармана пачку, увидел на подоконнике Женин «винстон», вернул свою в карман и подошел к окну. Распахнул. Из сада тянуло летним вечером. Саша уселся на подоконник и прикурил сигарету. Женя подумал о комарах, что слетятся к нему и будут пищать над ухом всю ночь.
– Дай затянуться.
Не вставая, Саша протянул сигарету. Женя втянул дым так глубоко, что закашлялся.
– Ты как малолетка за школой, – усмехнулся Саша.
И Женя вспомнил, как неловко курила Марина. Вдыхала ртом дым и выпускала его тут же. Он улыбнулся.
– Чё?
Женя непонимающе посмотрел на него.
– Колись! Куда вы тогда делись? А? – И Саша подмигнул. – И чё Марина не выходит гулять? Моя не рассказывает ничего. Распечатал ее? Или не дала?
– Да пошел ты.
– Ладно, ладно, не мое дело.
Саша какое-то время молча курил и смотрел в сад. На темно-синем небе уже появились первые звезды. Женя прихлопнул комара, Саша вздрогнул.
– Маринка прикольная, – сказал он, прикуривая еще одну.
Он что-то еще рассказал. Обычные сплетни. И Жене хотелось уже остаться одному. Хотелось почесаться или выпить порошок и уснуть.
– Поеду я, – будто прочитал мысли Саша.
– К Кате?
– Не знаю.
Женя смотрел на друга. Тот несколько раз пожал плечами:
– Ты не поймешь.
Саша слез с окна, стукнул Женю в плечо на прощание и вышел.
Женя закрыл окно, попросил Аню сделать ему укол. Мать помогала дяде Жорику клеить обои. Значит, вернется поздно. Анька собиралась ночевать у Макса. И Женя снова останется один в темном доме. И только часы будут отбивать привычный тяжелый ритм. Тик-так. Тик-так. Так-так. Скрип-скрип. Скрип. И снова скрип. Кто-то открыл дверь.
– Меня Аня впустила. Можно?
И, не дожидаясь ответа, она вошла. В отблеске тусклого месяца ее черты казались еще острее. Она присела на край кровати. Женя почувствовал, как холодные пальцы коснулись лба.
– Бедный.
Ее пальцы блуждали по лицу, будто нащупывая что-то. Путь? Верное решение? Первый шаг? Женя подвинулся и притянул ее к себе. Она легко уместилась рядом. Снова он чувствовал горький аромат, уже знакомый. Снова губы были сухими и шершавыми. Но это ничего. Ничего.
Снова на ней эти джинсы. Невозможные джинсы. Она втянула живот. И в затылке стало щекотно. И жарко стало. И страшно. И кожу защипало.
Она горячо выдохнула ему в шею.
Он замер. В ушах стучало. Голова будто надувалась, вот-вот лопнет. Отстранился. Она смотрела на него черными глазами. Попыталась прижать к себе снова, он не поддался.
– Что? – Ее шепот дрожал.
Женя не ответил. Сел. Почесал висок. Еще и еще. Встал. Прошел к окну. Зря пришла. Зря. Закурил. Руки дрожали. Он не смотрел, но слышал, как она медленно встает, поправляет на своей маленькой груди майку, силится что-то сказать, но боится. И ее страх придал ему мужества.
– Зря пришла.
Она помолчала секунду.
– Может, поедем на карьер? Тебе легче станет.
И Женя представил тихую прохладную воду. Как окунет в нее свое зудящее тело, посмотрит в черное небо. Упадет где-нибудь с краю звезда. Та, что рядом в дурацких трусах, наверняка загадает желание. Конечно загадает.
– Ничего не получится.
– Я тебе не нравлюсь?
Женя смотрел в сад. Он чувствовал, что она совсем близко, чувствовал ее горький запах. Нотки полыни? Чего только не добавляют в духи. Сделать шаг и обнять, сдавить так, что она выпустит горячий воздух, обожжет кожу, втянуть эту горечь с волос, сжать маленькую грудь, оставить на шее лиловое пятно, втиснуть наконец ладонь в эти чертовы джинсы.
– Нет.
– А кто тебе нравится?
Женя затянулся, кропаль обжег пальцы. Выбросил окурок в цветы, – мать будет ругаться.
– Не такие, как ты, – наконец сказал, выпуская дым.
Она еще секунду постояла, потом быстро вышла, сказав тихо, будто самой себе:
– Дурак.
Дурак.
Глава 7
На Одоевского горел единственный фонарь. В круге желтого света мелькали комары. Будто предчувствуя близкую смерть, они спешили пожить. Один сел на загорелое плечо и долго и жадно пил, пока Марина не спугнула его неловким движением. Нет, она не заметила тонкий хоботок, проткнувший кожу, и не почувствовала нарастающий зуд чуть повыше локтя. Она шла, потупив взгляд, высматривая что-то в черной угольной пыли тротуара, когда вдруг из-под забора поповского дома высунулась пасть и залаяла. Она возникла так неожиданно, что Марина отшатнулась и чуть не врезалась в столб. Тот самый, на котором висел фонарь.
