– Получше, – согласился кто-то, – но не лучше Фиридела!
Гости застучали чашами по столам.
– Да, а уж какой жуткий трон вышел бы из его черепа! – Эйнлек тоже поднял кубок. – Мы еще выпьем из его рогатой башки до того, как я пристрою ее себе под зад. А на костях вырежу имя моего дяди.
Веселье от этих слов взлетело бы до крыши, только от нее маловато осталось.
– А теперь, – провозгласил король, – песню! Восславим тех, кто нынче ночью пирует в Халгалланте.
Под крики торжества Вулф отправил последние крохи жилистого мяса под стол псу и почесал его между ушами. А когда поднял взгляд, Эйнлек движением брови поманил его к себе.
Король один сидел на холодном черепе. Матери, как и раньше, с ним не было. Олрун Храустр сражалась на войне, но после того отшельничала, замучившись разубеждать людей, которые верили, будто она сделана изо льда.
– Я слышал, ты их много перебил, – сказал Эйнлек подошедшему Вулфу. – Я рад бы оставить тебя при себе, но есть другое дело – и оно только для тебя, Вулф. Придется мне снова тебя отослать.
– Начинаю думать, что я тебе не по душе, государь.
– К несчастью для тебя, я шлю на опасные дела только тех, кого люблю. Кому и доверяю. – Он обхватил пальцами прислоненный к его трону боевой топор. – Тебе случалось забредать на Северную равнину?
– Нет.
– У нас там есть застава на Бычьем Роге. Она дает приют уходящим на восток ради торговли с дружественными хюранцами и последнюю защиту нашим землям. Искалин для ее обороны подарил нам два спрингалда. Эту заставу, Яртфал, держат много сильных воинов. Все они теперь нужнее нам в городах.
– Ты посылаешь меня за ними?
– Тебе придется пройти через Могильники, но твоя кровь не загорается от чумы. И мы знаем теперь, что ты выживаешь в жесточайшем холоде. Не сомневаюсь, там будут и змеи.
– Справлюсь как-нибудь.
– Молодец.
Вулф обрадовался поручению. Долгая скачка будет непростым испытанием, зато хоть на время избавит его от пожаров и зловонного дыма.
– Провианта на дорогу уделю сколько смогу, – говорил Эйнлек, поглядывая на своих людей. – По возвращении я посвятил бы тебя в рыцари, но оказалось, моя сестра уже обещала тебе шпоры, когда закончится война.
– Значит, пришли вести от королевы Глориан?
– Да, тому уже несколько дней. Она просила тебя поблагодарить, – сказал Эйнлек, – за дар твоей верности.
Вулф окаменел, чувствуя, как разворачивает в нем крылья понимание.
– Она намерена вскоре короноваться, ведь язычника Эллера больше нет при ней. – Эйнлек холодно улыбнулся в свой кубок. – Моя кузина – Храустр. Если тот искалинский старикашка вздумал через нее добраться до власти, он попробует на вкус оба наших клинка.
– Да, государь. – Вулф откашлялся. – Когда мне отправляться?
– Неплохо бы на рассвете. Хочу как можно скорее вернуть тех бойцов. Китобою сегодня посчастливилось, но, если найдутся другие виверны, нам не отстоять Элдинга. Хотя наш враг и не так велик, как Фиридел и его гнусное племя.
– Племя?
Эйнлек глотнул меда из чаши.
– Мне написал Герион Ваттенварг. Там у них не менее двух великих змеев: один цвета железной руды, другой серый. Первого южане прозвали Дедалаганом, другого ментцы зовут Орсулом. И еще по меньшей мере один мотается между Севером и Востоком – этого у нас в Хроте называют Валейсой. Подозреваю, что они уже теперь спешат сюда. – Он до белизны сжал кулаки. – Увидимся в конюшнях. А пока, Вулф, пей вволю и веселись. Этот день станет песней.
Вулф кивнул. И, отворачиваясь, скрыл улыбку. Он никогда не надеялся стать отцом, и меньше всего – отцом дочери, которую не сможет назвать своей, а все же мысль о ней его согревала.
Глориан, верно, радуется, но и волнуется. Улыбка у него погасла. Ликуя, что их старания были не напрасны, он уже боялся за Глориан – в такие времена и с ребенком в утробе!
Целители вошли, когда упившаяся дружина уже улеглась спать. Они внесли бесчувственную женщину с разорванным животом. И еще одного, с вывихнутой челюстью, и другого, так глубоко изорванного когтями, что он заорал, когда целитель стал заливать ему раны медом. Телла кашляла в тряпку.
Трит лежал в уголке, закинув руку за голову – поперек туловища свежая повязка, два пальца в лубках.
– Как плечо? – спросил, подсев к нему, Вулф.
– Отлично. – Трит глядел в дыру потолка. – Для нас это такая же война, как для ягненка поле боя – загон бойни. Он еще не учуял крови, а уже мертв. Королева Глориан права, лучше бы нам подыскать место, где спрятаться.
– Ты же знаешь, это не в обычаях хротцев.
– Если так пойдет и дальше, не останется ни обычаев, ни хротцев.
Вулф согласился с ним, но про себя. Уговорить Эйнлека спрятаться было не проще, чем убедить полночное солнце нырнуть в море.
Они спали под открытым небом. Проснулся Вулф почти при том же свете. Трит еще спал. Петухи летом не кукарекали, но он приучил себя шкурой чувствовать наступление утра.
