близости Мэтью. Он почти касался ее своим горячим плечом.
После, мокрая и дрожащая не от холода, она поднялась по ступенькам из купели, чуть оступилась, но Мэтью ее поддержал. Она запомнила его ладонь на пояснице. И долго потом раз за разом вспоминала эту ладонь. Мягкую и теплую.
Что было потом, Марина плохо помнила. Был обед, были занятия, были игры, были песни. И в любой другой день ей бы понравилось, что так много ровесников пришли поздравить ее в этот день. И ей хотелось бы со многими подружиться, но все, о чем она могла тогда думать, – это о белом свете и карих глазах старейшины Хаггарда, глазах Мэтью. А может, это были глаза Иисуса?
О будущем. Вот о чем могла думать Марина, пока они ехали из веселого главного ростовского прихода в свой маленький темный город. Какая у нее будет роль? Нужно ли теперь платить десятину? Нужно. Все платят. Даже Маша. Даже младшие дети членов прихода.
Она обернулась, чтобы поискать миссионеров, но поймала уставший взгляд президента Геннадия и вспомнила, что они остались в Ростове. Зачем? Ее движение разбудило Машу. Она громко зевнула и тут же зажала рот рукой. Хихикнула. Маша рассказывала о своем крещении. Оно было летом и в реке. Так тоже можно. Ее крестил самый старый миссионер, которого она когда-либо видела. Ему было сорок. «Кто отправляется в миссию в сорок, – шутила она, – только истовые верующие». Она тоже говорила про белый свет. И ее сестра, которая уже сама год в Кейптаунской миссии, говорила про белый свет. Даже в мутных серых водах Дона есть этот свет.
– Теперь, когда мы по-настоящему стали сестрами, – шептала Маша, – я хочу открыть тебе секрет.
И, не дожидаясь ответного признания в дружбе, продолжила:
– Я в кое-кого влюблена. Он из нашего прихода.
– Брат Олег? – не удержала в себе шутку Марина.
– Испортила момент.
– Прости.
– Нет, правда, момент ушел.
– Да ладно тебе. – Марина трясла руку Маши и смотрела умоляюще.
Впервые после Кати ей снова хотелось кому-то полностью довериться. И Маша казалась той самой подругой. Казалось даже, что не было никогда никакой близости с Катей, что все это было детскими забавами. И казалось, что только с Машей она и узнала, что такое настоящая дружба.
– Он миссионер.
Горло сжалось. Где-то на затылке зашевелились ее уже отросшие с лета волосы. После крещения она сушила их наспех, и они больше походили теперь на солому. «Только не Хаггард, только не Хаггард», – думала она про себя, пока красные пятна покрывали ее шею. Она не могла бы сказать, что чувствовала к нему, но одна мысль, что Маша может его любить, приводила в ужас. Она вспоминала, как еще утром сидела рядом с ним, как дрожал от волнения его голос, как он нежно коснулся ее талии, когда они были уже в воде, как он назвал ей свое имя.
– Когда был субботник летом, – говорила Маша. – Он помогал мне мыть зал для собраний, забрал у меня тряпку, он так это сделал, знаешь, коснулся рукой моей руки, у меня ток пробежал по спине. Он все сказал глазами…
– Что сказал?
– Что любит.
– Так и сказал?
– Я ж говорю – глазами. Там была такая глубина…
– Голубизна? – машинально повторила Марина, думая о темных глазах Мэтью.
– Глубина, они глубокие. Там пропасть. Бездонная.
– Да, и правда.
– Ты тоже так думаешь?
– Конечно, – грустно сказала Марина. – У Мэтью очень…
– У Мэтью?
– У старейшины Хаггарда.
– Я про Джонса говорю.
– Правда? – Марина улыбнулась и сама не заметила, как откинулась обратно на спинку кресла.
– Подожди, брат Хаггард сказал свое имя?
– Да.
– Им, вообще-то, не разрешается. – Маша улыбнулась. – Но в особенных случаях они так делают. Например, Эндрю тоже сам сказал.
– Джонса зовут Эндрю? Он сказал тебе имя?
– Ну, моей маме, вообще-то, но я была рядом.
Марина задышала свободнее. Что-то, что сдавливало горло, ослабило хватку. Теперь ей хотелось, чтобы автобус никогда не приехал. Чтобы они продолжили делиться секретами и мечтать. Но он все-таки приехал. Свернул с освещенной трассы направо, в темноту, где очень быстро показались невзрачные дома. Автобус останавливался часто, высаживая пассажиров поближе к их домам. И только Марина ехала до самого конца. Ее дом никогда не был по пути.
У Дома техники она вышла вместе с рыжей Людмилой, которая обняла ее и шепнула красными губами, что теперь жизнь круто изменится. Она перешла улицу и скрылась во дворе дома напротив. «Удобно», – с завистью подумала Марина и тут же одернула себя. Она подумала о том, что ждать маршрутку в такой час, почти восемь, бессмысленно. Особенно в воскресенье, когда все, кому надо, уже дома.
Марина глубоко вздохнула и пошла пешком. Каких-то сорок минут, и она дома. Главное – все время идти по дороге, не срезать углы, иначе можно оказаться в Шанхае или на пустыре у терриконов. Ей даже хотелось испугаться, но белый свет теперь был в ней. И больше нечего бояться.
