– Думаю, мы пришли, – тихо говорит Адди.
– Ces montagnes![84] – шепчет Элишка.
Они на мгновение замирают, разглядывая очертания покрытых зеленью вершин.
– Смотри, на ту можно подняться, – говорит Адди, показывая на самую высокую гору, где к вершине ползет фуникулер.
Они идут дальше. Тротуар под ногами, мозаика из черных и белых камней, напоминает гигантскую волну. Адди некоторое время всматривается в мозаику, поражаясь, сколько труда было вложено в то, чтобы уложить так много камней, которые при ближайшем рассмотрении удивительно неровные по форме и расположению. Места, где черное встречается с белым, идеальные края, вызывающие ощущение гармонии. «Мы идем по произведению искусства», – размышляет Адди, глядя вдоль берега и воображая, как этот пейзаж будет выглядеть в глазах его мамы, папы, братьев и сестер. «Им бы тут понравилось», – думает он, и так же быстро, как появляется эта мысль, его заполняет чувство вины. Как получилось, что он здесь – в раю! – а его семья переживает бог знает какие непостижимые ужасы? По его лицу пробегает тень меланхолии, но прежде чем она захватывает его, Элишка показывает на пляж.
– Нам определенно надо поработать над своим загаром, – говорит она, смеясь над тем, насколько их кожа, бронзовая по их европейским стандартам, бледна по сравнению с коричневыми фигурами, пинающими футбольные мячи на песке.
Адди сглатывает, глядя в ту сторону и наслаждаясь радостью в голосе Элишки.
– Копакабана, – шепчет он.
– Копакабана, – мурлычет Элишка, сжимает его щеки ладонями и целует.
Адди смягчается. Ее поцелуи способны остановить время. Когда ее губы касаются его, разум испаряется.
– Хочешь пить? – спрашивает Элишка.
– Всегда, – кивает Адди.
– Я тоже. Давай попьем.
Они останавливаются у маленькой голубой тележки, где под красным зонтиком с надписью «Bem vindo ao Brasil!»[85] продают прохладительные напитки.
– Кокосы! – восклицает Элишка. – Есть или пить?
Она жестами изображает разницу в надежде, что продавец поймет.
Молодой бразилец под зонтиком смеется, веселясь над Элишкиным энтузиазмом.
– Para beber[86], – говорит он.
– Вы принимаете франки? – спрашивает Адди, показывая монетку.
Продавец пожимает плечами.
– Прекрасно. Мы возьмем один, – говорит Адди, и они с Элишкой с восхищением смотрят, как продавец выбирает кокос, быстрым взмахом длинного мачете срезает верхушку, вставляет в орех две соломинки и вручает им.
– Agua de coco[87], – победно провозглашает он.
Адди улыбается.
– Primeira vez que visita o Brasil?[88] – спрашивает продавец.
Должно быть, обычный прохожий принял бы их за отдыхающих.
– Si, primeira visita[89], – говорит Адди, подражая акценту продавца.
– Bem vindos[90], – улыбается тот.
– Obrigado[91], – отвечает Адди.
Элишка держит кокос, пока Адди расплачивается. Они еще раз благодарят продавца и идут дальше по мозаичному тротуару. Элишка делает первый глоток.
– Необычно, – говорит она через секунду и передает кокос Адди.
Адди берет орех двумя руками – тот мохнатый и тяжелее, чем он ожидал. Он осторожно подносит кокос к носу, вдыхая тонкий ореховый аромат, и снова поднимает глаза к горизонту. «Вам тут понравилось бы, – думает он, посылая мысль через Атлантику. – Тут совсем не похоже на дом, но вам понравилось бы». Он делает глоток, наслаждаясь удивительно молочным, неуловимо сладким и совершенно чуждым вкусом кокосовой воды на языке.
30 июля 1941 года. В Лондоне подписано соглашение Сикорского – Майского, договор между Советским Союзом и Польшей.
12августа 1941 года. Советский Союз объявляет амнистию выжившим польским гражданам, которые содержались в трудовых лагерях Сибири, Казахстана и Советской Азии, при условии, что они будут сражаться за Советы, которые теперь на стороне союзников. Тысячи поляков начинают исход в Узбекистан, где, как им сказали, формируется армия (также известная как второй польский корпус) под командованием генерала Владислава Андерса. Андерса самого недавно освободили после двухлетнего заключения в московской тюрьме на Лубянке.
Глава 27Генек и Херта
Актюбинск, Казахстан
сентябрь 1941 года
Они покинули свой лагерь три недели назад, в августе, спустя почти ровно год после приезда. Генеку и Херте путешествие из Алтыная во многом напоминает то, которое привело их туда, только на этот раз верхние половины дверей их товарных вагонов оставлены открытыми и число больных превышает здоровых. Два вагона в хвосте поезда предназначены для заразившихся малярией и тифом, и за двадцать один день больше десятка из них умерли. Генеку, Херте и Юзефу пока удается избегать болезни: они завязывают рты и носы носовыми платками и держат полугодовалого Юзефа в перевязи у груди Херты столько часов в день, сколько он выдерживает. Оголодавшие и недосыпающие, они изо всех сил стараются сохранять оптимизм – как-никак они больше не заключенные.
