– Пан и пани Курц, – тихо зовет он.
Щеки Халины неожиданно горят. Кожу покалывает от ожидания. Позади Адам кладет ладони ей на плечи и наклоняется, так что его подбородок задевает ее ухо.
– Они здесь, – шепчет он.
Под полом движение. Халина напряженно прислушивается – к приближающемуся шарканью, приглушенному звуку кожаных подошв по дереву, щелчку открывающейся щеколды.
И вот они выходят. Сначала отец, потом мама. Щурясь, они вылезают, сначала скрючившись, из тайника Горских в ярко освещенную комнату. Странный звук вырывается изо рта Нехумы, когда она выпрямляется и видит перед собой Халину. Альберт отходит в сторону, и женщины бросаются друг к другу.
– Халина, – шепчет Сол.
Он обхватывает руками обнимающихся жену и дочь и закрывает глаза, уткнувшись носом между их макушками. Так они стоят довольно долго, слившись в одно целое, тихо плача, пока наконец не разъединяются, вытирая глаза. Сол кажется удивленным, заметив Адама.
– Пан Курц, – кивает Адам, улыбаясь. Когда он в последний раз видел своего теперь уже тестя, они с Халиной еще не были женаты.
Сол смеется, протягивает руку и обнимает Адама.
– Пожалуйста, сынок, – говорит он, и морщинки окружают глаза, – зови меня Сол.
Часть третья
8 мая 1945 года. День Победы.Германия капитулирует, и в Европе объявлена победа союзников.
Глава 54Семья Курцей
Лодзь, Польша
8 мая 1945 года
Адам возится со шкалой настройки радио, пока в динамиках не раздается голос.
– Через несколько минут, – говорит диктор на польском языке, – мы будем передавать прямую трансляцию из Белого дома в Соединенных Штатах. Оставайтесь с нами.
Халина открывает окно гостиной. Бульвар внизу совершенно пуст. Похоже, все собрались вокруг своих приемников, чтобы услышать новости, которые в Лодзи – во всей оккупированной Европе, да во всем мире, если уж на то пошло, – ждали больше пяти лет.
Решение Халины перевезти семью в Лодзь было продиктовано практичностью. Некоторое время они перебивались в Варшаве, но город, точнее то, что от него осталось, стал непригоден для жизни. Они обсуждали возвращение в Радом и даже решились съездить туда и переночевать у Собчаков, но обнаружили, что квартира на Варшавской улице и магазинчик родителей теперь принадлежат полякам. Халина не была готова встретить на пороге своего старого дома незнакомцев – незнакомцев, которые хмуро смотрели на нее и заявляли, что не собираются уходить, которым хватило наглости считать, что то, что когда-то принадлежало ее семье, теперь принадлежит им.
Эта встреча так разозлила Халину, что она пришла в ярость, и Адаму пришлось взывать к ее здравому смыслу, напомнив, что война еще не закончилась, что они еще выдают себя за арийцев и скандал только привлечет ненужное внимание. Она покинула Радом с разбитым сердцем, но решила найти город, где они могли бы устроиться, по крайней мере до конца войны – город с достаточно развитой промышленностью, чтобы можно было найти работу и квартиру для проживания того, что осталось от семьи, включая ее родителей, которых на уговорила остаться в Вилянуве до официального окончания войны. Халина слышала, что в Лодзи есть квартиры, работа и отделение Красного Креста. И действительно, когда они приехали, то довольно быстро нашли жилье. Городское гетто ликвидировали позже других, поэтому в старом еврейском квартале остались сотни пустующих квартир, а поляков было слишком мало, чтобы занять их. Мысли о том, что случилось с семьями, которые жили в этих квартирах раньше, вызывали тошноту, но Халина знала, что они не могут позволить себе снимать жилье в центре. Она выбрала две квартиры по соседству, самые просторные из тех, что смогла найти. Там отсутствовала половина мебели, но пустующих квартир было так много, что она смогла собрать достаточно там и сям, чтобы сделать их пригодными для жилья.
Семья молчит, пока Яков ставит полукругом пять стульев около камина, над которым стоит радио, словно надгробный камень.
– Садись, любимая, – говорит он Белле.
Та осторожно садится на стул и кладет ладонь на едва заметный животик. Она на шестом месяце беременности. Мила, Халина, Адам и Яков тоже садятся, а Фелиция сворачивается калачиком на полу, морщась, когда подтягивает коленки к груди. Мила пропускает сквозь пальцы ее волосики, которые у корней природного рыжего цвета. Ей мучительно видеть, что дочке больно. Цинга, которой она заболела в бункере монастыря, в основном прошла, но Фелиция еще жалуется на боль в суставах. По крайней мере, вздыхает Мила, к ней вернулся аппетит – когда Мила забрала ее, Фелиция неделями отказывалась есть, говоря, что это слишком больно.
Наконец в динамиках раздается голос Гарри Трумэна, нового президента Соединенных Штатов, и вся семья подается вперед.
– Это скорбный, но знаменательный час, – выступает Трумэн сквозь помехи. Местный диктор переводит. – Генерал Эйзенхауэр сообщает мне, что немецкие войска сдались Объединенным Нациям, – он выдерживает эффектную паузу и добавляет: – Флаги свободы реют по всей Европе!
