Гама взглянул на нее с обновленным интересом.
– Было куда больше, пока мои предки не открыли копи в горах, – сказал он, – но да. Ваша предшественница Глориан Оленья Смерть сочеталась там с королем Исалрико. Вырезанные ими на дубе имена видны и по сей день.
– Искалин многим поступился ради их брака. И теперь отдает многое ради нашего. – Глориан сложила губы в робкую улыбку в надежде внушить ему, будто ею легко будет управлять. – Я благодарна вам.
Супруг кивнул.
– Вы меня извините. Любезность требовала бы от меня провести эту ночь на полу, – суховато сказал он, – но, боюсь, мои старые кости не выдержат.
– Не бойтесь. У меня кости железные, – ответила Глориан. – В хротских залах и королевы спят на полу.
Принц Гума уделил ей часть постели и, выждав, пока она уляжется, задул свечи, оставив догорать огонь в камине. И Глориан Храустр Беретнет заснула в мехах на полу своей спальни, обогреваясь у того же очага, что грел их с Вулфом.
И слушала тайный шепот своего лона:
«И я здесь. Я здесь».
70
Полночное солнце блестело на тихих волнах Пепельного моря. У берега его воды смешались с кровью – Вулф выдернул копье из трупа с витыми рогами и железными копытами. Рана дымилась, светящиеся глаза остывали углями в глазницах.
У него самого один глаз заплыл, почти закрылся. Вулф не помнил, от какого удара. Он потерял счет скрежещущим по кольчуге когтям и бьющим по шлему клювам.
Он оттер о песок обух длинного топора. Морщась от дыма, отвел волосы с глаз и, как пьяный шатаясь от усталости, оглянулся на Битандун. Серебряный зал еще стоял, но крыша горела, и этот огонь не гасила никакая вода. Змеи, как и сулил Фиридел, вернулись в страны Добродетели.
«Когда дни будут долги и жарки, когда на севере не зайдет солнце…»
Его содружинница бросилась в волны, туша дымящуюся одежду. Они три дня и три ночи отбивали натиск с Железных гор – его доля вместе с разбойниками и людом разных ремесел и званий. Хротцы все были бойцами, потому что жили в суровой, немилостивой земле.
Творения горы Ужаса были смертны, но умирали не легко. Чешуя одевала их тела натеками туфа. Уязвимые места находились обычно там, где под крылом просвечивала голая плоть, – но не у всех. Иные так обросли камнем, что некуда было воткнуть острие копья или меча.
Он сорвал с себя шлем и матерчатую маску. В суконной одежде под кольчугой было жарко. Эйнлек приказал всем по возможности скрывать голую кожу и даже Вулфу не дал послабления. «Увидев, как ты обнажаешь грудь на манер пьяного битвой безумца, – сказал ему Эйнлек, – другие тоже захотят. Не подавай примера».
Вулф рассказал королю, что инисцы задумали увести народ в подземелья. Эйнлек в своих владениях такого не допустил, сделав исключение только для малых детей и дряхлых, негодных к бою стариков.
«Мы, хротцы, не прячемся в темноте. О дрожащих в пещерах песен не складывают. Если мы гибнем, так гибнем с оружием в руках. Нашу гибель запомнят надолго».
И вот они насмерть сражались в горящей столице, уже не отличая дня от ночи. Они сражались и погибали – сотнями.
Пока Вулф пытался перевести дух, малый змей – виверна, – нырнув к берегу, обдал его огнем. Вулф метнулся за плетень, присел, помимо разума отвечая на угрозу. Он едва успел откатиться, как плетень вспыхнул, а змееныш, расправив крылья, полетел в сторону Битандуна. За ним рванулись дротики, и со стен ударил град стрел.
Вулф обернулся на задыхающийся крик. К нему бежала женщина в залитой темной кровью кольчуге. Вслед задыхающейся жертве ползли три линдвурма – ядовитых червя.
– Телла, падай! – рявкнул на нее Вулф.
Дружинница растянулась на земле. Его топор ударил в грудь одного линдвурма – тот завыл. Вулф обнажил меч и бросился на другого.
В небе еще плавало подернутое поволокой солнце – ни день, ни ночь, и никакой надежды на отдых.
Нога застряла в мягкой груде. В груде тел. Он снова очутился на пылающей палубе «Убеждения», увидел Велла – обтаявшее свечой тело, волосы, как тлеющий фитиль…
Телла вскочила и с воплем пнула червя, отпугнув его от Вулфа. Линдвурм обвился вокруг ее лодыжек и вонзил зубы в бедро. В падении она с яростным криком вогнала копье в его тело, в разрыв на чешуйчатой корке. Из раны хлынул горячий вар, но змей и умирая не разомкнул витков. Сокрушенная его тяжестью Телла слабо забулькала горлом.
Вулф отбросил от себя воспоминания. Он обхватил чудище и потянул, скрипя зубами, силясь сбросить его с раздавленной женщины, но к нему уже подбирались другие черви. Выдернув ее копье, он размахнулся с плеча, почти вслепую от копоти и сухого жара. Черви отпрянули на миг и снова поползли к нему, шипя, как сырое мясо на сковороде.
– Вулф!
К нему мчался Трит с горсткой дружинников. Под боевой клич они закружили вокруг двух червей, избивая их топорами, щитами, копьями, пока два чудовища не замерли, исходя паром из ран. Тем временем кто-то стянул третьего с кашляющей кровью Теллы.
