Трит со вдохом послушался. Вулф встал рядом и поймал в ладонь его правый локоть:
– Вот. – Он чуть подвигал рукой, Трит сморщился. – Больно?
– На самом деле нет, – сказал Трит, подумав.
– Хорошо. – Вулф передвинул руку к его поясу, к полосе твердых мышц под пупом. – Подтянись.
Трит, чуть задержав дыхание, исполнил.
– Ты хротец. У тебя не только кости – все нутро железное. – Вулф отступил. – Попробуй снова.
На сей раз Трит дальше оттянул тетиву, и лицо его сурово застыло. Стрела, просвистев над плацем, глубоко воткнулась в змея.
– Мастер Гленн.
Оба обернулись к спешившей к ним по траве Хелисенте Исток.
– Ее милость желает говорить с тобой.
Она за рукав потянула Вулфа в замок, оставив Трита метать стрелы.
– Принц Гума в Инисе, – объяснила она на ходу.
Подождав, пока Джулиан расчистит им подступы, они поднялись к королевской опочивальне, где ждала в одной сорочке Глориан. Волосы стекали ей до пояса.
– Хелисента тебе сказала, – поняла она, заглянув ему в лицо.
– Да. – Вулф запер дверь. – Когда он будет здесь?
– Выехал из Аскалона.
– А ты так и не понесла, – тихо сказал Вулф.
Лицо ее омрачилось.
– Бабушка говорит, есть такие дни месяца, когда зачатие более вероятно. Сегодня хороший день. Потом тебе надо будет вернуться в Хрот. – Она надолго закрыла глаза. – Вероятно, мне все же придется возлечь с ним. Что, если такова воля Святого.
– Может ли Святой желать такого? – спросил ее Вулф. – Может ли желать всего этого?
– Испытывает нашу веру?
– Жесток должен быть мужчина, чтобы так тебя испытывать.
Он встал рядом с ней у окна, разглядывая мерцающие в городе факелы. Глориан припала к его груди, и он, обнимая ее, почувствовал, как она дрожит.
– Мне будет плохо без тебя, – сказала она. – Молись за меня.
– Буду молиться. – Он прижимал ее к сердцу. – Буду молиться за тебя всю дорогу на Север.
66
На Сейки самый долгий день лета назывался Проклятием богов. Многие годы он выжигал листву, иссушая даже Антуму. В этом году впервые за столетия родилась надежда на дождь.
Дождь нес надежду. Он капал с карнизов. Боги, пусть еще слабые, старались напоить остров. Это могло означать, что у них хватит сил и сразиться за него.
Думаи вслед за Эпабо шла по дворцу, потея под серыми шелками. С весны, со дня возвращения, ее оставили горевать и залечивать раны, но сегодня император призвал дочь к себе.
Она смутно запомнила гору. Знала, что Фуртия унесла ее с Бразата, что она спустилась на землю, завидев скачущих на юг Кипруна с Иребюл. Думаи шепотом рассказала им об увиденном. А потом очнулась в своей постели во дворце Антумы.
И Никея… Она запомнила Никею: та обнимала ее, говорила с ней, согревала ее всю дорогу.
Эпабо провел ее к Водяному павильону. Придворные и в этот поздний час прогуливались по дорожкам, наслаждаясь дождем. У нее за спиной звучали шепотки. Принцесса явилась невесть откуда, улетела невесть куда – и не раз, а дважды – и носила память о том на своем лице. Пока она грезила на краю смерти, Унора срезала сожженный морозом лоскут кожи у нее на лбу, оставив шрам в виде секиры.
Думаи его не прятала. Пусть останется памятью о Канифе, пусть он всегда будет с ней. Он просил ее дожить до кометы. Она решила исполнить его последнюю волю.
Родители дожидались ее в полутьме. Унора вернулась ко двору вслед за Думаи – лечить ее после Бразата. Она похлопала по подушке, и Думаи опустилась рядом с ней на колени.
– Дочь, – сказал император Йороду, – я рад тебя видеть. Надеюсь, здоровье твое улучшается.
– Мне намного лучше. Спасибо, отец.
– Жаль, что ты так долго не выходила. Речной хозяин настаивает, чтобы ты и дальше оставалась у себя, остерегаясь той жгучей болезни.
Болезнь пока не добралась до берегов Сейки – море надежно обороняло остров, – но весь Восток пылал, и пожар распространялся все дальше.
– Горе никогда тебя не покинет, – говорил отец, – но ты станешь сильнее и сумеешь его вытерпеть. Я по себе это знаю, Думаи.
Думаи не нашла сил ответить, только кивнула. Она не чувствовала в себе сил с тех пор, как Канифа перерезал веревку. Унора выглядела измученной – она любила Канифу как сына.
И Осипа, верная до конца… Она умерла от старости во сне еще весной. Едва Думаи проглотила одну потерю, к ее губам поднесли новую чашу горя. Никогда еще двор не казался ей таким пустым – ни единого друга. Трудно ей будет терпеть его после ухода матери.
– Тебе пора вернуться к исполнению обязанностей моей наследницы, – говорил император. – Первым делом я прошу тебя провести благодарственный обряд за летний дождь. Твоя заслуга в том, что ручьи наполнились, и народ не должен об этом забывать. Пусть увидят твою связь с богами.
– Да, отец.