– Где мы? – вслух интересуется один из изгнанников, когда поезд медленно останавливается.
– Написано Ак-тю-бинск, – отвечает кто-то.
– И где находится этот Актюбинск?
– Вроде бы в Казахстане.
– Казахстан, – шепчет Генек, вставая, чтобы осмотреть окрестности.
Земля, такая же непривычная для него, как роскошь пользоваться туалетом, чистая рубашка, приличная еда, удобный ночной сон. Станция похожа на остальные: неприметная, с длинной деревянной платформой и несколькими коваными газовыми фонарями.
– Видно что-нибудь? – спрашивает Херта.
Она сидит на полу и из-за спящего у нее на руках Юзефа не рискует двигаться.
– Не особо.
Генек уже готов вернуться на свое место рядом с Хертой, когда что-то привлекает его внимание. Высунув голову из вагона, он моргает, потом еще раз. «Будь я проклят». На платформе, в нескольких метрах, два человека в военной форме катят тележку, переполненную, похоже, свежеиспеченным хлебом. Однако его восторг вызывает не хлеб. А белые эмблемы орлов, вышитые на четырехугольных фуражках. Польские военные. Поляки!
– Херта! Ты должна это увидеть!
Он помогает Херте подняться, и она протискивается рядом с ним к двери, где собрались еще полдюжины человек, чтобы хоть мельком взглянуть на то, что увидел Генек. Так и есть, польские военные здесь, в Актюбинске. В сердце Генека расцветает надежда. Кто-то за его спиной издает радостный клич, и моментально атмосфера в вагоне электризуется. Дверь отпирают, и пассажиры высыпают наружу, ощущая большую гибкость, чем за много прошедших месяцев.
– Одна буханка на человека, – кричат лейтенанты с двумя звездочками, без сомнения, на польском, когда толпа исхудавших до костей людей окружает их тележки.
Следом еще пара солдат толкает блестящий серебристый сосуд, на котором неровной кириллицей написано «Кофе». Два года назад Генек воротил бы нос от мысли пить растворимый кофе. Но сегодня он не мог бы придумать более идеального подарка. Напиток горячий и сладкий, а в сочетании с еще теплым хлебом идет на ура.
Людей переполняют вопросы.
– Почему вы здесь? Здесь армейский лагерь? Нас сейчас зачислят в армию?
Лейтенанты у тележек качают головами.
– Не здесь, – объясняют они. – Лагеря в поселке Вревский и в Ташкенте. Наше дело только накормить вас и удостовериться, что вы отправились дальше на юг. Вся польская армия в СССР передислоцируется. Мы переформируемся в Центральной Азии.
Ссыльные кивают, их лица мрачнеют, когда раздается гудок паровоза. Они не хотят уезжать. Неохотно они забираются в вагоны и перегибаются через ограждения, неистово размахивая руками, пока поезд отправляется. Один из лейтенантов салютует двумя пальцами по-польски, вызывая у людей восторженный рев, они все разом возвращают салют, их сердца бьются в унисон с перестуком колес набирающего скорость поезда. Генек одной рукой обнимает Херту, целует Юзефа в макушку и сияет, его дух воспрял от вида строго одетых соотечественников, согревающего кровь кофе, хлеба в животе и ветра в лицо.
Хлеб и кофе в Актюбинске оказались самым похожим на еду еде в этом путешествии. По пути в Узбекистан люди по много дней не видят еды. Генек и Херта понятия не имеют, когда или где остановится поезд. Когда он останавливается, те, у кого осталось немного денег или что-нибудь на обмен, торгуются с местными жителями, которые стоят вдоль рельс с корзинами деликатесов: круглые лепешки, катык, тыквенные семечки, красный лук, а дальше к югу – сладкие дыни, арбузы и сушеные абрикосы. Однако большинство изгнанников, включая Генека и Херту, не теряют время попусту, глядя голодными глазами на еду, которую не могут себе позволить. Они выпрыгивают из вагонов и выстраиваются в очередь к туалету и водоразборному крану – или кипятку, как его называют узбеки, – и терпеливо ждут, пока у их ног кружится шелуха от семечек, внимательно прислушиваясь к шипению пара – первому усилию двигателя, означающему, что поезд уезжает, как это часто бывает, без предупреждения. Как только они слышат оживление поезда, тут же бегут обратно по вагонам, независимо от того, удалось или нет воспользоваться туалетом или наполнить ведра водой. Никому не хочется остаться.
Еще через три недели путешествия Генек наконец оказывается в очереди к временному вербовочному пункту во Вревском. За столом сидит молодой польский офицер.
– Следующий! – кричит офицер.
Генек продвигается на шаг вперед, всего два человека отделяют его от будущего во втором польском корпусе. Когда утром он занимал очередь, она дважды огибала маленькое городское здание, но Генек не возражал. Потому что впервые, сколько он себя помнит, его переполняет ощущение цели в жизни. Возможно, думает он, такова была его судьба с самого начала – сражаться за Польшу. Если угодно, это шанс на искупление – исправить необдуманное решение, которое стоило им с Хертой года жизни.