по Писаниям.
Эти на вид не связанные между собой образы слагаются в общую картину, если мы смотрим на них в рамках единой библейской истории. Стоит извлечь их из этой истории, и они тут же окажутся в какой-то другой – вероятнее всего, в какой-либо версии абстрактного «договора дел», где человечество ждет либо ад, либо рай. Только когда мы вполне всерьез начнем относиться к выражению «по Писаниям», которое употребляли христиане первых поколений, мы сможем в полной мере понять христианское значение фразы «за грехи наши». А для этого нам придется отказаться от представлений о спасении в стиле Платона, от морализаторской идеи о положении человечества и в конечном итоге от языческих представлений о том, как спасение достигается. Первые мешают видеть, что тут начинается революция. Вторая принимает часть проблемы за всю проблему. Третьи создают искаженную пародию на настоящую библейскую картину.
Ключ к выходу из тупика, как это часто бывает, находится в самом начале. Библия сознательно рассказывает об истории Израиля и его земли так, что это перекликается с историей Адама и Евы в саду Эдемском. Разумеется, мы можем думать, что эти истории были созданы и записаны в обратном порядке: что тот, кто записал первые главы Бытия в том виде, в каком они нам известны, уже держал в уме долгую историю Израиля. Две эти истории помогают понять одна другую. Стоит прочитать рассказ об Адаме и Еве – и вам открывается суровый смысл более длинной истории Израиля. Прочтите все повествование об истории Израиля, и вы поймете трагедию человечества, которая с важнейшими яркими подробностями представлена в первых главах Бытия.
Но две эти истории – не просто параллели, где одна просто иллюстрирует другую. Бытие рассказывает об Аврааме и его потомках так, что читатель видит: эта семья призвана стать средством для решения проблемы всего человеческого рода. Вот в чем смысл Бытия 1–12. Бог призывает Авраама и Сарру, чтобы устранить последствия того, что сделали Адам и Ева. Тогда Бог может снова осуществлять свой изначальный замысел о творении. Земля Обетованная должна была стать новым Эдемом. Об этом ясно говорят оба древних текста, именно так их позднее понимали многие другие авторы – как еврейские, так и христианские.
Из этого сразу следуют три вещи. Во-первых, земля Обетованная должна была стать местом жизни, противоположностью смерти. Об этом с большой силой говорится в конце Второзакония (30:15–20), что перекликается с Бытием 3:22–24, где Адама и Еву изгоняют из Эдемского сада, лишая их доступа к древу жизни. Та жизнь, которая была дарована и утрачена в начале, должна быть восстановлена в конце. «Жизнь» на Земле должна стать ответом на «смерть» изгнания из Эдема.
Во-вторых, эта Земля должна стать в конечном итоге местом Божьего присутствия. Первоначальное творение, небо-и-земля, должно было стать жилищем не только для людей, но и для Бога-Творца. Творение в целом было своеобразным Храмом, в центре которого стояли люди, «образ» Бога. Скиния в пустыне и затем Иерусалимский Храм были как бы творением в миниатюре, «микрокосмом», местом, где Бог будет обитать среди своего народа, которое указывает на его желание в конечном итоге обновить и восстановить творение, заполнить его своим мощным присутствием. (Эту цель подразумевают многие библейские книги, и она всплывает на поверхность в таких текстах, как Чис 14:21, Пс 71:19, Ис 11:9 и Авв 2:14). Читая о создании скинии в конце Исхода и о том, что в ней должен делать первосвященник Аарон, мы можем увидеть тут стремление обновить или восстановить изначальное творение первых глав Бытия. «Микромир» священного шатра, этого замкнутого пространства, наполненного присутствием Бога, перекликается с историей изначального творения. Небо и земля созданы друг для друга. Бог таинственно присутствует там и тут. Люди, носящие образ Божий, стоят в центре и играют роль священников.
В-третьих, Писания Израиля намекают на то, что сама Земля была указателем, который говорил о чем-то большем. «Проси у Меня, – говорит Бог своему помазаннику царю, – и Я сделаю народы наследием твоим и края земли владением твоим» (Пс 2:8). Тут «земля Обетованная» расширяется, включает в себя весь мир; о том же говорят Псалмы 71 и 88, а тексты пророков, такие как Исаия 11, добавляют к этой картине образ обновленного творения. Другие псалмы и тексты пророков утверждают, что Бог Израилев задумал в конечном итоге распространить свое спасающее и человечное правление на весь мир. И тут в очередной раз Писание говорит не о душах, «отправляющихся в рай», но о грядущем новом творении, на которое указывает Обетованная земля как его знак и символ.
Важен каждый отдельный элемент этой невероятно сложной (для нас) картины, если мы хотим проникнуть в мысли первых последователей Иисуса и понять, что они имели в виду, когда говорили, что Иисус умер «по Писаниям» и «за грехи наши». Если нам не удастся все это соединить, если мы не увидим всю картинку как единое целое, наши представления о кресте будут определяться неверными схемами и формулировками. Хуже того: тогда мы поместим крест в иной контекст, в другие рамки. И в этом ином контексте, который был создан, чтобы заполнить пробелы контекста первоначального, самые важные слова, такие как «за грехи наши», обретут иной смысл, который будет отличаться от первоначального – это тонкое отличие, но оно существенное. Тогда мы отделим этот смысл от Библии, от истории Израиля – и он обретет языческий характер.
