– Я готова! – закричала Карла, спрыгивая с кровати и устремляясь к столу с бусинами.
Аманда и ее мать залились смехом.
– Смейтесь, смейтесь, а что бы вы делали без меня, а?
– Ты лучшая, малышка, – сказала Аманда, обнимая сестру.
Глава 34
Уже наступила ночь, но Стелла не осмеливалась прервать Джейкоба. Она боялась, вдруг ей больше не выпадет шанса поговорить с ним, вдруг на следующий день он не захочет продолжать и не станет ничего рассказывать. Она решила оставаться в клинике столько, сколько будет необходимо для того, чтобы понять, что произошло и, прежде всего, почему.
Она поглощенно слушала его вибрирующие в воздухе слова. Ее поразила история его окруженного трудностями детства, и ей не хотелось, чтобы она заканчивалась. Мастерство, с которым Джейкоб вел свой рассказ, в некоторой степени шокировало ее. Он мог до мельчайших подробностей описать все, что когда-то пережил, и это смущало ее. Кто он? Психопат-интеллектуал? Гений-сумасшедший? Или наделенный острым умом мерзавец? Но ей было ясно, что каждое слово Джейкоб произносил взвешенно и с абсолютной уверенностью, будто читал книгу, которую она сама держала перед ним в руках, переворачивая страницы. Больше всего ее беспокоило не то, что она хотела продолжить читать эту книгу, а то, что она была во власти истории Джейкоба и, даже не будучи уверенной в правдивости его рассказа, она, совершенно очевидно, хотела и дальше слушать этот голос.
– Скажи, Джейкоб, почему ты так уверен в том, что годы в Солт-Лейк-Сити имеют какое-то значение?
– Потому что там все началось. Именно тем летом, когда я приехал туда, была запущена цепь событий, которые годы спустя привели к тому, что этой ночью мы с тобой сидим здесь. Но я еще не дошел до этого, Стелла.
– Пожалуйста, продолжай.
– Итак, я приехал в Солт-Лейк-Сити в конце мая 1996 года. Около семнадцати лет назад. Я не знал, какая жизнь ждет меня в доме дяди, но я точно знал, что не хочу, чтобы она была похожа на ту, что я оставил в Шарлотсвилле. Я хотел наслаждаться ею, хотел смеяться, но прежде всего я хотел жить. Отдалиться от воспоминаний детства. Мой дядя был жизнерадостным человеком, но с женщинами у него не ладилось. В какой-то мере причиной этого наверняка были его огромные седые усы, на которые, я уверен, женщины просто не могли смотреть. Вряд ли отсутствие сексуальной привлекательности можно было бы на сто процентов списать на эти усы, но на семьдесят или восемьдесят – вполне. Другие двадцать были результатом его забавного брюшка, которое было особенно заметно, когда он надевал рубашку. Оно смешило меня, потому что он им гордился и сам смеялся над тем, как умудрился сохранить его в неизменном состоянии с тридцати до пятидесяти с небольшим лет. Не помню, что именно мы сказали друг другу тем вечером, когда я приехал в Солт-Лейк-Сити, но в общих чертах это было как-то так:
– Знаешь, Джейкоб, забавно, что единственные два человека, которые действительно любят твою мать, оказываются за тысячи километров от нее.
– Думаю, мне нужно было немного отдалиться, чтобы увидеть все происходящее в перспективе, – ответил я.
– Перспективу дают годы. Это как с вином.
– В каком смысле?
– Если ты хочешь понять какую-то ситуацию или хотя бы увидеть всю ее серьезность и осознать, куда приведут ее последствия, сделать это ты сможешь только по прошествии лет. С течением времени ты поймешь, что, возможно, твоей матери было не так-то просто принять такое решение и остаться там, и, вероятно, даже ее гипотетическое бегство не спасло бы ее от этого психа.
Слова дяди прозвучали для меня как некая основа, на которую я мог опереться. Я был так невинен в те годы, и это помогло мне убедить себя в том, что я поступил правильно, а моя мать в любом случае осталась бы пленницей. Что бы я ни сделал, чтобы вытащить ее оттуда, это обрекло бы и ее, и меня на еще большие страдания. В каком-то смысле я чувствовал себя виновным в том, что происходило между ними. На фотографиях в гостиной они молоды и счастливы, и это было абсолютно непохоже на то, как они обращались друг с другом сейчас. Мне кажется, что отец в какой-то степени винил меня в своих личных неудачах. Со мной он чувствовал себя рабом, с ней – юношей. По крайней мере, именно так я понял телефонный разговор, который состоялся у нас с мамой через несколько дней после приезда в Солт-Лейк-Сити. «Твой отец меняется», – сказала она мне. «Не думаю, что такое можно изменить, – ответил я, – он жил так слишком много лет». «Он стал таким только после того, как появился ты», – сказала мать. Я не нашел, что ответить. Да и что бы я мог сказать? Сказать что-то – значило бы признать, что и мать винит меня в сложившейся ситуации. Я не сделал ничего, я только существовал, только любил ее. Я промолчал, и она поняла, что значит это молчание. После этого мы оба положили трубку, зная, что еще нескоро продолжим этот разговор. Ее слова слишком больно ранили меня, чтобы притворяться, что она меня ничуть не задела. Они были для меня как пощечина печали, как удар одиночества. Они разбили мне сердце и заставили увидеть реальную картину, которую я не замечал много лет. Я был лишним в их доме, и, возможно, мне следовало раньше принять решение и уйти оттуда.
