– О чем ты говоришь? – спросил Дженкинс.
– О том, что уже более семнадцати лет женщины по всей стране умирают от рук тех, кто пишет эти записки.
– Семнадцати лет? – спросила Стелла, от напряжения слегка приподнявшись со стула. – То есть с 1996 года.
Директор молчал.
– Доктор Дженкинс, – сказал Джейкоб, – думаю, что понемногу вы начинаете понимать, что являетесь одной из ключевых деталей этого пазла, верно?
Директор пораженно смотрел на него. Стелла подошла к Джейкобу, который до сих пор был привязан к стулу, и дотронулась до его руки. Это прикосновение смутило его, он посмотрел на агента, не зная, как реагировать. Она была всего в двадцати сантиметрах от него, так близко, что он мог почувствовать запах ее волос.
– Джейкоб, если на улице и правда разгуливают убийцы, нам нужна твоя помощь, чтобы задержать их, – сказала она.
– Я помогу, Стелла.
– Скажи, Джейкоб, что произошло в 1996-м?
– Солт-Лейк-Сити, – ответил директор.
Глава 45
Тень металась из стороны в сторону по мрачной, полуразрушенной квартире. Еще никогда она не была так взволнованна. Течи, чернота, грязь и мусор пропитали стены. Несколько секунд назад она повесила трубку. Имя Клаудии Дженкинс, которое она услышала на другом конце, повергло ее в шок. Тень кружила по комнате, двигаясь по какому-то неправильному кругу: от изъеденного крысами кресла к столу без стеклянной столешницы и серому дивану. С каждым шагом она раскидывала кучами валявшийся на полу мусор, не обращая внимания на то, что к ее ступням липла клейкая грязь. На одном из этих кругов она вдруг сменила направление и, не зажигая свет, прошла вглубь соседней комнаты. В темноте она наклонилась, подняла с пола толстую книгу и положила ее на что-то, что напоминало незаправленную постель.
Шаркая ногами, она вернулась в гостиную, погрузила правую руку в одну из гор хлама в углу и достала нож, будто ей и не нужны были глаза, чтобы найти его. Она вернулась в по-прежнему темную комнату и наугад открыла книгу. Тень склонилась над страницей, чтобы разглядеть ее содержимое, но без света это было невозможно. Крепко сжав нож, она несколько секунд смотрела на блеск лезвия, а затем поднесла к книге. Очень осторожно она начала вести ножом по внутреннему краю страницы. Когда лезвие дошло до середины, она откинула его в сторону и оторвала остальное руками.
Несколько минут она смотрела на отрезанную страницу, едва ли различая, что там написано. Она сжала лист, сложила его четыре раза и снова вернулась в гостиную. Там она зажгла покрытый пылью светильник, стоящий на каком-то деревянном комоде, углы которого взбухли от влажности, и положила на него свернутый лист. Несколько секунд она смотрела на него, затем достала из кармана карандаш и принялась писать. Когда она закончила, в свете лампы можно было увидеть то, что она начертила на одной из сторон страницы: идеальную звездочку с девятью концами.
Глава 46
Бедный Стивен. Это единственное, о чем я думаю. Его жертвы уже нет с ним. Он оставил ее где-то в доме. Сейчас он стоит на коленях перед картиной, которая занимает одну из стен особняка на нижнем этаже. Оттуда он меня не видит, но и я не вижу картины, на которую он смотрит. Однако его плач, выражение страдания на его лице дают понять, что она слишком много значит для него. Завершив свою молитву, он поднимается с пола, вытирает щеки рукой и резко поворачивается в мою сторону.
Он стоит в свете комнаты, я – в полумраке коридора. В какой-то момент мне кажется, что он меня видит, что он смотрит мне прямо в глаза, но затем я понимаю, что это не так. Взгляд его потерян, будто он погружен в транс, будто какое-то воспоминание захватило его душу. И он начинает идти в мою сторону, я тут же прислоняюсь к одному из шкафов в коридоре. Он проходит мимо, не останавливаясь и даже не замечая моего присутствия.
После него в воздухе остается зловонный след мускуса, который впечатывается в мою память: запах земли, зелени, сухих листьев и хлороформа. Я смотрю, как он безжизненно удаляется в темноту коридора. Я непрестанно думаю о том, сколько же ему пришлось выстрадать перед тем, как оказаться здесь. О том, как он поддался на уговоры «Семерки», ухватившись за чудовищную, бессмысленную идею, повлекшую последствия, пагубные как для него, так и для других. Сколько смертей на твоих руках, Стивен?
Я прохожу в комнату, откуда он только что вышел, чтобы посмотреть на картину, которая столь потрясла его. Теперь, когда я вижу ее, понимаю все: передо мной в роскошной раме из состаренного дерева висит копия – или то, что очень похоже на копию – «Атропы» Гойи. На картине изображены мойры – богини, прядущие нить человеческих судеб. Я узнаю ее в ту же секунду. За годы поисков я узнал, что у «Семерки» какая-то зловещая зацикленность на судьбах людей и образах мойр. В черных и сероватых тонах в центре картины на коленях стоит человек с завязанными за спиной руками. За ним в ритуальных позах находятся три мойры: справа Атропос, держащая ножницы, которыми она разрезает нить жизни; Клото – слева, прядущая эту нить и держащая новорожденного младенца; и Лахесис, смотрящая в линзу и определяющая длину нити. Теперь я понимаю, почему Стивен упал на колени перед этим образом. Он передавал мрачное ощущение беспомощности перед лицом судьбы. Во мраке картины звучала невозможность для этого человека самому определять свою жизнь и решать, сколько будет виться его нить, все это оставалось на милость трех ведьм. Я знаю, точно так же Стивен стоял перед «Семеркой», в полной власти их решений. Но скоро это прекратится.
