– У меня мотоцикл там.
Оба усмехнулись.
– И девушка.
Они еще шире ощерились.
Женя понимал, что его не пустят. Он сел на корточки у машины и заплакал. Впервые за долгое время он не знал, что чувствует, кроме бессилия. И это ощущение не оставило шансов. Двое из «девятки», кажется, не обратили внимания на плачущего парня. Слезы текли, а он утирал их ладонями. Исцарапанные руки щипало. Но Женя больше не хотел расчесаться до мяса, он хотел, чтобы все кончилось.
Он не знал, сколько прошло времени. Задремал, сидя на земле, а когда проснулся, на улицу спустились сумерки. Они не принесли с собой свежести. Женя посмотрел на двоих у калитки. Они так же стояли, не глядя на него.
Женя встал, отряхнул шорты, посмотрел в зеркало, попытался стереть грязные потеки на щеках. Не успел, калитка открылась. Оттуда вышел Киря с Мариной. Другой мастер толкал Женин мотоцикл. Пашок замыкал процессию, придерживая карман с пистолетом. Киря едва сдерживал улыбку на грозном лице. Когда калитка за ними закрылась, Пашок как-то шумно выдохнул:
– Я чуть кирпичей не наложил.
– Братан, у меня самого трусы мокрые, – шепнул Киря.
Мастер передал Жене «Яву», сказал, что с катушки зажигания слетел провод, он прикрутил, можно ехать. Женя не ответил, он смотрел на Марину. Ее лицо ничего не выражало. Женя хотел прикоснуться к ней, но она отдернула руку.
– Я вас всех ненавижу, – хрипло сказала она.
– Да ладно, не бузи. Все ж хорошо.
Киря обнял ее за плечи, но она скинула его руку. Он поднял руки вверх, показывая, что больше не тронет.
– Ладно, по коням.
Киря открыл заднюю дверь, пропустил Марину вперед, сам сел рядом. Кивнул Жене, и «мерседес» тронулся. Слишком резко. Зацепили бампером кочку, но не остановились.
Женя смотрел на облако пыли в темноте улицы.
– Двигай отсюда, пацан, – сказал один из охранников дома Феди.
Женя завел мотоцикл, мотор приятно заревел.
Глава 12
Ее больше нет. Только пустая комната. Нет больше мамы. Марина думала обо всем, чего лишилась за лето. Любовь, дружба, надежда, вера, мама… Мамы не стало так медленно, по чуть-чуть. Наверное, Бог сжалился и не стал отбирать все и сразу.
То, что мамы не стало в ее жизни, Марина узнала, сидя в доме Феди Иванова. Вернее, в беседке с огромной русской печью, где его жена с дочерью варили варенье. Малиновое. Бабушка тоже много заготавливала именно малинового, чтобы зимними вечерами, когда работы чуть меньше, чем обычно, пить чай и ложечкой черпать из блюдца это варенье на ужин. На ужин у нее всегда чай и варенье.
Жена Феди просила дочку говорить ей, что написано в рецепте, и вычислять пропорцию для их пяти килограммов ягоды. Жена Феди не умела читать.
– Любовь у тебя несчастная, – сказала она вдруг.
Марина непонимающе уставилась на нее. Вернее, она все понимала, но считала, что такую фразу можно применить абсолютно к любому человеку. Почти все ее знакомые несчастливы в любви. Бедная Катя вынуждена была уехать за тысячи километров, чтобы не умереть от разбитого сердца. Жива ли она теперь? Несчастная Лена в отчаянных поисках любви умирает по чуть-чуть каждый день. Женя бросился со скалы… Тоже из-за несчастной неразделенной любви? Мама. Мама.
– Одинокая ты.
Марина отпила чая.
– Дай ладошку гляну.
Жена Феди взяла своей маленькой коричневой рукой потную ладонь и всмотрелась в блестящие линии.
– Большая дорога. – Она провела толстым пожелтевшим ногтем по ладони. – Большая.
– Я перееду? – спросила Марина.
– Не переезд. – Жена Феди защелкала пальцами на дочь.
– Вся жизнь – это дорога, – подсказала дочь.
«Разве не у всех жизнь – это дорога?» – подумала Марина.
– Не всегда, – будто прочитала мысли жена Феди. – Можно жить и никуда не идти.
Она сказала это с тоской, но тут же подхватилась и вернулась к печке. И хотя они сидели в открытой беседке, было нечем дышать.
– Плохо, что без матери сейчас.
– У меня есть мама, – поправила Марина.
– Сейчас ты одна, – сказала жена Феди, мешая ложкой малиновую жижу в кастрюле. – Но скоро переменится.
Марина не хотела больше слушать предсказания старой цыганки. И хотя она не старше ее собственной матери, ее лицо было покрыто глубокими морщинами и большая часть зубов отливала золотом. Марина хотела домой, вырваться из этого странного плена. Почему-то ее не пугал дом Феди, Федя и его помощники. Она почему-то знала, что ничего ей тут не сделают. Вся ситуация с карьером и падением Жени, его трусость или, наоборот, смелость, все это странное путешествие через Шанхай виделись ей не более чем чередой случайных нелепых событий, которые могли произойти с кем угодно. Видеть в этом какой-то смысл не хотелось. Хотелось просто оказаться дома.
И когда появился Киря, она ничего не почувствовала. Ни облегчения, ни благодарности. Киря и его парни – всего лишь событие, которое тоже пройдет и забудется. Хотелось домой. Хотелось больше никогда не видеть этих людей. Хотелось поскорее забыть обо всем. И она забудет. Потом. И вспомнит только через много лет, когда никого из участников этой цепочки уже не будет в живых.
