На правом плече он держит девушку – полагаю, спящую – и закрывает багажник. Затем направляется к главному входу. Дверь приоткрыта. Он толкает ее левой рукой и исчезает внутри. Сад снова погружается в тишину.
Нельзя терять время. Ножом я протыкаю оставшиеся колеса и бегу к двери. Свет фонарей освещает меня, но теперь я уверен, что меня не увидят: сейчас все больше заняты Стивеном и его жертвой, а не тем, что происходит снаружи. Я толкаю огромные деревянные ворота, чтобы проверить, открыты ли они, и, к моему удивлению, они поддаются. Я вхожу в дом. Темную прихожую наполняет густой воздух. Слабый свет, исходящий из одного из боковых проходов, освещает винтовую лестницу напротив двери. Я стою в тени, размышляя, пойти ли в один из проходов или подняться на второй этаж. Со стороны левого прохода доносится разговор двух мужчин. Справа откуда-то издалека звучит старое, ни с чем не сравнимое пение граммофона – Lascia ch’io pianga Генделя. А у этих псов хороший музыкальный вкус!
Решение рождается спонтанно: попытать удачу на втором этаже. На лестнице лежит красный ковер с золотой каемкой. Поднявшись наверх, в полумраке над прихожей я замечаю люстру размером с человека. Никогда раньше я не видел ничего подобного, однако сомневаюсь, что у меня есть время, чтобы полюбоваться ею. Я поднимаюсь выше и оказываюсь в темном коридоре, где единственным источником света был пучок лучей, выбивающихся из приоткрытой двери.
Как можно тише, пригнувшись, я подхожу ближе. Из комнаты не слышно ни звука. Может быть, они ждут меня? И что, если так? А если нет?
Заглядываю в проем. Никого. Единственное, что я вижу, это комната, в которой царит беспорядок. Кровать не заправлена, книги валяются на полу, стол перевернут, повсюду раскиданы бумаги. Я, не зная, есть ли кто-то внутри, еще немного толкаю дверь, чтобы получше осмотреться. Надеюсь, здесь никого нет. Просовываю голову и поворачиваю ее вправо, чтобы посмотреть, что меня ждет там, и тут случается то, чего я так старался избежать.
Опрятно одетый мужчина смотрит мне прямо в глаза, не моргая. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Кажется, будто он – плоть от плоти того ужасающего равновесия, того сочетания противоречий, которое лишает дыхания и заставляет меня засомневаться, где я, на небе или в аду, жив или мертв: у него белые волосы и черные глаза, белая кожа и черный свитер, белая улыбка и черная душа.
– Добрый вечер, – говорит он.
Я не знаю ни что делать, ни что думать.
– Ты, должно быть, Стивен, – продолжает он. – Проходи, приятель, мы еще не имели удовольствия познакомиться.
Наконец я решительно толкаю дверь, выпрямляюсь и вхожу в комнату, не понимая, что творю. Я в нерешительности: достать нож и покончить с ним сейчас же или подождать и посмотреть, как будут разворачиваться события.
– Добрый вечер, – непонятно зачем говорю я.
– Какая она? Это та?
– Кто?
– Девушка. Это Дженифер Траузе?
– Э… Да.
– Превосходно, превосходно. Так и должно быть. Невозможно, чтобы это была не она. Времени мало, тебе, наверное, не терпится.
– Да, но я не останусь.
– Нет? Можешь остаться, уверен, они не будут против.
– Кто?
– Остальные.
– Нет, лучше я пойду, спасибо. Я уже много раз это видел.
– Да, но каждый раз как впервые, верно? – отвечает этот мерзавец, и лицо его озаряется восторгом.
– Да уж, представляю.
– Где она?
– Я оставил ее внизу, с остальными.
– Хорошо, хорошо. В таком случае, думаю, мне уже пора спускаться.
– Да.
– Если ты не остаешься, уходи как можно скорее. Не думаю, что остальным понравится, что ты будешь шататься здесь, если не будешь принимать участия.
– Да, так я и поступлю.
Я делаю пару шагов назад и собираюсь выйти из комнаты, пока кто-нибудь еще не услышал нас и не решил присоединиться к разговору. Мне повезло, что он не знал Стивена в лицо и спутал меня с ним. Меня выворачивает от улыбки этой ходящей «Герники», этого двухцветного человека. Когда я уже переступаю через порог, он вдруг снова обращается ко мне:
– Мне говорили, ты старше. Не думал, что ты так молод.
Я обернулся, не зная, что ответить.
– Я хорошо сохранился.
Несколько секунд он продолжает смотреть на меня с ничего не выражающим лицом. Если ему известен возраст Стивена, то он понял, что я – не он. Он раскрыл меня, разоблачил мою ложь, и мне кажется, он вот-вот предупредит остальных. Если он скажет что-нибудь, они тут же исчезнут в темноте ночи, и я никогда их больше не увижу. Они растают, испарятся, и может пройти еще десять лет, прежде чем они снова совершат какую-нибудь оплошность и я смогу вычислить их местоположение. Я в шаге от того, чтобы вытащить нож из бокового кармана рюкзака. Проверяю его правой рукой, когда он произносит:
– Некоторым из нас везет. Годы идут, а мы не изменяемся.
