епко держаться за его плечи. И потом они будут вместе греться на камнях. Ее кожа покроется мурашками, она будет стучать зубами. А он обнимет ее крепко, так что позвоночник хрустнет, и будет держать так, а она будет гладить его по голове. Да, так он и сделает. А потом он отвезет ее к себе в летнюю кухню. Положит на кровать, разденет, укроет и ляжет рядом.
Все это Женя думал, пока шел на Одоевского, где горел единственный фонарь. Свет был прозрачным и недвижимым. Собаки не лаяли. Самый крепкий сон под утро.
Женя осторожно открыл калитку. Свет во дворе не горел. Мама боялась воришек. Женя прошел в летнюю кухню, убедился, что печка потухла, и повернул к дому. В доме слышен был тихий храп мамы из комнаты, куда она никогда не закрывала дверь. Ани не было, осталась у Макса. Она теперь все чаще оставалась у Макса. Часы мерно стучали. Недавно починили. Тепло вдруг навалилось на все тело, и Женя осознал, как же холодно ему было. У себя он разделся и посмотрел в окно на голый сад. «Дедово дерево» стояло словно пьяное. Дядя Жорик спилил ветку, на которой висел шланг, разрубил в щепки и спалил в бочке, мама плакала. Под ним уже не видно было холмика могилы голубя. Женя задернул занавески и нырнул под одеяло. Пахло чистым белым бельем, которое мама регулярно тут меняла, хотя он с лета не спал в своей комнате. Он укрылся с головой и попытался вспомнить запах кожи Марины. Она пахла мылом. Каким? Каким-то знакомым. Женя поднес к носу ладони, вдохнул. Сигареты не оставили и следа от ее запаха. Вот бы она сейчас пришла, как тогда летом. Она ведь просто открыла дверь и вошла. И легла рядом с ним. Она лежала так близко. Он ощущал ее тепло. От нее пахло дезодорантом. Конечно, было лето. Именно так и пахнут девочки летом. Но он не думал о ней. Зачем думать о Марине, которая пришла сама? И Женя не думал. Тогда. А теперь думает и переворачивается с одного бока на другой, и скрипит кровать, заглушая стук часов.
В дверь постучали, и Женя открыл глаза. За окном серело небо. Снова постучали, и дверь открылась. Женя натянул одеяло. В щель пролезла голова Ани.
– Спишь?
– А ты как думаешь?
Аня вошла, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Она улыбалась. Женя терпеть не мог эти ее причуды. Прежде чем сказать, что хотела, Аня всегда выжидала длинную, порой до бесконечности, паузу.
– Ну говори уже.
Женя сел в кровати, прикрывая себя одеялом.
– Марчелка умерла.
– И чего ты улыбаешься?
– Я беременна. Ничего не могу поделать. Гормоны.
Женя встал и стал искать трусы. Почему-то никак не мог найти.
– Я даже маме не сказала.
– А Максу?
– Тоже не хочу. Боюсь сглазить.
– А мне зачем рассказала?
– Может, хватит своей жопой светить?
– Ты сама пришла.
– Короче, я сходила до Ксении Блаженной. Поставила свечку. Три раза обошла и попросила у нее ребенка. Мне девчонки в больнице рассказали. А еще Раяна мне сказала…
– Ань, ты опять?
– Во-первых, она с меня порчу сняла. А во-вторых, карты показали смерть и рождение. Смерть. Марчелла умерла, а я рожу. А в-третьих, надень уже штаны.
Женя поднял с пола джинсы и натянул их. Футболка пахла чем-то незнакомым. Он это почувствовал, пока надевал.
– Я чувствую, что в этот раз все будет. Даже сны стали сниться такие… необычные. Как-то дед приснился. Будто он коляску катает. А потом ты снился.
– И что я делал?
– Рыбу ловил.
– Терпеть не могу рыбалку.
– Вот видишь. Необычные сны.
– А про Марчеллу откуда знаешь?
– Макс сказал. Ему Стас сказал.
Женя хотел выйти, но Аня держала спиной дверь. Было что-то еще. Женя ждал. И чем дольше он ждал, тем тревожнее ему становилось. Ее голубые глаза вдруг стали черными.
– Тебе нельзя ни с кем, пока я не рожу.
– Чего?
– Ты должен блюсти целомудрие, пока я не рожу.
– Совсем крыша поехала? Дай пройти!
– Поклянись.
– Аня, лечи голову!
– Ты же мне брат! Родная кровь. У нас группы одинаковые. Раяна сказала, что нельзя. Иначе опять выкидыш и больше никогда не забеременею. И Макс меня бросит. Уйдет к другой, и будет у нее двое. А со мной только один. Дай мне его родить.
– Ты больная, если веришь в эту чушь.
– Тебе так трудно потерпеть девять месяцев? Так приспичило?
– Ань, ты…
– Женя, умоляю.
Аня опустилась на колени. В ее снова голубых глазах стояли слезы. Женя опустил голову.
– Ладно.
– Поклянись.
– Клянусь.
– Если нарушишь клятву…
– Да все, проехали.
Аня встала с колен, Женя открыл дверь и прошел на кухню. Мама жарила картошку и смотрела по телевизору какой-то сериал про любовь. Женя молча сел за стол. Аня поставила перед ним кружку с чаем. Женя отпил. Сладкий.