Слова «свобода» и «реют» эхом отдаются в комнате, паря в воздухе, словно конфетти.
Курцы смотрят на радио, потом друг на друга, пока пышная речь президента робко опускается им на колени. Адам снимает очки и поднимает лицо к потолку, сжав пальцами переносицу. Белла утирает слезу, и Яков берет ее за руку. Мила закусывает губу. Фелиция с любопытством смотрит на остальных, потом на мать, не понимая, почему они плачут от такой хорошей новости.
Халина пытается представить американского президента, торжественно восседающего за письменным столом в шести тысячах километров на запад от них. «День победы в Европе», сказал он. Но для Халины слово «победа» кажется пустым. Даже фальшивым. Нет ничего победного в разрушенной Варшаве, которую они покинули, или в том, что о многих родственниках нет вестей, или в том, как повсюду, где когда-то было крупное лодзинское гетто, они ощущают призраки двухсот тысяч евреев, большинство из которых, по слухам, встретило смерть в душегубках и газовых камерах Хелмно и Аушвица.
Из соседней квартиры слышны радостные возгласы. В окна проникают крики с улицы. Лодзь начинает праздновать. Мир начинает праздновать. Гитлер побежден – война окончена. А значит, они снова могут быть Курцами, Эйхенвальдами и Кайлерами. Снова быть евреями. Но настроение в квартире не праздничное. Ведь судьба остальных родных не известна. И так много погибших. Каждый день предварительные оценки потерь растут. Сначала это был миллион, потом два – цифры так велики, что их чудовищность невозможно постичь.
Когда речь Трумэна заканчивается, польский диктор объявляет, что Красный Крест будет и дальше открывать отделения и лагеря для перемещенных лиц по всей Европе, и призывает выживших регистрироваться. Адам выключает радио, и в гостиной снова наступает тишина. Что тут сказать? Наконец Халина нарушает молчание.
– Завтра, – заявляет она, заставляя голос звучать ровно, – я вернусь в Красный Крест и перепроверю, чтобы все наши имена были зарегистрированы. Узнаю про лагеря для перемещенных лиц и когда именно мы получим доступ к списку имен. И договорюсь о связи с мамой и папой в деревне.
Внизу, на улице, радостные крики становятся громче. Халина встает, подходит к окну и осторожно закрывает его.
Глава 55Семья Курцей
Лодзь, Польша
июнь 1945 года
Каждый день Халина идет знакомым маршрутом от квартиры в Лодзи сначала до временной штаб-квартиры Красного Креста в центре города, потом до недавно построенного здания Общества помощи еврейским иммигрантам и наконец в Американский еврейский объединенный распределительный комитет, или Джойнт, как все его называют, в надежде узнать новости о пропавших родственниках. Если не делает обход, она шерстит местную ежедневную газету, которая начала публиковать списки имен и частные объявления выживших о розыске родственников. На радио тоже есть станция, посвященная помощи в воссоединении выживших; она дважды звонила туда. На прошлой неделе надежды Халины стремительно возросли, когда она нашла имя Франки в списке, опубликованном Центральным комитетом польских евреев – организацией, которую финансирует Джойнт. Франку вместе с братом и родителями отправили в лагерь Майданек неподалеку от Люблина. Необъяснимой волею случая она, Салек и Терза выжили. Однако ее отцу Моше так не повезло. Халина взялась за организацию переезда тети и кузенов в Лодзь, но ей сказали, что на это могут уйти месяцы; они в числе тысяч беженцев, ждущих помощи в лагере для перемещенных лиц. По крайней мере Нехума и Сол теперь в Лодзи, она наконец сумела вывезти их из деревни.
«Наверное, я им уже надоела», – думает Халина, подходя к Красному Кресту, где волонтеры хорошо ее знают. Как правило, они приветствуют ее полуулыбкой, покачиванием головы и печальным «Простите, новостей нет». Но сегодня не успела закрыться алюминиевая дверь, как к ней подбегает одна из волонтеров.
– Это вам! – кричит женщина, размахивая над головой маленькой белой бумажкой.
Дюжина человек оборачиваются к ним. В обычно полном печали помещении восторг женщины вызывает диссонанс.
Халина останавливается, оглядывается через плечо и смотрит обратно на женщину.
– Мне? Что… что мне?
– Вот! – волонтер держит телеграмму на вытянутых руках и читает вслух: – «В Италии с Селимом. Ищите через 2-й польский корпус. Генек Курц».
Имя брата лишает ее равновесия, и Халина инстинктивно расставляет руки, чтобы не упасть.
– Что? Где он? – ее голос дрожит. – Дайте посмотреть.
Она тянется за телеграммой, голова кружится. Второй польский корпус? Это же армия Андерса? С Селимом, которого они все считали мертвым? Халина едва дышит. Про генерала Андерса в Лодзи говорят все – он и его солдаты – герои. Они взяли Монте-Кассино. Сражались на реке Сенио, в битве за Болонью. Халина качает головой, пытаясь представить Генека и своего зятя Селима в военной форме, в бою, творящими историю. Но не может.