Ее сияние отгоняло темноту. Думаи рассматривала обозначенные им жилки на своей ладони.
Еще свет открыл рисунки на стенах. Они могли быть недавними или очень древними, но что-то подсказывало Думаи, что скорее второе. Она разглядывала грубые изображения, знаки, нисколько не надеясь их понять.
Самый большой рисунок изображал круг с расходящимися от него лучами в окружении звезд. Он занимал весь потолок и загибался на стену напротив Думаи. Быть может, древний художник пытался захватить миг звездопада. Они с Канифой, лежа на крыше храма, в детстве не раз смотрели, как падают звезды.
А может, это была великая комета, которой так ждала Тонра.
Ниже этого знака накладывались друг на друга сотни отпечатков ладоней самых разных цветов. Ее тревожили красные – они все как будто тянулись к звезде или отталкивали ее.
«Это Фонарь Квирики?»
Никея еще спала. Надо было искать Фуртию, но, пока они обе так избиты и изнурены, Думаи хватало ума не дразнить еще одну гору. Бразат ей напомнил, как важен этот урок. Пусть Никея еще немного поспит.
Она не знала названия для того промежуточного пространства, но чувствовала, что они сейчас там, где надо, или совсем близко. Молчание начинало ее тревожить.
Никея зашевелилась, огляделась и захлопала глазами, словно забыла, куда попала. При виде Думаи ее застывшее лицо смягчилось открытой улыбкой. Но ненадолго – лоб тут же пошел морщинами.
– Пальцы у меня…
Думаи стянула с нее перчатки. Увидела – и в груди все сжалось.
– Ты обморозилась. – Она дохнула теплом на порозовевшие, припухшие кончики пальцев. – На ходу непременно шевели руками.
– Я лишусь пальцев?
– Не лишишься, если убережешь от холода.
– А с твоими что случилось?
Думаи согнула пальцы в латной перчатке. Никея, взглядом попросив разрешения, потянулась к шнурку у нее на запястье. Думаи кивнула, и она, развязав шнур, сдвинула перчатку и открыла обрубки.
– Это случилось в десять лет. – Думаи не мешала ей потрогать культи. – Людей застал на горе внезапный буран. Все утро небо было ясное, но у горы своя погода. Первого человека спустили с застывшей в лед рукой. Я выбежала наружу, решив, что сумею отыскать маму. Впопыхах забыла перчатки.
Она чуть вздрогнула, вспоминая.
– Я как будто… как будто провалилась внутрь жемчужины. Сразу перестала понимать, где я. Мать вовремя меня нашла. Я выжила, только кончики пальцев отмерли. Она их обрезала клинком.
– Какой ужас для ребенка! Я никогда не знала таких испытаний.
– Урок мне быть осторожной даже тогда, когда точно знаю, что делаю. И особенно осторожной – когда представления не имею. – Думаи взглянула на нее. – Тебе речной хозяин поручил меня соблазнить?
Никея не выпустила ее руки.
– Конечно он, – сказала она очень тихо. – Но ведь ты это сразу поняла.
– Как же я тогда могу тебе верить?
– Ты уже поверила. Ты не создана для интриг и уловок, Думаи. Тем ты мне и понравилась с самого начала. Ты веришь людям, потому что хочешь видеть в них хорошее. Даже во мне, что бы ты себе ни говорила. – Никея пальцем погладила ее щеку. – Знаю, я испытывала твое терпение, но мне нужно было понять, кто ты есть, убедиться, что Сейки получит правительницу, способную позаботиться о народе. Думаю, ты сможешь стать такой – родившись от матери из пыльных провинций, выросши на горе в служении богам.
– Мой отец тоже любит богов и людей Сейки, и только вы не давали ему их узнать.
– Думаи… – Никея взяла ее лицо в ладони. – Знаю, я Купоза. Знаю, ты видишь во мне его орудие, птицу, поющую только с его голоса, но я тебе говорила – я сама себе хозяйка.
Голос ее пресекся.
– Не стану отрицать, я его люблю. Но и мать я люблю, а она учила меня любить богов. Поэтому я буду стоять за тебя и стану тебе утешением. Если позволишь.
Отстранившись, чтобы заглянуть в глаза Госпоже Личин, Думаи увидела взгляд, блестевший сколом камня, и приоткрытые в безмолвном приглашении губы. Таково было ее подлинное лицо, беззащитное в своей наготе.
Пальцы еще не отогрелись. Думаи чуть не зажмурилась, когда Никея провела ими по ее щеке, по губам, – только ей хотелось смотреть и смотреть. В белом сиянии женщина казалась написанной лунным лучом картиной.
– Я не хочу видеть, как ты чахнешь на этом троне, – послышался тихий шепот. – Взгляни на мою кузину. От Сипво, изголодавшейся без любви, остался призрак прежней женщины. Ты без любви задохнешься, Думаи.
Она была так близко…
– Здесь только ты и я, Думаи. Никто не узнает.
Сейки остался так далеко… Думаи коснулась ее запястья – и вот она вся, вся, со своим умом, и улыбкой, и смехом, бесстрашной решимостью, с теплом среди стального холода Севера.
И со своей верностью, которая могла оказаться ловушкой, но точно так же могла быть настоящей, здесь и сейчас.
Два долгих года и тридцать лет. Они прорвали ее оборону. Взломали замок. Она отбросила последние клочки сопротивления и уплыла, невесомая от чувства свободы. Никея, склонялась над ней, держала ее лицо, как невыносимо хрупкое сокровище, ее пальцы были легче дыхания. Думаи в ответ обняла ее лицо, и вот Никея целует ее, нежно, как первый весенний дождь, и смывает весь мир вокруг.