– Воины Элдинга! – взревел знакомый голос. – Все, кто жив, ко мне. К воротам!
Затрубил боевой рог.
– Теллу я возьму! – Трит забросил ее локоть себе на шею. – К королю!
Из-под крыши прорвалось пламя. Вулф уже мчался на зов рога, тело вновь опережало приказы рассудка. Рубаха под кольчугой насквозь промокла от пота.
Узкие улочки устилали тела павших – обугленные, изломанные, в смерти почти лишившиеся человеческого подобия, как тогда, на белом корабле.
«Святой, ты сохранил мне жизнь, дай сокрушить их!»
Вулф подобрал дротик, швырнул его в чудовищную птицу, нагнулся за новым снарядом – все на бегу.
Эйнлек стоял у пролома в стене. Бардольт окружил бревенчатый Битандун камнем. Он довольно навидался сожженных войной крепостей, чтобы знать: золото трудно потратить на что-либо более полезное. Старшие дружинники – те, что служили Эйнлеку, когда тот еще не был королем, – сбивали зверье в стадо и гнали за стену стеноломным тараном. Не у всех зверей были крылья, чтобы одолеть стену. Другие уцелевшие в бою готовились заваливать пролом всем, что попадет под руку.
Вулф кинулся к тарану и налег всем телом, помогая наращивать разгон, пока бревно словно своей волей не понеслось к цели. Оглушительный грохот устрашил бы самые стойкие сердца.
– Щиты! – приказал Эйнлек, поспешив к остальным, потому что чудовища теснили с двух сторон.
Стену деревянных щитов разом не прогрызешь. Под дружный крик команда Вулфа снова качнула таран – сперва от стены, потом к стене.
Отогнав зверей, таран втиснули в пролом, а люди принялись закладывать щели бочонками и даже трупами – вытаскивая из руин своей столицы все, что можно было. Вулф тоже набрал полные руки: копья, два весла, перекладина, на которой прежде болтались мясницкие туши, стол без ноги… Рабочих рук хватало, и груда в проломе скоро поднялась так, чтоб тварям непросто было бы ее проломить. Подтянулись, чтобы поджечь ее, метатели огня.
– Летит! – закричал кто-то.
Вернулась виверна, и все они стали добычей, рыбой в сети. Вулф поднял голову, и колени его ослабли – вспомнился Фиридел.
В виверну ударил гарпун.
Вопль выбил Вулфа из оцепенения. Огромными глазами он смотрел, как чудовище накренилось, будто корабль на волне, и рухнуло за крыши домов, поливая их кровью из-под крыла. Такой дождь должен был бы затушить пожары, но там, куда падала кровь, огонь с шипением взвивался выше прежнего. Огромный человек на городской стене, скалясь, взмахнул вторым гарпуном.
– Бей! – взревел Эйнлек под ликующие крики с улиц и выбросил вперед железную руку. – За Святого!
– За Святого! – взревели люди в ответ.
С этим кличем хротцы ринулись на врага, избивая его молотами, поражая мечами, косами, вилами, пьянея от ярости и вкуса мести. Они секли и кололи чешую, добираясь до смрадного мяса. Они роились, как пчелы, что всю жизнь преследовали Вулфа.
Но не пчелы вспомнились ему над трупом виверны, а слышанный однажды рассказ про иглозубов – плотоядных рыб южных рек. Один иглозуб был безобиден, но вместе они могли до костей обглодать льва.
Бой на время затих. Падение виверны нагнало страху на ее стаю. К закату чудовища ушли из-под стен Элдинга, оставив после себя сотни мертвых и тысячи тяжелораненых. Виверну обезглавили и с торжеством пронесли по городу отрубленную голову, а после взгромоздили на ворота Битандуна.
Король в эту ночь призвал к себе дружину и тех хротцев, что выказали при наступе величайшую отвагу, – в том числе китобоя, чей гарпун нанес виверне смертельный удар.
Они ели под проломленной крышей Битандуна. Крыша бы вовсе рухнула, если бы несколько отважных плотников не взобрались на пылающую кровлю, чтобы тяжелыми знаменами со стен завалить пожар. Тревожно было видеть зал без королевских гербов, зато от крыши хоть что-то осталось. На столы, не так давно видевшие бесконечные пиршества, снежными хлопьями осыпался пепел. При тусклом свете очагов люди делились рассказами о подвигах и поднимали чаши за вознесшихся в Халгаллант.
Голод пришел незваным гостем. Там, где когда-то ломились столы, теперь даже для короля и его ближних осталась лишь самая простая пища.
– Все вы сегодня сражались, как сам Святой, – сказал Эйнлек, когда гости очистили блюда. – Но никто не сравнился с Готуром Червебоем, чей гарпун свалил зверя.
В первый раз голоса слились в ликующий крик. Готура колотили по спине.
– Прежде наши люди жаждали славной смерти в сражении, – прокричал Эйнлек. – Теперь нам остается только надежда достойно умереть за Святого и за лучшего из наших покровителей – рыцаря Доблести, улыбающегося нам в эту ночь. Кто-то может счесть это малой победой, но запомните, что совершили мы в этот день. Мы сразили змея!
Ликование стало громче. Вулф улыбнулся Триту, и тот в ответ выдавил слабую улыбку.
– Я променял бы свой трон на голову этого гнусного чудовища, – вещал Эйнлек под буйный хохот. – И хотя дядя мог бы убить меня за такие слова, я думаю, даже он бы признал, что виверна – добыча получше кита!