Бабушка еще какое-то время говорила, но потом стала собираться на дойку.
– Сходить с тобой?
– Не надо. Должен прийти пацаненок от Бута, впустишь его, он заберет две пятишки.
Бабушка нагрузила тележку едой и водой для Зорьки и медленно двинулась в путь. Марина осталась ждать «пацаненка от Бута». Хотела еще раз прочитать письмо, но в кармане мокрых шорт оно размякло, и некоторые плотно стоящие слова растеклись синими пятнами. Марина решила не расстраиваться и подождать, пока высохнет бумага.
Не успела она переодеться, как раздался звонок. У калитки стоял Женя. Он будто не удивился и спокойно поздоровался. Марина провела его в кухню. Там он разулся и босыми ногами прошел сначала к шкафам, включил свет – знал, что выключатель за тяжелым, непонятно откуда взявшимся серым бушлатом, – и открыл скрипучую дверь в тайную комнату. Марина молча наблюдала. В комнате без окон он взял две пустые пятилитровые бутыли, протер их от невидимой пыли, поставил на стол и открутил крышки. Двадцатилитровая бутыль из голубого стекла, оставшаяся от дедова деда, стояла на полу. Полная. Женя несколько раз пристраивался, но не решался поднять.
– Помоги, – попросил он.
– Вот еще.
Женя оглянулся и посмотрел на Марину. Кажется, впервые за все лето он смотрел прямо на нее. Она крепче сцепила руки на груди. Женя усмехнулся и присел на корточки. Обнял посудину, попробовал поднять, ничего не вышло.
– Выскальзывает, – зачем-то пояснил он.
– Ага.
Женя выпрямился, постоял, почесал голову. Снова почесал. Марина хотела что-то сказать, но промолчала. В комнатке без окон было душно.
– Если не хочешь помогать, то хотя бы не мешай.
– А я мешаю?
– Стоишь и смотришь.
– Я должна следить, чтобы ты не взял лишнего.
Женя обернулся и снова пристально посмотрел. Марина выдержала, хотя очень хотелось отвести взгляд, что-то сказать, как-то нарушить статичность происходящего. Женя вернулся к банке. Кое-как он наклонил бутыль и налил. Марина удивилась, как ни одна капля не пролилась на пол. Женя очень старался.
Когда баклажки наполнились, футболка Жени вымокла на спине. Он вынес пятилитровки из каморки, выключил в ней свет и плотно закрыл дверь. Марине вдруг захотелось, чтобы он не уходил. Остаться сейчас наедине с мыслями казалось самым страшным. Но Женя молча обулся и вышел из кухни. Марина проследовала за ним. Она смотрела на мокрое пятно на футболке и думала, что бы такое сказать, чтобы он снова на нее посмотрел. Ничего не придумала. Женя уже открыл калитку, вышел и молча закрыл. Марина глубоко вдохнула и снова открыла.
– Катя уехала, – крикнула она ему в спину.
Женя не обернулся.
– Сказала, что ты трус.
Она крикнула это громче, чем планировала, вбежала во двор и захлопнула за собой калитку. Зачем-то закрыла на засов.
– Господи, Господи, Господи.
Марина не знала, о чем просить Бога. Но ей очень хотелось, чтобы тяжесть, что сдавливала внутренности, ослабла. Почему в бабушкином молитвослове нет ни одной молитвы от тяжести на душе?
Она затеплила лампадку и смотрела на красный свет. Прочитала шепотом «Отче наш» три раза и погасила огонь.
Дождавшись бабушку, Марина отчиталась о деле и ушла к себе. Мокрое письмо положила в ящик стола. Вдруг стало неинтересно. Достала ксерокопии с занятия по английскому и начала вслух читать слова, стараясь повторять произношение, с каким говорил Хаггард. Катя советовала больше с ними общаться. Или как она писала? Марина потянулась за письмом, но передумала. Задвинула с грохотом ящик. Катя ей больше не может указывать. Пусть сидит в своем Казахстане со скучным будущим мужем. Почему-то Игорь представлялся именно скучным. И, зная Катю, Марина удивлялась каждый раз, слушая рассказы про их свидания. Он как-то приехал к ее дому на белом коне и привез сто роз. Катя считала это романтичным. Интересно, Саша ей хоть одну розу подарил? Марина знала ответ.
Она повторяла и повторяла слова, хотела выучить их, чтобы на уроке не отмалчиваться, а говорить. Но слова вылетали из памяти. Почему написано одно, а произносится совсем другое. Марина злилась, не понимала, зачем нужны артикли, зачем столько времен, откуда взялись неправильные глаголы. На листках этого не было, но она вспомнила столбики со словами на последних страницах школьного учебника и то, как их Анна Николаевна заставляет учить. И если нужно назвать третью форму глагола «быть», Марина сначала вспоминает первые две: би, воз, ве, бин. Нелепость.
На уроке было больше людей, чем в прошлый раз. Несколько учеников обступили Хаггарда и говорили с ним на английском. Марина села у окна, что выходило на внутренний двор с большим железным мусорным жбаном. Она не могла конкурировать за внимание с теми, кто говорит, поэтому делала вид, что увлеченно смотрит на улицу.
– Хеллоу, Марина. – Хаггард присел на соседний стул. – Хау ар ю?
– Бывало и лучше.
– Кул! – воскликнул он. – Хей, гайс, хау ту сей «бывало и лучше».
