Женя завел мотоцикл. Ночь была теплая, даже слишком. Алкоголь уже выветрился, и зуд становился сильнее. Нужно снова купить мазь и мазать, мазать, мазать, пока эта зараза не пройдет. Если пройдет. У деда так и не прошло. За семьдесят лет.
У остановки, где в такое время разве что шахтерский автобус проедет, стоял мотоцикл. Правила приличия обязывают остановиться и поздороваться. Мотоциклист мотоциклисту – друг. Женя подъехал. Это были Стас, Каспер и девчонка с выпускного, лицо знакомое, хоть и вдрызг пьяное. Ничего хорошего ее не ждет в остаток этой ночи.
– Ты откуда и куда? – спросил Стас.
– Был у Вована…
– Думал заехать, но вот. – Он махнул на девчонку.
– Что с ней?
– В хламину.
– Я такую же домой отвез.
– У нас другие планы.
Стас усмехнулся, а Жене захотелось расчесать голову до крови. Он попросил сигарету. Затянулся. Посмотрел на девчонку. Он часто ее видел. Симпатичная, мягкая. От таких всегда тепло. Но не сейчас. Почему она не идет домой? Ей точно нужно домой. И Женя хотел домой, но стоял и курил. Стас протянул полторашку пива. Женя не хотел, но отхлебнул. Горькое, теплое, выдохшееся. Зуд не утихал. Женя закурил еще одну. Нужно купить себе пачку.
Он постучал в окошко. Сонная продавщица ночного ларька кивнула ему и протянула синий «винстон» и зажигалку. А ведь хотел экономить. Вернулся к остановке. Стас обнимал за мягкую талию новую подругу. Женя отдал ему долг из двух сигарет, Стас взял одну. Они пожали друг другу руки, Женя бросил взгляд на девчонку, та едва могла сфокусироваться на нем, завел мотоцикл и поехал к дому.
На Одоевского у фонаря он заглушил мотор. Что-то заставляло его так делать поздней ночью. Уважение к соседям или страх получить взбучку от мамы. Он подкатил свою «Яву» к забору, медленно открыл калитку, чтобы не скрипела, но она все равно скрипнула.
Во дворе свет не горел. Мама всегда выключала, чтобы ворам не было видно, что можно украсть, но безоблачное небо и почти полная луна ярко освещали площадку перед домом. Женя прошел к беседке. В вазочке, накрытой металлической чашкой, лежал с ужина нарезанный хлеб. Женя взял кусок и в три укуса проглотил. Понял, какой он голодный, у Вована совсем ничего не ел. От воспоминаний живот заболел. На плите все еще стояла кастрюля с борщом. Запах кружил голову, но искать тарелку не стал. Женя схватил еще кусок хлеба и затолкал его в рот.
В душ идти было лень, он сполоснул руки и ноги под сильным напором колонки. Попил тут же. Почти четыре. Вот когда хорошо идет вода. Набрать бы пару ведер, но неохота шуметь. Нет ничего пронзительнее, чем струя воды, бьющая в дно дюралевого ведра в предрассветной тиши.
В доме слышно тиканье часов и материн храп. Она не закрывает на ночь двери. А Женя боится лягушек, которые так и норовят запрыгнуть внутрь. В июне их не так еще много. Но вот в августе настоящее нашествие. Жаль, Белка умерла в начале весны, а то гоняла бы скользких тварей. Новую собаку Валентина Петровна не хотела заводить. А ведь летом в самый раз. Чтобы привыкла до зимы.
Женя закрыл в свою комнату дверь и лег. Кровать была расстелена. Мама всегда так делала, когда он уходил гулять. Просила, чтобы мыл ноги, прежде чем лечь на белую простыню. С белым бельем мать возилась как с самой большой ценностью. Кипятила, вымачивала, отпаривала. Оно сияло и скрипело, как редкий снег в феврале. И пахло так же. Все, что показывают в рекламе стирального порошка, ни в какое сравнение не идет с тем, чего добивалась Валентина Петровна простой синькой.
И хотя белье приятно освежало прохладой, в комнате было душно. Женя встал и открыл окно. На заднем дворе, куда сквозь плодовые деревья просвечивал предрассветный свет, было тихо. Так тихо, что холодок пробежал по коже. Женя почесался. Еще и еще.
Из заднего кармана джинсов, брошенных на пол, Женя достал пачку «винстона». Мать узнает, что он курил в комнате, влетит. Но курить хотелось нестерпимо, а выходить во двор лень. И как-то странно и страшно ему было думать о том, чтобы выйти. Женя свесился с подоконника и подкурил сигарету. Затянулся. В горле запершило, но он сдержал кашель, чтобы не разбудить мать. У нее чуткий сон. Наверняка она слышала, как он возился с колонкой.
Першение отпустило, Женя сдавленно кашлянул в руку и снова сделал затяжку. Он подумал о сексе. В такие моменты, когда он был один в ночной тиши, ему хотелось, чтобы кто-то, какая-нибудь девчонка вдруг оказалась рядом. Просто вдруг очутилась голая в его кровати. И чтобы не нужно было ничего говорить, а просто снять трусы и войти в нее. И чтобы после она просто исчезла. Молча ушла. О ком он думал? О таких, как Катя. Мягкие и податливые, как нагретый на солнце пластилин. Женя затянулся сильнее. Нужно выбросить ее из головы. Подумать о чем-то другом. Просто переключить внимание.
Он затушил окурок о кирпичную стену под окном и положил его обратно в пачку. Хотел закрыть окно, чтобы соседская кошка не запрыгнула к нему утром, но что-то блеснуло в глубине двора.
