– Я тоже так думаю, – говорит Мила. – Я хочу, чтобы Фелиция росла в таком месте, где будет чувствовать себя в безопасности, где сможет чувствовать себя… нормальной.
Мила хмурится, гадая, что вообще значит для ее дочери «нормально». Единственная жизнь, которую знает Фелиция, – это постоянная травля. Когда она вынуждена скрываться. Тайком бежать из гетто. Жить у чужих людей. Ей почти семь лет, и все они, кроме первого года, прожиты во время войны, с жутким осознанием того, что существуют люди, которые желают ей смерти только за то, что она родилась. Мила и ее братья и сестры хотя бы знают, что так было не всегда. Но война, гонения, ежедневная борьба за выживание – вот что «норма» для Фелиции. На глаза наворачиваются слезы.
– Все, что пережила Фелиция. Невозможно стереть то, что здесь случилось, – она мотает головой. – Слишком много призраков, слишком много воспоминаний.
Сидящая рядом с Милой Белла кивает, и у Якова болит душа за нее. Ей не обязательно озвучивать свое мнение: они все знают, что для Беллы возвращение в Радом невозможно. Без родителей и сестры для нее там ничего не осталось. Яков находит руку Беллы и сжимает ее пальцы, невольно вспоминая, как за месяцы глубочайшего отчаяния чуть не потерял ее. Как она вытеснила его из своей жизни. У него разрывалось сердце, когда он видел ее такой, смотрел, как она тает. Он никогда не ощущал такой беспомощности. И никогда не испытывал такого облегчения, как когда она наконец сделала над собой усилие и мало-помалу начала жить дальше. В Варшаве он видел проблески старой Беллы, но, похоже, именно беременность, эта новая жизнь внутри нее помогла восстановить силу, необходимую для того, чтобы наконец исцелиться.
Яков поднимает глаза на родителей. По тому, как мама будто готовится к чему-то, он понимает, что она знает, что он скажет. Это не новость, он уже рассказал ей, что они с Беллой подумывают переехать в Соединенные Штаты, но слова даются нелегко.
– Дядя Беллы в Иллинойсе, – тихо начинает он, – согласен поручиться за нас. Конечно, это не гарантирует визу, но это начало. И мне кажется разумным принять его предложение.
Безусловно, остальные понимают, что в Штатах Белла по крайней мере будет окружена тем, что осталось от ее семьи.
– Как только доберемся до Чикаго, – говорит Белла, переводя взгляд с Нехумы на Сола, – мы сможем запросить визы для остальных членов семьи. Если захотите.
– Мы пока останемся в Польше, – добавляет Яков, – по крайней мере, до рождения ребенка.
Поручительство американца. Эта мысль ложится на сердце Нехумы свинцовым грузом. Будь ее воля, она прожила бы все отведенные ей на земле часы рядом с детьми. Но она не может спорить с Яковом. С его стороны было бы глупо не принять помощь от Беллиного дяди. Без поручительства получить американскую визу практически невозможно.
Яков продолжает объяснять, что сейчас судам не разрешается отправляться из Европы в Штаты, но скоро эти ограничения отменят.
– Пассажирские суда отплывают из Бремерхафена, – говорит он, наклоняясь над картой и показывая город на северо-западе Германии. – Когда родится ребенок, мы планируем временно поселиться в лагере для перемещенных лиц здесь, в Штутгарте. Там у нас будет больше шансов получить визу.
Халина смотрит на Якова через стол, брезгливо поджав губы. Ей отвратительна мысль о переезде брата в Германию.
– В Польше что, нет лагерей для перемещенных? – она с негодованием качает головой, вызывающе глядя на него своими зелеными глазами. – Я лучше перережу себе горло, чем ступлю в утробу зла.
Тон Халины резок, и если раньше это возмутило бы Якова, то теперь нет. Защита семьи стала ее работой, понимает он, она просто заботится о нем. Он с пониманием встречает ее сердитый взгляд, соглашаясь, что идея переехать в Германию нервирует.
– Поверь мне, Халина, будет непросто. Но если это значит, что мы будем на шаг ближе к новой жизни в Штатах, то мы готовы к нему. В данный момент можно с уверенностью утверждать, что мы переживали и худшее.
На мгновение в комнате становится тихо, пока Халина не заговаривает снова.
– Тогда хорошо, – признает она. – Яков, у вас с Беллой есть причина остаться. Но у нас нет. Думаю, мы все с этим согласны. Я за то, чтобы поехать в Италию. К Генеку и Селиму. Там мы все вместе, как одна семья, сможем решить, куда ехать дальше.
Она смотрит на родителей.
Нехума с Солом переглядываются.
– Жаль только, что мы понятия не имеем, что… – говорит Нехума, но останавливается, чтобы поправиться, – где Адди.
Остальные молчат, потерявшись в собственных страхах. Но Нехума кивает.
– Италия.
– Нельзя забывать, что во время войны Муссолини был союзником Гитлера, – предостерегает Сол. – Предлагаю проложить маршрут с как можно меньшим количеством гражданских пунктов пропуска.
Итак, решение принято: Яков и Белла через несколько месяцев переезжают из Лодзи в Штутгарт, а со временем, бог даст, и в Америку, а остальные отправляются в Италию.
