– Твой друг – урод, – сказала она, не оборачиваясь. – И ты урод.
Это прозвучало так неожиданно, что Женя секунду стоял и смотрел, как твердое тело исчезает в темноте двора. Собака приветливо залаяла, но быстро смолкла. Женя вышел и очень тихо закрыл за собой калитку. О Саше он не хотел думать. Он знал, что Марина права. Что его действительно беспокоило, так это то, что уродом оказался и он сам. За все время он ни разу серьезно об этом не думал. Неужели он поступил так же, как и Саша? Как конченый.
Руки оттягивались к земле и болели. Женя злился. Сначала на себя за то, что даже не задумался, что сделал ей больно. А потом и на нее за то, что заставила его так поступить. «Сама виновата, – думал Женя, тяжело шагая и спотыкаясь на этой дурацкой дороге этой дурацкой улицы. – Нечего быть такой. Какой такой? Жесткой, холодной, отстраненной. О чем с ней разговаривать? И почему я вообще должен был с ней о чем-то разговаривать. Почему нельзя как с Леной, с которой просто и понятно?»
В какой-то момент Женя даже хотел вернуться. Позвать ее, несмотря на поздний час, сказать ей все, что думает. Но быстро эта мысль уступила место другой. Ему нечего сказать. Лучше выполнить свою работу и пойти домой. День был длинный, и самое лучшее – лечь спать. А утром он поговорит с кем-нибудь. С сестрой или мамой, а может, и с Мариной. И они вместе посмеются, и она не будет больше злиться. Они могут быть друзьями. Правда, у Жени не было никогда подруг. Но она точно может ей стать. Она почти как Саша, только девчонка.
Женя чуть улыбался, когда вошел в ярко освещенный и оттого жаркий двор мастерской Бута. Громко играла музыка из музыкального центра. Кажется, «Алиса». За столом восседали сам Бут, Марчелла, Киря и еще кто-то. Этот кто-то был в милицейской форме, отчего Жене стало страшно.
– Женек, заходи! – махнул ему Бут. – Познакомься с дядей Сережей. Он наш друг.
Бут обнял человека в форме и поцеловал в щеку. Тот тут же отер ее ладонью. Фуражка лежала на столе среди граненых стаканов и пластиковых тарелок с копченой скумбрией и вареной картошкой.
– Тащи сюда. – Киря указал на табурет рядом с собой.
Женя поставил одну бутыль на стул, а две другие на землю.
– Проверил?
– Да, семьдесят пять.
Милиционер Сережа присвистнул. Женя достал из кармана спиртомер и положил на стол.
– Молодец! – хлопнул его по спине Киря.
– Да, парень что надо.
– Завтра приходить?
– Завтра воскресенье, – сказал Бут серьезно.
– Никак в церковь собрался? – усмехнулась Марчелла.
– В церковь успеется еще.
– Не в твоем случае, Вов.
– Цыц! Бога не гневи!
– А что я сделала?
– Тебе перечислить? – засмеялся Киря. – Алкоголь, секс, наркотики…
– Рок-н-ролл, – закончила за него Марчелла. – Все мое. Но за твоим папочкой водятся делишки похлеще…
– Цыц, я сказал.
– Ладно вам, – сказал милиционер. – Каждый сам свои грехи знает. И не нам судить.
– Да ты философ, дядя Сережа, – хихикнул Киря. – Короче, завтра выходной.
– Тогда до понедельника?
– Да, приходи, подумаем, что с тобой делать.
Женя уже собрался уходить.
– А обмыть дельце? – Киря открутил крышку у бутыли. – Посвящение, так сказать. Знаешь, как на флоте посвящают? Надо выпить стакан забортной воды.
Киря протер краешком футболки свой стакан, налил до краев и протянул Жене. Женя побледнел, но этого никто не заметил. Дрожащей рукой он взял стакан. Руки дрожали не от страха, а от усталости. Так убеждал себя Женя. Он выпил. На удивление, его не стошнило. И даже как-то тепло и спокойно вдруг стало.
– Ты присядь, – сказал Киря. – А то шарахает так резко, что и не заметишь, как окажешься в каких-нибудь кустах.
И Жене вдруг захотелось оказаться в мягких кустах. Или на мягкой перине. Очень захотелось коснуться горизонта своим телом.
– О! – протянул милиционер Сережа. – Заешь рыбкой.
Но Женя уже не мог думать ни о рыбе, ни о картошке. Только о кустах. Они так крепко вцепились в его ум, что ничего другого уже туда не пробивалось. А ведь что-то он хотел сделать еще. Что-то важное. Или нет? Было бы важное, разве он забыл бы?
Женя сел, наслаждаясь теплом и светом, растекающимся внутри. Стало так спокойно и ясно в голове. Казалось, нет ничего проще вот так сидеть и думать о чем-то, находить решения, взвешенные и понятные. А главное, точные. Без колебаний.
Из-под опущенных ресниц он наблюдал, как приходят и уходят люди. Снова приходил Валентин с газетным свертком. Бут запирался вместе с ним в домике, потом они выходили, и Бут возвращался к столу, а Валентин уходил. Марчелла уложила лоб на поставленные башенкой кулачки и, кажется, спала. Участковый Сережа говорил. Много и странно. Женя пытался разобрать слова, но выхватывал лишь отдельные фразы: «Зачищать надо», «избавлять от скверны», «как рак расползается зараза». Жене непонятны и неприятны были его слова, и он перестал слушать. Когда во дворе появился Каспер, он даже немного обрадовался знакомому лицу, но тут же сник, увидев с ним Стаса и Лену. Он вспомнил, что Стас занял его место. Женя украл у Стаса Лену, Стас украл у него работу. Хотя как можно украсть то, что никому не принадлежит? Он сделал Стасу большое одолжение, избавив от нее. Лена подошла, наклонилась и хотела поцеловать в щеку, но Женя отмахнулся. Сильнее, чем планировал. Лена чуть не упала, но засмеялась. И все засмеялись. И Жене стало тошно от этого смеха. Встать бы и уйти, но ноги словно залили цементом. Сможет ли он снова когда-нибудь ходить?