Единственное, что ее волновало, – это мама. Как она не заметила, что ее нет. Нет ее французских духов, которые Марина тайком использовала. Нет коробки лекарств, которыми мама спасалась от аллергии каждое лето. Нет голубого света телевизора из-под двери ее комнаты поздно ночью. Мамы нет. Как давно?
Дома бабушка рассказала, что мама уже несколько недель в другом городе строит свое женское счастье. Она не хотела говорить Марине, чтобы не расстраивать. И мама не хотела говорить, потому что не знала, как сказать. Сказать что? Как только все устаканится, она заберет ее к себе.
– И в каком она городе? – уточнила Марина.
– В Морозовске.
«Нет ничего хуже, чем из одной деревни перебраться в деревню похуже», – подумала Марина.
Мамы нет. И ничего нет. Даже желания умереть. Пустота. Пустота, из которой придется что-то выстроить. Что-то, чтобы продержаться еще два класса. Ни о каком переезде ни в какой Морозовск Марина и не думала. Пусть мама строит свою жизнь, а Марина будет строить свою. Как сможет.
Школа началась внезапно. И Марина нашла в ней спасение. В ней и в Церкви Иисуса Христа Святых последних дней. Теперь она каждое воскресенье посещала их собрания. Эти мероприятия заполняли то, что осталось с лета. Пустоту. На уроках после собрания брат Олег, правая рука президента прихода, объяснял Новый Завет и устройство Церкви. Ей нравилось слушать Олега. Он мог пошутить про Джозефа Смита и Иисуса Христа. Как-то он сказал, что юный Джозеф Смит едва ли мог унести стопку золотых пластин, на которых была написана позже переведенная Книга Мормона. И тут же себя поправил тем, что, скорее всего, легенда о пластинах была нужна, чтобы не подвергать сомнению его собственные «пророчества». Марина до сих пор не знает, верила ли она тогда в пророка Джозефа Смита.
Марине пришлось купить Библию. Она была уверена, что в шкафу среди кучи молитвословов и странного отдельного Евангелия в потертой обложке была и Библия. Каково же было удивление, когда Библии не оказалось. Бабушка объяснила, что им это не нужно. А потом еще что-то добавила про истинную веру. «Непроходимая тупость», – подумала Марина, но одернула себя и мысленно попросила прощения у Иисуса. Теперь она говорила только с Ним. И старалась не смотреть на типовую икону Божьей Матери, которой бабушка продолжала ставить свечки по праздникам.
В книжном магазине она выбрала маленькую Библию. Ей нравилось, как у миссионеров и других членов церкви выглядит эта книжечка. Она затертая, с приклеенными листочками, со множеством закладок и, о боже, с текстовыделителем внутри. Марина тоже хотела превратить свою новенькую Библию в Библию познавшей Бога. Ей казалось, когда она прочтет ее, все встанет на свои места. Она все поймет. Поймет, что такое жизнь и можно ли ей управлять, или все предрешено и люди всего лишь исполняют Божью волю. Ей казалось, что только благодаря мормонам и их вере она узнает, что такое счастье. Потому что не видела никого счастливее миссионеров. А они, как никто, знали Библию. И Книгу Мормона. И хотя Марине не хотелось это признавать, Книга Мормона, «Учения и заветы» и «Драгоценная жемчужина» были написаны куда проще и понятнее Библии, хоть и повторяли новозаветные учения. И пусть она все еще сомневалась в том, как Джозеф Смит «обнаружил» Книгу Мормона, ее увлекательность не вызывала сомнений. И вечерами после школы и уроков она раскрывала свои книги и изучала жизнь Христа, чтобы в воскресенье впечатлить брата Олега и миссионеров. А если повезет, то и самого президента Геннадия. Он казался самым неуловимым. Вроде всегда на виду, а вроде всегда где-то далеко. Может, с Богом?
Жизнь упорядочилась настолько, что засыпала Марина почти с улыбкой. Ее радовала ясность и понятность всего, что происходило. Но было кое-что еще. Вернее, кое-кто. Старейшина Хаггард. Она долго старалась отогнать мысли о нем, но каждый раз, когда он звал ее по имени, внутри становилось теплее. Он не тянул, как обычно изображали в кино, американский акцент. Его «р» была особенной. Не глухой, не звонкой, но мягкой. В его «р» в имени Марина хотелось утонуть. И Марина тонула, хоть и всячески гребла к берегу. В молитвах просила Иисуса не искушать ее. Это было лукавство. Потому что, закрывая глаза, она представляла свою жизнь. С Хаггардом. В Юте, где он когда-нибудь возглавит приход. И может, они поженятся в главном храме в Солт-Лейк-Сити, изображение которого висит в классе. Огромное здание с шестью башнями, на одной из которых стоит золотой трубач. Почему-то Марина не сомневалась, что он отлит из золота.
В школе друзья, как ей казалось, ни о чем не догадывались. На вопрос, куда хочет поступать, она загадочно улыбалась и говорила про Политех на площади Ленина. Но знала, что через два года это будет не важно. Он заберет ее с собой. Такие истории она уже слышала. Истории любви миссионеров и русских девочек передавались из уст в уста. Одну такую новая подруга Маша рассказала в день, когда репетиция хора отменилась из-за болезни хормейстера Тамары. Марина хотела попробовать себя в хоре. Все утверждали, что петь гимны несложно. Особенно с Тамарой. Но Тамары в тот день не было. Вместо хора Марина узна