Небосвод за стеной был редкого желтого цвета, а солнце – отмыто до белизны. И тишина стояла – люди больше не праздновали победу, а грузили трупы на телеги, когда-то возившие рыбу и ткани. Эйнлек ждал его в конюшнях, где конюх седлал коренастого инисского коня, белого с серой гривой.
– Столько мертвецов, – сказал Вулф. – Сожжешь тела, государь?
– К ним привяжут камни и сбросят в море. Кости останутся, но чума от них дальше не пойдет. – Эйнлек потрепал коня. – Вулф, это Прат, из любимых скакунов моего дяди. Он уже побывал в Яртфале, и масть такая, что вы там будете незаметны. Провианта нагрузили, сколько он может снести. Вернешься – будет твой.
– Мой король, – Вулф взял у него повод, – это слишком щедрый дар.
– Ты только вернись живым. Повстречаешь хюранцев – остерегайся. Не все племена дружелюбны, некоторые бросаются на каждого, кого видят. – Эйнлек крепко сжал ему плечо. – Пришли мне тех бойцов.
– Ты не в Халгаллант ли собрался?
Вулф обернулся. В дверях, скрестив руки на груди, стоял Трит.
– Трит, – кивнул ему Эйнлек, – Вулф нас на время покинет.
– Прости за дерзость, государь, но не пошло бы оно все, – угрюмо ответствовал Трит. – Нас от всей доли четверо осталось. Я от Вулфа не отстану.
– Трит, тебе никак нельзя, – возразил Вулф. – Я еду через Могильники на Северную…
– А мне плевать, хоть в Огненное Чрево, – сверкнул глазами Трит.
– Пусть его, – вмешался, не дав Вулфу заспорить, Эйнлек. – Трит, ты присягал своей доле, и я уважу твою клятву… Но если подцепишь эту «огненную кровь», лучше не возвращайся. Нечего разносить ее дальше, чем уже разнесли.
– Через меня она до Хрота не доберется.
– Хорошо. – Эйнлек кивнул конюху и погладил на прощанье Прата. – Может, Святой так и задумал, чтобы вы снова собрались вместе.
– Государь?
– И Карлстен, и Саума сейчас на той заставе. Я думал укрепить ими ряды.
Вулф с Тритом удивленно переглянулись.
– Святой с вами, – сказал Эйнлек. – Я буду держаться до вашего возвращения.
Он, взметнув плащ, вышел. Вулф сел на Прата, а Триту дали другого коня, серого, как туман.
– Просто не верю, что ты хотел улизнуть без меня, Вулферт Гленн, – укорил его Трит. – Ты что, не знал, что доля должна держаться вместе?
– Хоть бы и забыл, ты бы мне напомнил.
Они бок о бок выехали из города и, оглянувшись, увидели на горизонте маленький инисский корабль, пробивавшийся к дымному берегу через Пепельное море.
71
Первое, что она увидела в Хроте: сожженный город и растянутый над его крышами безголовый змей с осыпающейся броней. Чешуи горячими лепешками падали на улицы. На холме стоял пиршественный зал Храустров с костяным троном Молота Севера.
Канта, само собой, говорила и на хротском. Ее серебряные уста кому угодно могли развязать язык – настоящий дар выведывать секреты. На второй день в Элдинге она вызнала, что Вулферт Гленн еще с одним дружинником уехали в северную глушь. Еще часть золота Канты ушло на плащи из медвежьих шкур, на пару крепки хротских лошадок и сапоги, снабженные вгрызающимися в лед зубьями.
Они без промедления пустились в погоню и поскакали так быстро, как Тунуве на конской спине скакать еще не доводилось.
День сменялся днем под неотлучным солнцем. Тунува всегда считала вечные снега сказкой, – и в самом деле, здесь и там пробивалась зеленая трава, но и на вершине лета Хрот оставался холодным и жестоким.
А Сию хотела здесь поселиться! Тунува гадала, была бы она счастлива?
«Не думай о ней! – Она пришпорила лошадь. – Думай только о нем. Найдешь его, тогда и ее вернешь».
Канта держалась впереди, с неизменной уверенностью выбирая дорогу. Через некоторое время они достигли болотистой равнины, известной под именем Могильников, и здесь впервые увидели кружащих птиц.
Лежащий в снегу человек умер дня три или четыре назад. Дальше они нашли еще двоих – обоих с топорами в руках.
– С Могильников все и пошло, – сказала Канта (ее голову венчали снежные пряди). – От селения на дальнем севере, Офандаута. Надо ехать дальше. Здесь только гибель.
Она была права. С этого места им без конца попадались мертвецы – сотни или тысячи, все убитые чумой. Тунува с первой же ночи потеряла им счет. На дороге стояли брошенные телеги с трупами.
Когда опустели мехи для воды, они остановились у замерзшего озера. Тунува, встав коленями в снег, пробила лед кулаком, и навстречу ей проступила затянутая паром черная вода. Она только погрузила в нее горловину меха, когда увидела еще один труп.
Человек полз по мелководью головой к берегу. Ниже пояса от него остались кости и гнилое мясо, не соблазнившее бы даже воронов, но от пояса вверх озеро оковало тело, сохранив искаженное криком лицо и красные руки.
К тому времени как от края небосклона поднялся высокий хребет, в голове у Тунувы остался лишь бесконечный стук подков. Они скакали на северо-восток, пока горы не расступились.