Рыжая морда скалилась и пыталась пролезть в щель под забором. Пес рычал и рыл черными когтями землю. Нужно скорее убираться, пока он не решил, что может перелезть через деревянный забор, наступая на удобные перекладины, будто специально созданные для лазания. Марина прибавила шагу. Пес заткнулся, а потом заскулил. Сколько теперь ждать нового развлечения? Недолго. Марина свернула за угол, и пес завыл. А за ним и другие. Бабушка всегда ругалась на воющих собак. Говорила, что к беде. Много примет было к беде.
Заскочила лягушка в дом – к покойнику.
Стучится птица в окно – к покойнику.
Воет пес – к покойнику.
На пса при этом еще нужно посмотреть. Вдруг он воет на луну. Ведь тогда ему и правда может быть скучно. Заскучал по прошлым или будущим жизням. Но если смотрит в землю, жди в скором времени покойника.
И хотя сердце колотилось от страха, Марина была благодарна псу. На несколько секунд она забыла Женю. Его бликующее в свете уличных фонарей и пахнущее бальзамом с алоэ тело. Его крепкие мозолистые руки, которыми он прижимал ее к себе на узкой кровати, где им двоим бы никогда не уместиться. Шершавой ладонью он гладил там, где сейчас горел комариный укус. Чуть повыше локтя.
Где-то негромко играла музыка. Где-то там же разговаривали. Марина остановилась. Стать невидимой или же вернуться и обойти через темный террикон. Она никогда не была в том районе, хотя несколько одноклассников жили у подножия угольной горы. Голоса засмеялись. Весело и опасно. Марина круто повернула и быстро зашагала в сторону, где не горели фонари.
На улице в семь домов она шла вдоль высоких кустов. Нужно дойти до самого террикона, упереться в него и свернуть налево в эти высокие кусты. Там, где-то в глубине, был овраг, куда местные скидывали мусор. Шли по одной известной им тропинке, вытряхивали свои ведра и возвращались той же тропинкой. Если не знать дороги, легко в конце концов свалиться в этот овраг. Но если дойти до него и вовремя повернуть направо, пошарить в колючих кустах и все-таки обогнуть его, можно выйти на другую улицу. Ту, что приведет к дому Вована. Но к нему Марине не надо. Достаточно выйти на его улицу, Кирпичную, и там уже легко попасть домой.
В одном из домов горел свет, остальные стояли темными. Где-то здесь живет Лена. И Саша недалеко. Может, именно в его доме еще не спят. Но это и не важно. Марина старалась занимать мысли, чтобы не бояться. Безмолвная гора вырастала впереди. Еще несколько тихих шагов – и поворот. Может, вернуться обратно? Может, голоса и смех уже смолкли, разошлись? И что с того, что кто-то решил постоять и послушать музыку на остановке, где только редкий шахтерский автобус проедет? Марина остановилась и поискала узкую тропу. Луна светила, но ее свет заслонял террикон. А может, она пропустила поворот? Вернуться. Где-то залаяла собака. Марина вздрогнула и шагнула в кусты. В конце концов, можно самой протоптать дорогу.
Сухие ветки цеплялись за джинсы и норовили поцарапать лицо. Марина прикрыла ладонями глаза, опустив голову и таращась в темноту под ногами. Только б не нарваться на ужа или муравейник. И только она подумала об этом, как услышала какое-то шевеление совсем рядом. Мозг не успел сообразить, что бы это могло быть, тело бросилось напрямик, не сильно разбираясь, туда ли бежит.
Бег этот казался бесконечным. Мышцы ныли, и ноги то и дело подворачивались. Наконец забрезжил просвет впереди. Марина выскочила из кустов на тихий перекресток. Одна дорога, как и предполагала Марина, вела к дому Вована и дальше через поле к зоне. По другой можно было выйти к центру их района.
Она шла так быстро, что в горле стало колоть. Так бывало на физкультуре, когда нужно пробежать километр. После финиша кружилась голова и хотелось лечь на землю и заплакать. Марине и теперь хотелось лечь на землю, но страх заставлял идти, бежать дальше. Наконец она вышла на знакомую улицу. Здесь почти в каждом доме еще горел свет. И почти в каждом доме она могла кого-то знать. Марина подумала о том, как часто она возвращалась от Кати одна по темным улицам, и посчитала теперь это верхом глупости.
Она сбавила темп, стараясь успокоить сердце. Горло жгло от частого дыхания. Марина как-то читала про загнанных лошадей. Их легкие настолько расширяются, что продавливают диафрагму и лошадь больше не жилец. Представив свою диафрагму, Марина остановилась и уперлась руками в колени. Постаралась чуть спокойнее дышать. В глазах темнело, но и не могло быть по-другому в десять вечера. Закрыла глаза, снова открыла и заметила, как что-то белеет на черном кеде. Уж лучше бы ей это показалось. Она еще раз закрыла и открыла глаза. Нет, не показалось. Шприц торчал аккуратно в шнуровке. Несколько секунд Марина не знала, что делать. Вызвать «скорую»? Или самой вытащить его? Не могла не думать и о болезнях, которые легко подцепить от использованного шприца. В школе регулярно показывали ужасные документалки. В том, что шприц использованный, не было сомнений.
Марина присела на корточки и всматривалась в красный остаток в пустом цилиндре. Было ли больно, она не могла сказать. Нужно просто его вытащить. Раз, два, три, выдох.
– Опа!
Марина дернула шприц и выпрямилась. Перед ней стоял здоровяк в полосатой майке. Пошатывался.