старый Бог?
Миссионеры тоже жались к стенкам. Хаггард избегал взгляда Марины. Теперь она это точно поняла. Каждый раз, когда она поднимала глаза на него, он отворачивался. Значит, он тоже на нее смотрел. От этой мысли стало теплее, хотя она и дрожала от холода.
Хоронили на обычном кладбище, куда их отвез автобус. Марина знала все эти похоронные ритуалы, но не думала, что они применимы к Тамаре. Обычный священник в черной рясе отпевал и махал кадилом. Все как обычно. Так обычно, что становилось тошно. Президент Геннадий ни на кого не смотрел. Стоял рядом с родителями Тамары. Его лицо было таким красным, что отливало синевой. Марине он почему-то был неприятен. Куда делся румяный и смешливый президент их прихода? Кто этот трясущийся старик? Почему он стал вдруг таким старым? Он даже не прочитал молитву. Он не прочитал молитву!
Поминальный стол был уже накрыт, когда их привезли с кладбища. Приход усадили за первый стол. Борщ, котлеты, пюре, кутья, пирожки, конфеты, компот в стеклянных стаканах. Марина не могла проглотить ни кусочка. Тошнота не покидала ее. Под пристальным взглядом родителей Тамары Марина откусила пирожок и запила компотом, конфеты сложила в сумку. Она их выбросит потом. Миссионеры ели молча. Вряд ли у них тоже был аппетит. Только брат Олег прошептал молитву. Марина слышала, он сидел напротив.
Наконец можно было встать. Какие-то женщины быстро собирали тарелки и сбрасывали объедки в ведро. От этого зрелища Марину пошатнуло, и она по стенке вышла из п-образного колодца-двора в сад, за которым виднелись теплицы. В саду кто-то рассматривал уже сильно пожелтевшие деревья. Кто-то. А рядом с этим «кто-то» сидел Геннадий. Красный. Он казался совершенно потерянным. Марина хотела подойти. Спросить. Сказать что-то. Попросить его быть обычным. Быть тем, кто вдохновляет. Быть тем, кем он был. Он схватил женщину за руку. Она попыталась оттолкнуть его, но не очень сильно. Она хихикнула, и Геннадий притянул ее к себе и обнял ее бедра, уткнулся красным лицом в ее юбку. Марина почувствовала, как реальность размывается. Как тогда летом на выпускном, когда она выпила так много. Или было что-то еще, что теперь уже не важно. Реальность размывалась, как в дурном пьяном сне. Нет. Удержать то немногое, что есть в желудке. Удержать. Не смотри. Не смотри. Беги.
Марина развернулась и медленно, будто гуляя и ничего не видя, пошла прочь. Прочь. Она смотрела под ноги. Только бы не грохнуться, ей это свойственно в критических ситуациях. Да, сейчас именно такая ситуация. Критическая. Нет. Патовая. Ужас. Ужас. Кромешная тьма.
– Марина? Все в порядке?
Голос. Любимый голос. Голос Мэтью. Она отыскивает его. В темноте проявляется его лицо. Подобие улыбки. Подобие, потому что он напуган.
– Марина.
– Да, да.
Хаггард держит ее за руку. И вокруг никого. Они застряли в том узком проходе между двором-колодцем и простором сада. И больше никого. Только они. Вдвоем. Как тогда. Когда он назвал свое имя. И сейчас. Только вдвоем. И он держит ее руку в своей. И не отпускает. И Марина уже забыла обо всем, что видела в саду. О мерзком красном лице Геннадия. Это уже не имеет никакого значения. Ведь рядом Хаггард. И свет вернулся. И в глазах его море. Море? Они карие. Какое же может быть море в черных бездонных блюдцах. Море горя?
– Меня переводят, – сказал он.