– Да, – с облегчением отвечаю я.
– До следующей, приятель.
– Всего хорошего.
Теперь, когда я уже вышел из комнаты и иду по темному коридору обратно к лестнице, я с трудом могу вспомнить его лицо. Каким-то странным образом его черты расплылись в моей памяти, и сейчас я представляю лишь пятно на том месте, где должно быть его лицо.
Я иду по коридору, совсем не понимая, что произошло, и думаю о том, как мне повезло. Я могу вернуться и убить его, но тогда остальные услышат шум и трусливо сбегут. Я не выдержу еще одного побега, еще одних бесплодных поисков. Это единственный способ приблизиться к ней, и я должен дойти до конца, какова бы ни была цена.
Глава 42
Аманда босиком взбежала по лестнице, вошла в комнату и распахнула шкаф. Там лежали трое джинсов, две кофточки (бежевая и розовая), черная толстовка, два свитера (белый и синий), топик с цветочками и белая шифоновая юбка. Мысленно она рассчитала все возможные комбинации этих вещей: любому мужчине показалось бы, что вариантов слишком много, однако для нее, собирающейся на свидание с Джейкобом, их не хватало и на сотую долю того, что должно было быть.
Она схватила первые попавшиеся джинсы, надела их с одной из блузок и вышла в сад в поисках мамы и сестры. Она шла, а на ее лице играла улыбка – с особым оттенком, едва ли заметным для окружающих, но понятным для матери. Кейт и Карла были в сарае, где хранился всякий хлам для садовых работ. Время от времени они смешно визжали, когда то или иное непонятное приспособление, висевшее на стене, двигалось то ли от ветра, то ли от инерции. Карла видела в этом приключение, а Кейт – самое большое скопление паутины и грязи в своей жизни.
– Карла, ничего не трогай!
– Смотри, какой паук!
– Боже, скорее уходим отсюда!
– А это что?
– Где?
– Там, на стене.
В воздухе витала пыль, и, хотя в сарае было достаточно светло, дальняя от окон стена находилась в тени, а потому понять, что на ней висело, было невозможно.
– Какой-то инструмент?
– Нет, рисунок.
– Какой рисунок?
– Там, сзади.
В этот самый момент Аманда открыла дверь, собираясь войти, и Кейт и Карла в один голос вскрикнули.
– Как ты нас напугала, Аманда, – сказала Кейт.
– Проснулась! – закричала Карла.
Аманда не ответила. От увиденного она словно окаменела. За матерью и Карлой на всю стену была нарисована огромная звезда. Ни одна линия не была длиннее другой, ни один штрих не отличался от остальных. Она была нанесена черной краской, и каждый мазок был выведен с кропотливой тщательностью.
– Что такое? – спросила Кейт.
Аманда не ответила. Она подняла руку, указывая на стену. Кейт обернулась и тоже увидела ее. Сама не понимая отчего, она испугалась. Бессмысленный знак, нарисованный во всю стену в сарае. Для Аманды, которая и без того превратилась в бурный поток чувств после встречи с Джейкобом, это было уже слишком. Ее мать не знала, но тот же самый символ был начерчен и на обратной стороне записки с именем Аманды и датой. Ее душу и тело охватил сумасшедший вихрь чувств. Она задрожала, не в силах понять, что все это значило.
Кейт некоторое время вглядывалась в рисунок. Несмотря на то что это был самый обычный символ, она никогда не видела ничего подобного. Рисунок был сделан поверх инструментов, будто художника ничуть не смущало, что они там висят. На полу не было ни единой капли краски. Ни одной помарки – одно совершенство.
– Звезда в сарае. Это что-то новенькое, – сказала Кейт.
– И после этого мне нельзя рисовать на стенах? – произнесла Карла, улыбаясь и показывая промежуток между клыками.
– Что бы это могло значить? – спрашивала себя Кейт.
Аманда не знала, как ответить на этот вопрос, но точно знала, что это каким-то образом связано с ней. Она была в шаге от того, чтобы рассказать матери о записке, но еще колебалась между «на помощь» и «я сама со всем разберусь». Этот знак склонил чашу весов в пользу просьбы о помощи, но она сдержалась.
– Понятия не имею, – сказала Аманда.
Она пообещала матери, что сделает свое пребывание здесь сносным. Она пообещала себе, когда увидела, как мать портит зрение из-за какого-то дурацкого браслета, что не будет беспокоить ее детскими выходками.
– Это странно, тебе не кажется?
– Меня это пугает, – сказала Карла.
– У нее девять концов, – заметила Аманда. – Вот что меня больше всего беспокоит.
– Почему? – спросила Кейт.
– Когда ты рисуешь звездочку, ты чертишь линии, которые выходят из одной точки к другой, – ответила Аманда.
– И что?
– Одним движением руки рисуется две линии, из одного края к другому, через центр. Так что у звездочки всегда четное количество лучей. А здесь их девять.
– Становится еще любопытнее, – призналась Кейт.
Карла смотрела на знак с чувством смешанного восхищения и недоумения. Но, заметив удивленные взгляды Кейт и Аманды, она немного испугалась.