Сопоставим историю Адама и Евы с историей Израиля, помня в то же время, что вторая следует за первой. Что мы тут увидим? В обоих случаях на смену обетованной жизни приходит реальность смерти; и это в обоих случаях объясняется одной и той же причиной. Первые люди отвернулись от призывов и повелений Творца; Израиль отверг призывы и заповеди (они прозвучали еще сильнее) Бога завета. Великие пророки мучительно пытались разгадать смысл трагедии и кошмара изгнания. Полчища язычников победили Израиль, осквернили его святыни и увели избранный народ в Вавилон (тот Вавилон, где, как рассказывает Бытие 11, надменность людей достигла своего апогея). Какой во всем этом смысл? Пророки, в соответствии со Второзаконием, видели в изгнании в первую очередь своего рода смерть при жизни. Но это не был конец истории, как будто бы хаос вернулся и одержал окончательную победу. Каким-то образом – и эта идея родилась в молитвах и в поэзии самых великих пророков – тот Творец, который хотел сделать народ завета средством для спасения всего человечества, теперь, когда избранный народ сам оказался в бедственном положении, снова должен его спасти. Он снова должен призвать какой-то остаток израильского народа, оказавшегося в изгнании, быть может, даже единственного человека, через которого он освободит Израиль. Как именно Бог это совершит, оставалось неясным. Но пророки твердо верили в то, что это произойдет. Если Бог Израилев в самом деле Творец всего мира, это просто его священная обязанность. Он, несмотря ни на что, должен сохранить верность своему завету, своему замыслу о творении. Первые христиане верили в то, что именно это Бог совершил в Мессии Израиля Иисусе и через него.
Почему же тогда кульминацией всей этой истории стал момент прощения грехов? И почему Павел или кто-то еще предполагает, что, когда Бог решит проблему грехов, это произойдет «по Писаниям», в соответствии с Библией? Чтобы ответить на этот вопрос, нам надо вернуться к прошлому разговору о грехе, чтобы рассмотреть эту тему глубже и понять, какое место она занимает в более широкой картине.
Слово «грех» мрачно и уродливо само по себе, но, что еще хуже, на Западе его во многом неверно понимают. В сознании людей при слове «грех» – справедливо или нет – возникает образ моралиста, который всем недоволен, пытается всех учить, потому что он самый святой, и при этом придирается к мелким проступкам, начисто игнорируя такие крупные вещи, как справедливость или угнетение. Разговоры о грехе обычно ассоциируются с дуалистическим отвержением «мира», с надменным «потусторонним» благочестием и с суровым взглядом на жизнь, потому что ведущие такие разговоры охотно отправляют большую часть человечества в пламя вечное. Разумеется, есть немало проповедников и наставников, которые говорят о грехе мудро, опираясь на Библию. Это действительно крайне важная тема.
Но я хотел показать, как большинство людей – и внутри церкви, и вне ее – воспринимает слова о грехе. Некоторые люди ушли из церкви именно потому, что не смогли смириться с подобными представлениями. Когда-то «грех» беспокоил именно тех, кто без раскаяния совершал злодейства. Сегодня злодеев эта тема не волнует. Люди, которые любят поговорить о грехе, обычно считают, что это проблема окружающих, а не их самих. На протяжении жизни последнего поколения в западном мире, в том числе в Церкви, язык «греха» стал крайне неадекватным – не в последнюю очередь из-за того, что, как Иисус говорил о фарисеях, он отражал тенденцию очищать поверхность, скрывая глубокую испорченность внутри. Но мы пока не знаем, чем его заменить.
Иные люди говорят (и тут есть доля правды), что за разговорами о грехе стоит только лишь желание контролировать других. Это просто борьба за власть, утверждают критики, нравственный эквивалент навязчивой и требовательной культуры «здоровья и безопасности». Идея греха душит свободу и позволяют играть с другими людьми в игру под названием «безопасность прежде всего». За ней стоит устарелое и, вероятно, невротическое стремление избегать случайностей и неопределенности жизни, отказавшись от той радикальной свободы, которая нам дана.
Некоторые церкви, опасаясь нравственной анархии, цепляются за старинные правила. Другие переключают внимание на новые модные темы: тут проповедники все еще полны негодования, но обличают скорее борьбу за нефть, а не прелюбодеяния. На смену старым грехам пришли новые: яростные моралисты теперь говорят об экологии, феминизме и международных долгах. А кто-то вообще отказался от самой идеи греха, считая, что единственный оставшийся грех – это уверенность в собственной правоте, то есть представление, что «наш» образ жизни лучше, чем «их». (Это ведет к парадоксальному самодовольству из-за того, что мы лишены самодовольства.)