По крайней мере, так я думал после того звонка. Несколько недель спустя, когда мы с дядей перетаскивали коробки в подвале под магазином, мы услышали, как кто-то вошел. Дядя как раз расставлял ящики с испанским вином и потому попросил меня подняться и принять покупателей. Как только моя голова показалась над прилавком, я сразу понял, зачем они пришли. Двое полицейских бродили по магазину, оглядывая витрины женевских вин. Лица у них были серьезные, и только через несколько секунд они заметили мое присутствие. Они представляли собой две противоположности полицейской службы: один светлый, второй – очень смуглый. Блондин был очень высоким, темный – очень низким. Первый был чрезвычайно опрятен: чистая, выглаженная форма, значок на своем месте, аккуратно уложенные волосы. Второй – чрезвычайно неряшлив: верхняя пуговица рубашки расстегнута, грязные ботинки, на щеках трехдневная щетина.
– Привет, парень, – поприветствовал меня смуглый полицейский.
– Привет, ребята, – ответил я.
– Ты Джейкоб? – вмешался блондин.
– Да.
Как я уже сказал, Стелла, я знал, о чем пойдет речь, но что-то во мне хотело верить, что я ошибаюсь.
– У нас плохие новости, – сказал темный, почесывая себе бороду.
Блондин предпочел не вмешиваться в разговор, лишь холодно глядел на меня.
– Что случилось? – спросил я.
– Твоя мать умерла.
Он обрушил на меня эту новость без всякой жалости. После этих слов все остальное потеряло для меня всякое значение. Помню, что мы говорили еще четыре-пять минут, но не помню ничего, кроме тех слов, которые раздавались в моей голове снова и снова: мама умерла от рук отца два дня назад, и он проведет в тюрьме весь остаток своей жизни. Больше меня ничто не интересовало. За остальным разговором я следил так же отстраненно, как и тот полицейский-блондин. В какой-то момент мне показалось, что темный пришел один, а светлый был только моим альтер эго, которое мог видеть только я и которое отражало, как я переживал все случившееся. Наполовину отстранившись от ситуации, наполовину внутри нее.
Следующие дни я словно пребывал в чистилище. Я размышлял над произошедшим и над тем, как я бы мог помочь ей, если бы был рядом. Состояние моего духа было похоже на американские горки: я обвинял себя в смерти матери – и в следующую секунду чувствовал облегчение, что все наконец закончилось; или начинал ненавидеть себя за то, что вышел за порог нашего дома.
Дяде пришлось еще хуже. Он каждый день винил себя в том, что так и не попытался снова помочь сестре после произошедшего много лет назад. Он никогда мне этого не говорил, но я догадывался об этом, особенно по тому, как он вел себя со мной. В то время он как раз познакомился с женщиной, и теперь, когда он мог рассчитывать на мою помощь и магазин мог продолжать работать в его отсутствие, он решил отправиться в путешествие по Франции, посетить южные виноградники и отвлечься от смерти сестры.
Через несколько дней после того, как они уехали, все изменилось. В магазине я, как никогда, чувствовал себя потерянным и одиноким. Но кое-что навсегда изменило мою судьбу. То самое место, которое стало свидетелем того, как мне сообщили новость о смерти единственной женщины, составлявшей часть меня, стало свидетелем момента, когда я увидел женщину всей моей жизни: Аманду.
Глава 35
Кровь закипела в жилах директора, когда он, не веря своим глазам, прочел заглавие альбома. Сердце бешено заколотилось, одно за другим сотни воспоминаний о годах, проведенных в Солт-Лейк-Сити, ударили ему в голову. Он не понимал, как этот альбом оказался у Клаудии. Если он правильно помнил, они жили там не более двух лет с тех пор, как родилась дочь.
Годы в Солт-Лейк-Сити были худшими в его жизни. Когда он приехал в этот город, ему было чуть более двадцати. Он только что получил профессию и чувствовал себя достаточно талантливым, чтобы совершить что-то стоящее в мире психологии. Его взяли в частную клинику, открывшуюся пару месяцев назад. Настоящий момент он воспринимал как необходимую ступень для получения опыта, благодаря которому он станет успешным психологом. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Дженкинс переехал в Солт-Лейк-Сити, прежде чем он познакомился с Лаурой, девушкой, бывшей на год младше него, со светло-каштановыми волосами и зелеными глазами, в которых он затерялся навсегда. К его удивлению, очень скоро она превратилась в миссис Дженкинс. Их отношения были полны пылкости и страсти. Жизнь закрутила доктора в неудержимом круговороте чувств.