– Но прежде у меня есть новость. – Он кивнул на Унору. – Твои мать и бабушка определили, что за камень ты вынесла с Бразата. Если они не ошибаются, ты нашла сокровище, которое издавна считалось утерянным.
Унора развернула лежавший посреди стола сверток, открыв маслянисто блестящий синий камень.
– Императрица Мокво писала о камне, повелевающем водами и ветрами. Даже боги слышат его зов, – пояснила Унора. – Там сказано, что он напоминает луну, поэтому великая императрица ожидала, что он окажется светлым.
Думаи всмотрелась в лицо матери. Она давно не видела ее в таком волнении.
– Известно, что луна иногда окрашивается в синий цвет, – с незнакомым выражением на лице говорил император. – Мокво утверждает, что люди могут использовать этот камень, но пробудить его способны лишь немногие избранные, – для остальных он остается мертвым. На мое прикосновение и призыв он не отозвался, но мне подумалось, не ответит ли он тебе, Думаи.
Думаи коснулась камня кончиком пальца. Он откликнулся почти неощутимым гулом.
– Я чувствую, что в нем кипит сила… но не умею ее извлечь, – заговорила она, сведя брови в старании выразить то, что чувствовала. – Будто у меня в руках крючок и наживка, и воды кишат жизнью, но рыба не идет ко мне.
Она убрала руку:
– Почему не спросить совета у Фуртии, отец?
– Нельзя, – очень тихо ответила Унора. – Последняя обладательница этого камня мертва. Как знать, не он ли ее убил. Не пристало человеку владеть божественной силой.
– Мы должны беречь его, не дать снова похитить. Узнай о нем Купоза… – Император Йороду запнулся. – Думаи, госпожа Никея видела его?
– Возможно, если заглядывала ко мне в кошель.
Никея ее спасла. Думаи запомнила исходящее из ладони белое сияние, обнимающие ее руки, отчаянную мольбу. Фуртия прилетела на свет, но в седло ее втащила Никея.
– Без нее мне бы не жить, – сказала Думаи. – Она могла бросить меня на Бразате.
– И теперь ты у нее в долгу, – мрачно заметил император. – Таково их обыкновение. Речной хозяин не упустит случая продвинуть дочь выше. Нам следует действовать быстро. Думаи, твоя мать сохранит это сокровище на горе Ипьеда. Тебя же пора возвести на престол.
Унора завернула камень. Думаи в молчаливом недоумении взглянула на мать. Ей показалось, что Унора прячет взгляд.
– Отец, теперь не время этим заниматься. Мы должны всеми силами укреплять оборону. – Увидев его лицо, она осеклась, сердце у нее запнулось. – Что такое?
– Государственный совет упорно противится мне в этом деле. Они подозревают в пробуждении Королевы Колоколов дурной умысел.
Она привыкла видеть отца усталым, но сейчас, кроме возраста, распознала еще и боль.
– Они не умеют бояться того, чего не видели, Думаи. Полагаю, они не согласятся будоражить провинции.
– А что, огнедышащие змеи никого не взбудоражат?
– Я-то понимаю. Именно поэтому нам надо поскорей исполнить задуманное. Этот камень – еще один знак, что тебе суждено спасти наш род. Если ты права, если комета положит этому конец, ты должна ко времени ее прихода быть императрицей. Я наметил свое отречение на осень, время новых назначений. Как задумали мы с твоей бабушкой, я буду править, не имея власти. Разделив свои силы, мы их одолеем.
Он помолчал, с сожалением глядя на потупившую взгляд и сцепившую зубы Унору. Думаи ждала.
– Кроме того, я надеюсь вскоре сговорить тебя, – сказал он. – Чтобы навсегда затмить Купоза, нам необходимы тесные связи с другими кланами. Нельзя, чтобы твоя сестра оставалась единственной наследницей.
Все силы Думаи ушли на то, чтобы не выдать своих чувств.
– Да, отец, – сказала она. – Как велите.
Потом она сидела на крыльце, любуясь, как заря расшивает горизонт алой нитью, и стараясь не думать о том, что будет после кометы. Возможно, комета покончит со змеями, но спасать дом Нойзикен ей предстоит самой. Она впервые поняла, что это означает.
Ей-то представлялось, что она сумеет пролететь по новой жизни своим путем. А на деле ей предстояло продолжить радугу.
Ее пробила испарина. Обернувшись на гору Ипьеда, она представила, будто оттуда смотрит на нее Канифа – призрак, неразлучный с ней, как обрывок веревки на запястье. Она думала и о Никее, острым осколком засевшей в душе.
Она знала, что в конце концов эти два влечения, раздиравшие по швам все ее существо, порвут ее надвое, и только долг императрицы Сейки день ото дня все крепче стягивал швы.
67
Название «Арондин» означало «Орлиная долина», но инисцы переводили его как «Верхний город», подразумевая расположение на холме. Тунува и Канта, в матерчатых масках, скрывавших рот и нос, пристроились к очереди у ворот. Их заставили вымыть руки уксусом, после чего пропустили на забитые народом улицы.
– Кто только додумался, – ворчали за спиной. – Переводить добрый уксус!
– Да, у меня теперь рукава им воняют.
Тунува не поднимала капюшона. Она так и не привыкла к инисским городам: к их шуму, запахам, кривым улочкам. На юге поселения строились просторнее – и людям, и зданиям в них легче дышалось.