Глава 15
Марчелла куталась в плед и смотрела, как коричневая пенка поднимается по медному горлу турки. Листья с деревьев осыпались и разбрелись по двору мастерской. «Надо бы убрать», – мелькнула мысль, но тут же забылась. Совсем скоро придет Валентин, и лучше не попадаться ему на глаза. Накануне ей удалось притвориться крепко спящей. Но второй раз он не купится. Выльет на нее ведро ледяной воды и оттаскает за волосы. Будто и без него ее волосы не поредели. Марчелла привычным движением убрала пряди за уши, так же привычно чесанув острыми ногтями по тонкой коже. Боли она не почувствовала, как не чувствовала больше синяков и ссадин на руках.
Кофе закипел, она успела отставить турку, чтобы не запачкать песок. Ей не нравилось, как пахнет мокрый песок. Перелила кофе в кружку, поднесла к губам и слабо подула. Сделала глоток, и, будто лава, кофе растекся по горлу. Всегда так. Нетерпеливо и жадно, чтобы нащупывать языком потом отслойки обожженной слизистой. Наслаждаться тонкой болью. Такую боль она испытала лишь раз. В свой первый раз. Она не верила подругам, что говорили о боли, режущей их тупым и настойчивым предметом. Она не понимала, как можно было терпеть все те ужасы, о каких они говорили. Тяжелый пыхтящий и дергающийся мешок сверху. Даже представлять это было противно. Нет. Ее первый раз был самым прекрасным во всей ее жизни. Кирилл подготовил ее тело, чтобы оно жадно приняло его в себя. Лишь тонкая звенящая, как хрустальный колокольчик, боль едва коснулась и тут же уступила место жаркой волне, прогревшей до самых костей. Только раз. Никогда больше не повторимый раз.
Марчелла допивала остывший кофе. Скоро придет Валентин и кто-то еще. Чья сегодня смена? Она сощурилась, будто это помогало вспоминать. Будто ей вообще было дело, кто работает в мастерской. Теперь, когда Вовы не стало, все начало сыпаться. Какие-то люди, какие-то аппараты, какие-то документы. Киря сказал, что она может оставаться до лета. Но то, что сказал Киря, не имеет значения против того, что сказал Валентин. Киря играет в босса. Валентин и есть босс. И ее он не потерпит. Он никогда ее не терпел.
Кто-то скребся в калитку. Раньше ее не запирали. Никому бы и в голову не пришло ворваться к Буту. Но теперь все по-другому. Марчелла плотнее закуталась в шаль, втянула голову в тонкие плечи. Если это Валентин, нужно быть готовой.
– Простудишься, – крикнул Киря.
Он принес какой-то очередной ящик. Слишком легко он тут все обновляет. Слишком быстро хочет идти дальше.
– Мама передала.
Киря протянул сверток, Марчелла оттолкнула его руку, пирожки из пакета рассыпались по полу. Пахло капустой. Марчелла любила пирожки с капустой.
– Как хочешь, – только и ответил Киря.
Он вошел в дом. Что-то дребезжало от его тяжелых шагов. Он пытался открыть окна. Зачем он каждый раз это делает? Знает же, что не открываются.
– Я найду печника, – говорит себе Киря.
Марчелла кивает. Знает, что забудет, как только выйдет.
– Я же стиралку привез.
Это он про ту круглую стиральную машину, для которой нужно сначала нагреть воду, залить внутрь, потом слить, как-то еще прополоскать в ледяной воде. Марчелла не могла вспомнить, кто вообще стирал их вещи. Что-то мелкое она стирала сама под напором колонки с лавандовым мылом. Каждый раз представляла лавандовые поля с картинки, что видела в рекламе.
– Что тебе купить?
Он теперь так делал. Считал, что должен заботиться о ней. Считал, что так он заботится.
– Ничего.
– Марусь, не беси.
Но Марчелла молчала. Она ненавидела, когда он звал ее Марусей. Это всегда значило одно – она никогда не будет Мариной для него. Никогда больше.
– Кофе и сигареты, – сказала она.
– Окей. А что еще?
– Ничего.
– Ты же женщина…
Марчелла дернула плечами. Никогда больше она не будет для него женщиной.
– Ладно, попрошу малую…
– Если она ко мне хоть на метр приблизится, я сломаю ей нос…
– Кому ты что сломаешь?