Розовый свет освещал сад на заднем дворе. Женя присмотрелся. Что-то блестящее оказалось насадкой для полива. Мать купила на прошлой неделе. И Женя лично установил ее на новый пластиковый шланг взамен старого тяжелого из резины. У насадки несколько режимов. Мама пользуется дождиком.
Это в самом деле блестит насадка. Что она там делает? В глубине сада. Висит на шланге. А шланг намотан на ветку грушевого дерева. В этом году плохой урожай, но цветы цвели весной красиво. Женя помнил, что шланг этот должен лежать в летней кухне. Мама боится, что его украдут. Это хороший, удобный шланг, сам распрямляется от воды и собирается обратно. Что шланг делает на дереве? Женя почесал голову.
На шланге висел дед.
Глава 2
Марина открыла глаза, вспомнила вчерашний вечер и снова закрыла. Уж лучше и вовсе не просыпаться.
Сколько могла, она пролежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к голосам. Бабушка, кажется, спросила, почему она еще не вышла. Мама что-то тихо ответила. В туалет хотелось нестерпимо, но, если сильно-сильно сжать ноги, можно еще немного полежать.
Воспоминания обрушились с такой силой, что Марина забыла про мочевой пузырь. Саша смотрел на нее своими бледно-зелеными глазами, выпускал ей в лицо дым и говорил, что она слишком хороша для него. Что это вообще значило? Что она ему не нужна. Ему нравилась Катя.
Может, это правда? Может, Марина действительно слишком хороша. Красивая, умная, интересная. Что еще надо? Но Катя. Катя красивее и интереснее. А ум? Может, Катя и умнее. Но ему не нужен ум. Ему надо целоваться. А может, и что-то больше.
Об этом «больше» Марина часто думала. Когда? Как? А главное, с кем? Но только не сейчас. Сейчас мир разрушен. И хочется никогда не просыпаться.
– Ты вставать собираешься? – спросила бабушка.
– А мама где?
– Ушла. Иди завтракать.
Марина дождалась, пока бабушка выйдет, и встала с постели. Ноги ее были грязными, будто она никогда не носила обуви, пластырь на колене пропитался сукровицей и прилип так, что отрывать его лучше под наркозом. Юбка и топ валялись у кровати. Хотя больше походили на рваные тряпки, которыми бабушка моет Зорьку, когда та вывозится в собственном навозе. А сколько планов было на этот костюм. Но может, еще не все потеряно? Марина повертела юбку в руках. В районе коленей дыра, кое-где засохла кровь, а сзади красовалось черное пятно. Она вспомнила, как пряталась за угольной кучей. И тут же посмотрела на место ожога. Ну что за невезение. Кожа на лодыжке подпалена, кое-где блестели еще не лопнувшие волдыри.
Можно было бы просто умереть. Тогда бы она избежала разговора с мамой. Ей бы не пришлось краснеть перед бабушкой и даже Зорькой за то, что она испортила вещи, деньги на которые мама тяжело зарабатывала. Но главное – ее жизнь разрушена. Сердце разбито, и больше нет смысла оставаться на этой земле. Почему-то в голове крутились строчки песни группы «Темные и холодные». Когда-то она записала стихи в тетрадь, но потеряла ее.
В ванной она посмотрела на себя. Тушь размазалась по щекам, французские косы, с которыми можно было бы ходить три дня, растрепались, и кажется, в них застряла жвачка. Марина попробовала расчесать, но получалось только с болью выдирать волосы. Тогда она взяла маникюрные ножницы и отрезала спутанный ком почти под корень. Посмотрела на клок, торчащий на затылке, и заплакала. Целый год она отращивала волосы ради прически на выпускной. Она взяла мамин станок для бритья и осмотрела. Нет, наверно, так будет больно. Лучше начать с пальцев. Марина набрала побольше воздуха и полоснула по подушечке среднего пальца. Боль обожгла. Из тонкого разреза показалась капля крови. Марина сдавила палец. Вытекай! Так не пойдет. Невозможно потерять три литра крови, порезав палец. Она зажмурилась и полоснула по безымянному. Неспроста же в больнице берут кровь именно из него.
Марина сидела в ванне и выдавливала в воду красные капли. Бесполезно. Пластырь с колена отлепился, и она смогла рассмотреть рану. В глубине красной воронки виднелись комочки грязи. Она попробовала ногтем достать, но стало больно. Она поморщилась и посмотрела в окно под потолком. Солнце вовсю припекало. Наверное, Катя с Сашей поедут на карьер на его мотоцикле. И будут плавать и сосаться. Затошнило.
И что за дурацкий дом. Как можно так жить? Кровать на веранде. Зачем она там? У Марины во дворе тоже летом стояла железная кровать. Но исключительно для дневного отдыха в тени после хозяйственных дел.
Наконец Марина вышла из ванной. Бабушка уже легла отдыхать. Ее день начинался в три часа утра, и к десяти она успевала устать. Марина, стараясь не шуметь, налила холодный чай и выпила залпом. Все это время хотелось пить. А вид поджаренных гренок с яйцом вызывал тошноту. Но она взяла одну. Вспомнила, как дед с похмелья обязательно ел жирную еду. Холодец был идеален, но летом никто холодец не варит.
После завтрака Марина вышла во двор. Ее ждали обычные дела: подмести двор, набрать воду в летний душ, чтобы она успела за день нагреться и не пришлось бы использовать тэн, проверить огород, не выросли ли со вчера новые сорняки.