– Ай воз бетер, – ответила девушка в первом ряду.
– Нот рилли.
– Айв бин бетер, – ответил умник.
– Грейт, Саша.
Марина вздрогнула. Умника звали Саша, и он ей уже не нравился.
– Сегодня мы рассмотрим паст патисипл.
«Приехали», – подумала Марина, но принялась аккуратно записывать за Хаггардом. Объяснения вдруг показались такими понятными. Ее мозг будто только и ждал, когда туда загрузится информация про третью форму глагола.
– Марина, хев ю бин ту Москоу?
– Ноу, ай хевент.
– Экселент!
И Хаггард улыбнулся так широко, что Марина почувствовала, как горят щеки. После занятия его снова обступили ученики, и Марине ничего не оставалось, как ускользнуть из класса.
– Марина, хау воз е дэй?
В холле старейшина Джонс тоже разговаривал со своей группой, которая никак не хотела расходиться.
– Гуд, сенк ю.
– Найс прононсиэшн.
Джонс тоже широко улыбнулся. Никакой он не рыжий. У него пшеничные волосы и зеленые глаза. Марина неопределенно кивнула и поспешила на темную лестницу, на первом этаже не горел свет. Она чувствовала, как пылают щеки и уши, и не хотела, чтобы кто-то это увидел.
Маршрутка, на удивление, оказалась полупустой. Марина села назад и уставилась в окно. Когда она вышла на своей остановке, на улице совсем стемнело. День стремился на убыль. Ей хотелось с кем-то поделиться, но с кем? Подруги больше нет. Мама? О маме не хотелось думать.
Она хотела пойти по длинной дороге, чтобы избежать Бутовой мастерской, но вспомнила, что больше нечего бояться. И хотя настрой был боевой, мимо двора, где горели прожекторы и звучала музыка, Марина почти бежала. Не хотелось бы встретиться с Бутом. Или с Женей. Ни с кем.
– Марин. – Кто-то едва слышно окликнул.
Марина прибавила шаг.
– Марин. – Голос прорезался.
Марина обернулась. Лена быстро шла к ней, виляя задом. «Как курица», – раздраженно подумала Марина.
– Покури со мной.
– Я не курю.
Из уголков обоих глаз, будто соревнуясь, скатились две слезы, оставив черные дорожки. Марину мало трогали эти слезы, но она согласилась. Лена повела ее на лавку у заброшенного дома. Было темно, и только красный огонек освещал бледную кожу Лены.
– Как Катя?
– Никак.
– Марин, мне так плохо.
Марина вздохнула и приготовилась слушать очередной рассказ про то, как ее парень не уважает, или как она ссорится с мамой, или что-то, с чем она могла бы сама справиться, но хочет задействовать как можно больше народу. То, что Лена рассказала, не могло вместиться в голову, где только осела третья форма глагола. Можно ли было верить Лене? Катя говорила, что такие, как Лена, только и делают, что питаются жалостью окружающих. Высасывают ее до тех пор, пока не останется ничего внутри, кроме ощущения полной безнадеги.
Она не знала, что говорить. Все слова выветрились вместе с надеждой. Осталась только конструкция «Айв бин бетер». И действительно было лучше. Еще вчера, несмотря на исчезновение Кати, было лучше. Злость поднялась с самого дна нутра, хотелось громко крикнуть Лене в лицо, что она дура, права была Катя. Зря люди разбрасываются такими словами, иногда в шутку называют кого-то дураком. Дурак – это что-то очень конкретное. Если бы можно было поместить человека в словарь, рядом с определением слова «дура» жила бы Лена.
– О, Маруська, как дела?
Откуда-то из темноты возник Киря. Его большая фигура нависла над ними. Но Марина не испугалась. Нечему было пугаться. Она встала, по привычке отряхнула зад от пыльной лавки, выпрямила спину, чтобы казаться выше рядом с Кирей, прокашлялась и сказала:
– Айв бин бетер.
Глава 11
В мастерской в полдень были только Марчелла и Киря. Но Женя не обратил внимания. Сказал, что ему нужно уехать, Киря махнул, будто прогоняя назойливую муху, и уставился на какую-то ржавую деталь на столе. Марчелла молча пила кофе и курила. Будь Женя внимательнее, он бы заметил кое-что еще, но он не заметил. Прыгнул на свой мотоцикл – теперь у него были деньги на бензин – и, подняв столб пыли, исчез в ней.
Он ехал не так быстро, как хотел. Днем рисков больше, чем ночью. По асфальтовой дороге проехать два километра, мимо Одоевского, потом налево на грунтовую к терриконам и свернуть на крайнюю, Кирпичную. Участок от своего дома до дома Саши он мог бы преодолеть с закрытыми глазами. И он уже так делал. И не раз.
Саша вышел не сразу. Спал. Зевая, он открыл калитку и тут же упал. Женя и сам не понял, как так вышло. И только когда костяшки на правой руке заломило, он осознал, что сделал, и посмотрел на Сашу. Тот закрывал лицо руками, но кровь струилась сквозь пальцы. Капала на землю.
– Ты мне нос сломал.
– Не думаю.
Женя сказал это больше для себя. Вся ярость, что росла в нем, пока он ехал, испарилась от вида Саши, зажимающего нос.
Женя сел рядом. Саша попытался отодвинуться, но остался на месте.
– Катя уехала.
Саша не ответил.
– Ты все-таки ее бросил.