Всю свою жизнь она хоронила в себе то, что тосковало по таким вот объятиям. На горе мало находилось места нежности, там нужно было выживать и блюсти обряды.
Теперь ей было нужно вот это. В поцелуе пропало все иное. Пропал Сейки, пропали придворные интриги и зов неба – и все, что стояло между ними.
Никея отстранилась, прошептав ее имя. Думаи вдохнула ее дыхание, меж бедер забились крылья. Когда их губы снова встретились, тепло пролилось ей в горло, как долгий глоток солнца.
«Дочь, ты лишилась рассудка?»
«Нет, – подумала она, – не лишилась, а нашла».
Подступили воспоминания: как она впервые увидела женскую наготу – молодую вдову из Гинуры, отогревавшуюся после восхождения в горячем источнике. Волосы стекали ей на спину длинными полосками туши, и бедра выгибались морской раковиной…
Та женщина улыбнулась, поймав ее взгляд, и Думаи с пылающим лицом сбежала заканчивать порученную работу. После та женщина перехватила ее в коридоре, поцеловала в щеку и, тихонько засмеявшись, ушла. Думаи еще месяц только о ней и думала.
Теперь она понимала свои чувства. Тогда – нет. Она запрятала подальше то утро и сладость того поцелуя, чтобы любоваться им лишь тайком, в темноте, но с тех пор ее взгляд на других женщин стал острей. Острей не как клинок, а как музыка, взмывающая на высоты силы; как порыв прохладного ветра, от которого перехватывает дыхание и разгорается кожа. От иных женщин она уходила с мыслью, как все ново и ярко.
С Купоза па Никея мир стал ярким до боли.
Вот и боль прошла. Никея обвивала ее обеими руками, и Думаи прижималась к ней тесно, как всегда хотелось, и это было правильно, это всегда было правильно.
«Ты близко».
Думаи прервала поцелуй, сердце ее запнулось.
– Думаи… – Никея коснулась ее щеки. – Что такое?
– Вестница. – Думаи уже со смехом вскочила и устремилась вглубь пещеры. – Она здесь.
«Жди меня, сестра. – Голос влился в ее сознание, смыл Никею. – Иди в то место, что я тебе показала. Встретимся там».
Вот зачем она здесь! Огонек с ладони освещал ей дорогу.
Она выскочила из трещины в дальнем склоне горы в маленькую глубокую долину меж двух вершин. Солнце заливало небо бронзой.
Никея вышла следом, заморгала на свету. Думаи, хрустя нетронутым снегом, бросилась наверх.
– Должна сказать, со мной это впервые, принцесса. Никто еще не убегал после моего поцелуя, – заговорила Никея, поспевая за ней. – Обычно хоть пару часов пережидали.
– Помолчи, пожалуйста, Никея.
– Буду тише пруда, только скажи, что происходит. Не вижу у тебя в руках карты.
– Я ее слышу. Так же, как слышала Фуртию.
– Кого?
– Женщину из сновидений.
– Постой! – Никея тяжело дышала. – Ты хочешь сказать, мы здесь из-за сновидения?
Думаи остановилась, выбравшись на гребень. Перед ней снова расстилалась снежная равнина, и за ней – гора с двойной вершиной. Увидев, она снова расхохоталась от чистого облегчения. Это не сон. Сестра наверняка там. Она шагнула вперед – и тут же назад.
Что-то было не так. Она обвела взглядом длинный снежный склон. На западе он обрывался, словно ножом обрезали. Встав на колени, Думаи разгребла снег, открыв плотный лед в складках и морщинах, словно высохшая комом подсиненная скатерть. Подо льдом шумела вода.
– Это ледник. Восходители мне о таких рассказывали. Лед движется незаметно для глаза, зато неуклонно. И тает. – Она выпрямилась. – Такие могут быть очень опасны.
– Так давай по нему не пойдем. – Никея сгребла ее за локоть. – Думаи, отвечай. Ты действительно отправилась на Север за… сновидением?
Ниже над ледником тянулась вверх черная ниточка. Думаи, не отвечая, двинулась к ней, на ходу протянув Никее вторую секирку.
– Это если поскользнешься, – сказала она и зашагала туда, где видела дым.
У самого края льда над ним проступала обветренная скала, длинная и плоская настолько, что на ней уместились несколько деревянных построек, совсем не похожих на дома Востока. Должно быть, там ждала ее сестра.
Они выбирали дорогу по толстому ледяному языку. Раз Никея провалилась сапогом под хрупкую корку. Думаи ее удержала – Никея ухватилась за ее рукав и долго не могла прийти в себя, выдыхая струйки пара. После того они проверяли лед под ногами на прочность.
При виде темных бугорков на снегу Думаи задержалась, настороженная недобрым предчувствием. Потом, набрав в грудь воздуха, рискнула ступить на лед и медленно подошла к ближнему бугорку.
Молодая женщина смотрела в небо заледеневшими карими глазами. Мертвые руки были ярко-красными, и снег пропитался кровью из разреза поперек горла.
Никея догнала Думаи:
– Болезнь. – Она отступила на шаг, закрыв рот рукавом. – Нам сюда нельзя.
Думаи пересчитала тела. Те двадцать, что она видела, были почти голыми, несмотря на убийственный холод, и у каждого было перерезано горло, как у того молодого солдата у Дапранга.