Я вдруг понимаю, что стою в том самом пустом кабинете, который видел снаружи. На деревянном столе лежит толстая книга в кожаном переплете. Я подхожу ближе и вижу: на обложке черными чернилами нарисована звездочка с девятью концами. Такая же, как на записке Аманды. Я открываю книгу. Взрыв адреналина сотрясает все мое тело. Страница за страницей, нескончаемый рукописный список имен и дат. На первой странице я насчитываю более ста. Одно за другим я читаю имена в этом списке смерти: все они женские. Первая дата – март 1996 года. И только через пятнадцать полностью исписанных страниц я нахожу дату последней записи: «Дженифер Траузе, декабрь 2013».
Окинув страницы быстрым взглядом, я понимаю, что за некоторые годы записей почти нет: 2001-й – одно имя, 2010-й – четыре, в то время как в другие годы, похоже, была настоящая бойня: 1999-й – около двухсот имен, 2005-й – более трехсот. Некоторые имена написаны на других языках: испанском (Marta Dнaz, Laura Lуpez, Marta Gutiеrrez), итальянском (Bianca Gazzani, Francesca Ricci, Giulia Moretti) и даже китайском. От мысли, что эти ублюдки убили более тысячи женщин, выворачивает желудок. Меня охватывает неудержимое чувство отвращения к ним. Сегодня они должны умереть.
Я выпрямляюсь и перелистываю к первым страницам. Во мне больше страха, чем надежды. Я бы хотел ошибаться. Прочитав первые пятнадцать имен, я вдруг чувствую, как падаю с небоскреба, а желудок поднимается к груди. Вот оно, среди других записей с той же датой ее имя: «Аманда Маслоу, июнь 1996».
Глава 47
– Это еще что такое, Аманда?
– Ничего, мама. Пожалуйста, отдай, – ответила Аманда, пытаясь вырвать записку из рук матери.
– Стой смирно, Аманда! – прикрикнула Кейт.
Продолжая идти к дому, она прочитала вслух, словно не понимая написанного: «Аманда Маслоу, июнь 1996».
– Разве это твой почерк? Мне казалось, у тебя другой.
– Мама, отдай мне.
– С чего ты так разволновалась? Это просто записка. Ах вот оно что… Это письмо от какого-то мальчика?
– Нет, мам, не от мальчика. Отдай.
Кейт перевернула листок, даже не представляя, что она там обнаружит: та же самая девятиконечная звезда, которую она только что закрыла одеялом на стене в сарае. Увидев ее, Кейт застыла на месте.
Аманда закричала:
– Мама, пожалуйста!
Сама не понимая зачем, Кейт повернулась на сто восемьдесят градусов и, не взглянув на дочь, направилась в сарай с запиской в руках. Она сбросила одеяло, которым закрыла знак. Кейт завороженно смотрела на стену, полагая, что здесь должна быть какая-то ошибка, и снова посмотрела на звездочку на записке. Они были одинаковые, абсолютно идентичные в своей безупречности и непостижимом отсутствии человеческой оплошности. Пораженная до глубины души, она уронила листок на землю. Еще несколько секунд она смотрела на него, не слыша пустых объяснений Аманды.
Кейт повернулась к дочери и сказала:
– Не могу поверить, что ты способна на такое хулиганство.
– Что?! – воскликнула Аманда.
– Я не понимаю твоего поведения, Аманда. Я дала тебе шанс, а ты берешь и отплачиваешь мне тем, что разрисовываешь стену чужого дома. Я в тебе разочарована.
Аманда не верила своим ушам. «Слава богу, она думает, что это моих рук дело и что это я нарисовала».
– Завтра утром ты возвращаешься в Нью-Йорк, – сказала Кейт.
– Что? – переспросила Аманда. – Мама, клянусь, это не я.
– Ну, тогда объясни мне кто. У тебя в руках записка с твоим именем и знаком, который каким-то случайным образом оказывается на стене. Аманда, не держи меня за дуру. Завтра же ты возвращаешься к тете в Нью-Йорк. Эти каникулы для тебя закончены. Знаешь, мне обидно за твоего отца. Он надеялся, что в этом году мы отдохнем всей семьей так, как давно уже не отдыхали. Но теперь я вижу, что ты стала просто неблагодарной девчонкой.
– Мама, клянусь, это не я. Я не хочу уезжать в Нью-Йорк. Я хочу остаться. Клянусь. Это не я.
– Как тебе не стыдно врать матери!
– Мама, я не вру. Пожалуйста, поверь мне, – ответила Аманда, глотая слезы.