Что-то раздражало. Какая-то муха летала вокруг головы и жужжала. Тонкий писк доставал до самого мозга. Женя пытался отмахнуться, но писк становился сильнее. Он все нарастал и нарастал, пока Женя не прихлопнул его. Стало тихо. А потом гомон голосов, которые он начинал различать.
– Я ее отвезу, – это голос Каспера.
Каспер приехал на своем новом мотоцикле, на который он обменял «жигули». «Сделка века», – думал Женя. Прикрепил к «Яве» музыкальную колонку, еще бы гирлянду повесил. Вот если бы найти гирлянду на батарейках, он мог бы украсить свою малышку. И от этой мысли он улыбнулся, поднял голову и увидел удаляющуюся фигуру Лены. В белом она походила на мягкое облако или перину, на которую так хотелось Жене. Он попытался что-то сказать, но язык во рту распух и мешался.
– Этого я тоже отвезу, – снова голос Каспера. – Кончу и отвезу.
Женя в мыслях хихикнул. Вспомнил, как они всем классом покатывались с письма Татьяны: «Кончаю, страшно перечесть». А Зоя Михайловна, почти бордовая от стыда, делала вид, что ничего не слышит. Но разве сейчас так говорят?
– Посиди, Женек. – Голос Стаса совсем близко.
– Это он ангельской заварочки попробовал, – голос Кири.
– Чистоганом?
– Посвящение.
– Сынок, ты мне людей изведешь, – голос Бута.
– Да он крепкий, выдержит. Отлежится, отоспится завтра…
Женя снова провалился во что-то вязкое и теплое. Похоже на молочный кисель. Ну и гадость же варила бабушка. Бабушка обожала молочный кисель, а всех остальных от него воротило. И дед ругался на нее за этот кисель. И последний раз кисель он видел, когда папы не стало. Они так сказали. Не стало.
Женя услышал крик и вскочил.
– Жека, ты чего?
Стас испуганно держал Женю за плечо.
– Д-мой над.
– Каспер отвезет.
Стас попытался усадить Женю, но откуда-то появились силы, и Женя сопротивлялся.
– Я не могу проводить, мне ногу в гараже придавило, сам с Каспером приехал.
– Я с-м.
– Сам не дойдешь. Дядь Вов, ну скажи ему.
– Кирюш, проводи. Сам напоил, сам разгребай.
Киря встал, потянулся, громко зевнул, обнял Женю за плечи и повел. И Женя будто и не ступал по земле. Было бы хорошо забраться на загривок и, как в детстве, смотреть на все вокруг свысока. На загривке Кири можно далеко увидеть. Он больше, чем был отец.
Глава 10
Катя вернулась в Казахстан. Марина узнала от Раяны, когда пришла навестить подругу. Она выждала два дня, как велела бабушка. Марина сказала, что Катя заболела. И бабушка велела не ходить, не допекать никого. На самом деле она была рада, что Марина «отдохнет» от дружбы. Но как отдохнуть от того, что на самом деле произошло, она не сказала.
На следующий день после воскресной службы, когда у бабушки был утренний сон, а мамы не было дома, Марина отправилась к Кате. Она шла медленно, будто то, насколько позже она придет, имело значение. Одиннадцать тридцать утра чуть приличнее одиннадцати.
Калитка была заперта, и Марина покричала. Раяна вышла. И мир рухнул сразу.
– Почему? – только и спросила Марина.
Но ответ про то, что Игорь уже давно писал и звал обратно, Марина не слушала. Игорь. Какой-то Игорь. Хотя Катя рассказывала, как любила его в Казахстане. Это было тогда, а сейчас она не любит его. И хотя город, из которого бежала ее семья, был намного больше, Марине он казался теперь глухой деревней, куда зачем-то уехала ее крутая подруга. Она представила Катю пасущей гусей и усмехнулась.
– Она тебе письмо оставила.
Раяна пригласила Марину в дом, предложила чай. Но Марина, хоть и любила их крепкий сладкий чай, отказалась. Ей не терпелось прочитать письмо.
– И вот.
Раяна протянула сверток. Купальник. Катя вязала его для себя. Они увидели на ком-то из актрис вязаный купальник. Марина тогда посмеялась, потому что ничего глупее она не могла представить. Шерстяной купальник. Но Катя по схемам из журнала про вязание все лето ковырялась спицами в нитках. Марина перестала следить за процессом, подумала, что это никогда не кончится. И вот она держит в руках две вязаные тряпицы на завязках и не сдерживает слезы. Раяна ее провожает и закрывает за ней калитку.
Она почти забыла о письме, разглядывая довольно ровные ряды золотисто-бежевых петель. Она померяет его, но едва ли когда-нибудь наденет.
Домой не хотелось. Марина обогнула дом подруги, постояла у края балки, на той стороне которой был карьер, и решила, что посидеть у воды с письмом будет лучшим решением. Ей даже нравился драматизм происходящего. Она вдруг почувствовала себя героиней слезливого кино.