– Не смей ее ко мне подсылать.
Киря усмехнулся. Он не воспринимал ее всерьез. Он больше никогда не воспримет ее всерьез.
– Дай денег, я сама все куплю…
– Значит, что-то тебе все-таки нужно.
Марчелла молчала.
– Попрошу Маринку, зайдет после школы.
– Я ей патлы повыдираю.
– Слышь, ты. – Киря навис над Марчеллой. – Я переломлю тебе хребет, если ты хоть слово ей скажешь.
– Ой, кого-то на малолетку потянуло?
– Дура ты.
Киря отошел от нее. Марчелла знала, что никуда его не потянуло. Она хотела разозлить его. Злость – единственная эмоция, которую он мог к ней еще испытывать. Конечно, той Марине он мог доверять. Она многое тут видела и молчала. И она будет молчать. Разве что Богу своему расскажет.
– Ладно, пусть приходит.
Киря не ответил. Пусть думает, что ей что-то нужно. Что-то женское. Пусть думает, что она все еще женщина.
Марчелла закурила. Киря шагал по двору, бессмысленно перекладывая всякое в ожидании Сережи, когда пришли первые мастера. Пашок и Виталик? Как-то так их звали. Хорошо, что Валентин задержался. Значит, хороший день? Ей захотелось даже что-то сделать. Может, поменять постель. Или подмести пол. Что-то сделать. Что-то, что делают обычные люди.
Вскоре приехал участковый Сережа, едва кивнул ей и снова сел в свои «жигули» и увез Кирю. Марчелла не знала, что происходит теперь в мастерской. Киря с ней не делился. Ее это огорчало. Ее это выводило из себя. Даже мастера ее перестали воспринимать серьезно. Уже не подтягиваются при ее появлении, не пытаются шутить или поддерживать разговор. Ее будто нет для них. Ее будто нет ни для кого. Только для Кири она еще существует. И Валентина. Но для него она не хотела бы существовать. Лучше бы он ее, как все, игнорировал.
Валентин был первым, кто желал ей смерти. Она не видела, но ей рассказали, как он напился и причитал у гроба. «Это все она, – причитал Валентин, – она. Извела тебя. А ты старый потаскун. Куда тебе? Седина в бороду, бес в ребро». И все в таком духе. Когда кто-то пересказал это, Марчелла рассмеялась. Искренне. Впервые ей стало так смешно, что она не могла остановиться и даже намочила трусы. Они все думают, что она соблазнительница, коварная искусительница. Не все. Не все так думают. Есть человек, который знает правду. Знает правду и молчит. Но она не говорит с Марчеллой. Только подает милостыню в виде пирожков или знакомой медсестры. Деньги не передает. Киря не доносит. Марчелла избавила ее от занозы, тягучей и настырной занозы. Но об этом никто не знает. Знают только Марчелла и она. Та, кого Марчелла избавила от занозы.
Марчелла поставила еще один кофе и закурила. Она осматривала свою верандочку, небольшой закуток с крышей и деревянным полом. Электроплитка тут стояла почти круглый год. Бут боялся электроприборов в доме. В сильные морозы он уходил домой. И тогда Марчелла могла всю ночь варить кофе и курить в доме. Пить кофе и курить. Иногда, очень редко, она мечтала так прожить всю жизнь. В домике с верандой и садом, трех деревьев достаточно. И Бут ей обещал. Он обещал ей домик с верандой. Купил участок, на той же улице, почти у самой балки, там есть сад, заросший и непролазный, там никто давно не жил. Купил ли нет, но он водил ее туда. От глиняного дома остались лишь стены, но Вова говорил, что это не страшно, все можно починить. И ей не было страшно, все можно починить. Главное, был сад. Дикий, необузданный, желающий забрать побольше и не отдавать ничего. Бут подвел ее к красивому деревцу и сказал, что это райская яблоня. Она совсем как люди. Смотришь – красиво, надкусишь – сводит челюсть. Марчелла тогда не слушала, она думала, что когда-нибудь будет тут жить. Пить кофе, курить и смотреть на сад.