Глава 17
– Дорогие братья и сестры, – с трибуны говорил брат Олег. – Президент Геннадий вынужден был покинуть свой пост по состоянию здоровья…
Марина сидела в зале и искала глазами Мэтью. Зачем? Знала же, что его перевели в какой-то Приморский край. Так невозможно далеко. Он оставил только маленькое письмо и фотографию, где он в белой рубашке с бейджиком. Она не могла сдержать слез в тот день. Но это и не требовалось. Плакал даже брат Олег. На него многое свалилось. И Геннадий с его любовницей и мертвой женой, и пост заместителя, и смена миссионеров. На место старейшины Хаггарда пришел старейшина Гро, взгляд которого она поймала. Растерянный, напуганный. Ему достался не самый успешный приход в не самый спокойный период. Предрождественский. Нужно готовиться к празднику, но сил и желания на это как будто нет. И Марина испытывала жгучий стыд за своих братьев и сестер, за весь приход. Жалела ли она? Нет. Она раз за разом задавала себе этот вопрос. Она не жалела. Будь у нее возможность, она прошла бы этот путь снова. Как писал Хаггард в письме, Господь не просто так нас свел. Как он мог так написать? Ему кто-то подсказал. Наверняка Джонс.
– Геннадий переехал к Нателле, – шепнула Маша. – Квартира была Тамары, и родители его оттуда попросили.
Маша была тем немногим, что еще держало Марину в церкви. Служение она так и не получила. Святой Дух так и не подсказал Геннадию, как лучше применить таланты Марины.
– А этот Гро красавчик, – сказала Маша. – Я с ним перекинулась парой слов. Глаза как два океана. Может, это линзы? Никогда не видела таких глаз.
Марина невольно глянула на старейшину Гро. И правда, синие глаза. У Мэтью карие.
– Мама говорит, бюджета на праздник нет. – Маша продолжала громко шептать Марине в ухо. – Геннадий выгреб все. Остается надеяться на центр. Может, нас позовут к себе. Там, кстати, есть парень, Кирилл…
У Марины скрутило живот. Она поискала глазами Мэтью. Но его нет. Вместо него Гро. Он удивленно на нее посмотрел. Зачем она смотрит? Так трудно опустить глаза в пол или смотреть на брата Олега? Марина опустила голову.
Маша все еще шептала что-то, но Марине сложно было сосредоточиться. Хотелось уйти. Что-то пропало. Безвозвратно ушло. Неужели Геннадий был душой прихода? А может, Тамара, которая играла гимны? Кто теперь будет играть?
Когда собрание закончилось, Марина не осталась на уроки. Многие приходили только на собрания по воскресеньям и больше не участвовали ни в каких мероприятиях. Может, делать так же? Она верит в Бога, молится и читает Библию. В отличие от Книги Мормона, она не такая легкая. Как-то она поделилась своим соображением с Хаггардом. Он засмеялся и не стал ее переубеждать. Ему тоже казалось, что Джозеф Смит там большее внимание уделяет собственной персоне. Ей нравился этот их маленький секрет. Но теперь Хаггард поделится им с кем-то другим. В Приморском крае. Так далеко.
Марина обнялась на прощание с Машей. Дольше обычного. Спускаясь по широкой мраморной лестнице, она вспомнила, как впервые поднималась по ней. Продолжит она занятия английским? Едва ли. Она ни разу не ходила после отъезда Хаггарда. И выигранного «Маленького принца» никогда не прочтет.
На улице все было серым и мокрым. Она вздрогнула. Вспомнила, как они с Женей вместе грелись в ее халате. Почему она не чувствовала холода? Ей совсем не было холодно. Ей не было страшно от происходящего. Ей не было противно гладить Марчеллу по волосам. Она молилась. Молилась о силе. И чувствовала тогда, что Бог рядом. Он всегда рядом. И будет рядом. Это теперь в ней навсегда. Когда Женя уснул у нее на плече, в ее объятиях, она хотела отдать ему столько любви, сколько могла. И она отдавала до тех пор, пока сама не уснула. Тогда Киря разбудил ее и проводил домой. Он не отпустил ее одну. Он знал, что она слаба. Он знал, что она не станет сопротивляться.
Она не сопротивлялась.
Утром она думала, что Женя придет. Она ждала, что Женя придет. Но он не пришел.
Рождество в приходе прошло скромно. В центральный приход их не позвали. Маша рассказывала, как было раньше. И это всегда было что-то грандиозное. В этот же раз чувствовалось общее подавленное состояние. И если бы Марина могла попросить что-то у Санта-Клауса, она бы попросила вернуть Геннадия. Вернуть приходу душу. Брат Олег был хорошим членом церкви, но в нем не было того, что было в Геннадии. В Геннадии была вера. Бог точно с ним говорил. Марина теперь понимала, что это значит. Потому что и с ней Бог говорил. И все чаще Он говорил, что церковь у нее внутри.
Старейшина Гро сел за пианино. Хор выстроился на сцене.
Тихая ночь, дивная ночь!
Дремлет все, лишь не спит
В благоговенье святая чета;
Чудным Младенцем полны их сердца,
Радость в душе их горит.
Радость в душе их горит.
За большим окном пошел снег.
Женя сидел на кухне и пил чай. Он снова переехал в дом. Мама что-то готовила и смотрела сериал про любовь. Все сериалы про любовь смотрела мама. Аня, нарочито выпячивая живот, ходила от лампы к лампе, разглядывая себя в зеркальце пудреницы. Черные корни сильно отросли, но Аня не красила волосы. Плохая примета.