Проходя мимо Одоевского с его высоким фонарем, она ускорила шаг. Едва ли она боялась встретить кого-то, просто привычка. На остановке, где в такое время разве что шахтерский автобус проедет, кто-то был. Чьи-то голоса, среди которых отчетливо слышен был смех Кири. Меньше всего ей хотелось бы с кем-то из этих людей встречаться. Но повернуть назад она не могла. Помнила попытку обойти эту остановку через кусты. Она натянула капюшон куртки на лицо и перешла на другую сторону улицы, стараясь идти в тени от заборов. Голоса не умолкали. Кажется, ей удалось остаться незамеченной. Какое облегчение. Но разве она должна теперь бояться? Разве не должна она делиться светом с теми, кто живет во тьме.
– Куда спешим?
Такой знакомый голос, отчего она даже не вздрогнула. Она остановилась. Киря догнал ее, застегивая на ходу ширинку. «Ссал за остановкой», – с омерзением подумала Марина.
– Сколько лет, сколько зим. Как жизнь молодая?
Марина попыталась выдать милую улыбку, какие она легко дарила своим новообретенным братьям и сестрам.
– Зазналась. Старых друзей избегаешь.
– Как дела, Кирилл? – Она чувствовала, как приподнимается над ним.
– Ничего, потихоньку.
– Мне пора.
– Я провожу.
– Не стоит. Тебя друзья ждут.
– Пацаны, – крикнул Киря слишком уж громко. – Я пошел.
– Планы? – Кто-то ответил, и тут же толпа рассмеялась.
– Хавальник завали, – крикнул в ответ Киря.
«Детский сад», – подумала Марина и поглубже спряталась в куртку.
Кире что-то еще кричали вслед, но он уже не оборачивался. Он взял Марину под локоть, как обычно делают девушки с парнями, и шел рядом. От него пахло алкоголем. Это ощущалось даже в начинающихся заморозках, Марина отвыкла от него. Киря что-то рассказывал, обычное и неинтересное больше Марине. Она думала о свете. Скорее, призывала, чтобы он не покинул ее. Только не сейчас. Не сегодня.
Он повел по короткой дороге, которая шла мимо дома Бута. Марина не стала возражать. Подумала, что лучше побыстрее прийти.
– Ты выглядишь как бабка.
Эта фраза выдернула Марину из попыток разжечь угасающий свет внутри.
– Еще этот чемодан.
Киря ударил по сумке, что болталась сбоку. Такие носили миссионеры, в них умещалось все: Библия, ежедневник, тетради для записей, Книга Мормона, пара комплектов для новеньких, стикеры, текстовыделители, кошелек. Марина носила с собой небольшую косметичку, хотя перестала краситься.
– Слушай, я знаю, что ты подвязалась с какими-то американцами. Не дай себе голову задурить.
– Вовсе это не дурь…
– Отвечаю, дурь… Я знал одного на флоте. Из «свидетелей…».
– Это другое…
– Он хату продал, все продал, все отдал им. Жена с маленьким на улице оказалась. Он еще задолжал кому-то, в общем, сбежал.
– Типичная история из телика.
– Зато правда.
– Ты вот счастлив?
– Да.
Марина не ожидала такого ответа.
– Серьезно?
– Да.
– В этом говне?
– Ой, откуда такая нетерпимость? Вас же учат любить…
– Ты счастлив в этой грязи?
– А ты, значит, отмылась?
– Да, отмылась!
– Значит, и нас можешь отмыть?
– Могу!
Марина решила, что это Бог хочет говорить с Кирей через нее. Она вдохнула и приготовилась рассказать о свете, что вошел в нее. Но Киря сжал ее локоть и прибавил шаг. Его шаги были большими, ей пришлось бежать рядом.
Когда дошли до мастерской, Марина испугалась. Теперь ее решимость всем помочь как-то угасла. Он открыл калитку, во дворе прожектор не работал. Двор казался пустынным. В одном из окошек горел свет. Марина остановилась перед калиткой. Киря обернулся и втянул ее внутрь, закрыл за ней.
Марина не могла сделать шаг. Чернота этого двора будто растворяла ее внутренний свет.
– Ну давай, не дрейфь.
Он ухватил ее сильнее. Теперь его мощные пальцы держали по-настоящему больно.
Киря открыл дверь в домик, и темнота передней комнатки пугала не так, как свет другой, что сочился из-под двери.
– Па, это я, – крикнул Киря. – Ты одет? Я не один.
В ответ послышались какие-то хрипы. Киря открыл дверь, и свет осветил переднюю комнату, где стоял рабочий стол Валентина. Под столом, словно врос в деревянный пол, железный сейф. На маленьких окошках были решетки. «Какой в них смысл, если двери деревянные», – подумала Марина.
Киря вошел в светлую комнату, Марина осталась в передней.
– Лара приходила?
– Ушла перед тобой. Ты с кем?
– С Маринкой.
– Че не заходит?
– Боится.
– Мы не кусаемся, – засмеялась, а потом закашлялась Марчелла. – Входи, раз пришла.
Марина шагнула к свету. Внутри все сжалось, она шептала «Отче наш» про себя. В комнате, немногим больше передней, на разложенном диване лежал Бут, закутанный в одеяло. Спал. Марчелла сидела в кресле, подобрав под себя тонкие ноги, больше похожие на кости, обтянутые серой кожей. На ней была белая майка, сквозь которую просвечивали коричневые соски маленьких грудей. Она не улыбалась, ее лицо ничего не выражало.