Вся семья склоняется над картой. Адам ведет пальцем от Лодзи на юго-запад Италии, перечисляя города, в которых точно будут отделения Красного Креста: Катовице, Вена, Зальцбург, Инсбрук. Он не упоминает Краков, поскольку твердо уверен, что его жене лучше никогда не приближаться к тюрьме Монтелюпих ближе, чем на пятьдесят километров. Путь пролегает через Чехословакию и Австрию. Они согласны, что это единственный хороший выбор.
– Я напишу Терзе, Франке и Салеку о наших планах, – вслух рассуждает Халина. – Поинтересуюсь в Джойнте, помогут ли они оплатить их поездку, чтобы мы могли встретиться в Италии. И поговорю с девушками в Красном Кресте: может, они помогут нам спланировать маршрут или расскажут об отделениях Красного Креста по пути, о которых мы не знаем. Нам понадобятся водка и сигареты. Для пунктов пропуска.
Нехума смотрит на Сола, представляя себе путешествие. Добраться до Италии будет нелегко. Но если они смогут, она воссоединится со своим первенцем. И у Фелиции будет отец! От этой мысли ее настроение улучшается. В начале войны они с Солом понятия не имели, доживут ли до ее окончания, доживут ли до этого ее дети, соберутся ли они когда-нибудь вместе, как единое целое. В день, когда немцы вошли в Радом, ее мир рухнул. Она наблюдала, как все основополагающие истины жизни, которую она знала: ее дом, семья, безопасность – бросают на ветер. Теперь эти осколки ее прошлого начали опускаться обратно на землю, и впервые за пять лет она позволила себе поверить в то, что со временем, проявив терпение, она сможет сшить подобие того, что было когда-то. Как раньше, никогда не будет, она достаточно мудра, чтобы понимать это. Но они здесь, и по большей части вместе, что кажется каким-то чудом.
Конечно, она не может не обращать внимание на отсутствующие фрагменты: на Моше и родне, которую потерял Сол, и на родственниках Адама, о которых все еще ничего не известно, и особенно на зияющей пустоте на месте ее среднего сына. Что стало с ее Адди? Настроение Нехумы портится, пока она пытается примириться с неизвестностью, с вероятностью, что может так никогда и не узнать о нем, – и ее мир, ее гобелен, никогда не будет полным без него.
Глава 56Халина
Австрийские Альпы
июль 1945 года
Через просвет между деревьями видно только сине-стальное небо. Уже перевалило за восемь часов вечера, но света еще достаточно, чтобы почитать книгу, если бы она у нее была. Уставшие за день, родители, Мила и Фелиция спят, раскинувшись на привале и положив под головы сумки и небольшие кожаные ранцы с тем, что осталось от их вещей. Слушая стук дятла по стволу ближайшей осины, Халина вздыхает. Пройдет еще час, прежде чем стемнеет, и два – она знает, – прежде чем она заснет. Можно с тем же успехом воспользоваться последними лучами света, решает она и достает из внутреннего кармашка своей сумочки носовой платок. Она разворачивает его, раскладывает оставшиеся сигареты в ряд перед собой и пересчитывает. Двенадцать. Она надеется, что этого хватит, чтобы подкупить охрану на следующем пропускном пункте.
«Встретимся в Бари», – написал Генек в последнем сообщении. Несмотря на строгие ограничения на перемещения гражданских лиц, Халина, Нехума, Сол, Мила и Фелиция не стали задерживаться в Лодзи. Адам остался.
– Ты иди, – сказал он Халине. – Я останусь, заработаю немного денег, – он нашел постоянную работу в местном кинотеатре. – Догоню вас в Италии, когда устроитесь.
Халина не спорила. За несколько недель до этого Адам узнал через Международную поисковую службу, что имена его родителей, братьев, сестры и племянника в списке подтвержденных погибших. Других сведений там не было, только имена на бумаге среди сотни других. Адам был убит горем, и то, что ему не дали объяснений о том, как или когда они погибли, сводило его с ума. Халина понимала, что он остался не из-за работы. Ему нужны были ответы.
Поэтому Халина и остальные отправились в путь, захватив столько сигарет и бутылок водки, сколько могли унести. Халина наняла водителя, чтобы тот довез семью до Катовице, города в двухстах километрах к югу от Лодзи. Там Халина, все еще свободно говорившая по-русски, устроила, чтобы их подвезли в кузове грузовика, доставлявшего обеспечение Красной армии в Вену. Поездка заняла несколько дней. Курцы прятались, забившись между ящиками с военной формой и мясными консервами, боясь, что если их поймают при пересечении границ Чехословакии или Австрии без соответствующих документов, то оправят обратно, или, того хуже, посадят в тюрьму.
Из Вены они на попутках доехали до Граца, где их высадили у подножия Южных Известняковых Альп, исполинской покрытой снегами гряды, тянущейся на юго-запад, по Австрии на территорию Италии. Халина задумалась, выдержат ли родители или Фелиция, еще болезненно худенькая, поход: Альпы были грандиозны, выше, чем любые горы, что она видела раньше. Но если они не хотят столкнуться с дюжиной пропускных пунктов на железнодорожных станциях и границе, пеший переход остается их лучшим вариантом. Отдохнув неделю в Граце, Курцы избавились от некоторых вещей, заполнив освободившееся в сумках место хлебом и водой, и на последние сбережения (Адам настоял, чтобы они взяли и его деньги) наняли проводника – австрийского юношу по имени Вильгельм, – чтобы тот показал им путь через горы.