– Он своего добился. Покорное дитя на троне, а он – регент. Ему незачем меня преследовать, – сказала Думаи. – Как бы ни был речной хозяин озабочен властью, даже он должен понимать, что змеи и болезнь важнее. Я видела: Восток, кроме нас, уже опустошен. И даже Север.
– Возможно. А возможно, он теперь узрит в тебе единственную угрозу своим владениям. Что ни говори, Нойзикен никогда не выступали против него так прямо, не создавали соперничающего двора. – Великая императрица смотрела в окно. – Унора, что ты скажешь?
– Я – не дитя радуги, Манаи.
– Ты выносила дитя радуги, и ты ей нужна. Думаи не знает провинций, а ты знаешь, – возразила императрица. – Ты умеешь выжить в скудные времена. Это полезный навык.
– Значит, вы меня благословляете? – спросила Думаи.
– Мой сын думал о теневом дворе. Соперничающий – это, может, не так тонко, но теперь не время для тонкостей, а ты законная правительница. Нам нет нужды изображать улыбчивых марионеток. – Великая императрица взглянула на Унору. – Собирайся. Ты должна помочь дочери.
Унора, кивнув, вышла решительным шагом. Думаи не сомневалась, что мать сердится на нее за побег на Север, но и не сомневалась, что это скоро забудется.
Бабушка поднесла огонек свечи к палочке мореного дерева.
– Этим всегда занималась Осипа. Я все забываю зажечь, – с вымученной улыбкой сказала она. – Она служила мне с моих шести лет, когда я была никому не нужной принцессой. Без нее мне заново приходится учиться жизни. Наверное, и у тебя так бывает, когда натыкаешься на пустоту там, где был Канифа.
Думаи кивнула. Храм без него причинял ей почти нестерпимую боль.
Великая императрица вернулась на свою скамеечку.
– Поведай мне свои сны, как бывало раньше.
Раньше ей только о снах и приходилось тревожиться. Хотела бы Думаи вернуть те времена.
– Мне почти два года снился голос и женщина у ручья, – заговорила она. – Я много чего в ней видела: свое отражение, сестру, подругу. Я с ней говорила, я ей доверялась. Она мне помогала. И она меня предала.
Слушая ее рассказ, великая императрица явственно волновалась.
– Один сон на двоих. Да, дитя, я о таком слышала. Нить от души к душе, как пыль между звездами. О таком писала королева Нираи. Это редкая, священная связь… но и священное можно осквернить. Не скажу, кто была та женщина, но ясно, что в мире есть и другие, кого коснулись боги. – Она покачала головой. – Иногда я сомневаюсь, известно ли Квирики, кто сидит на его троне. Он хочет только укрепить Сейки, а кто там правит, ему все равно. Может быть, и мы все напрасно так много об этом думали.
Думаи всматривалась в ее лицо:
– Вы отказались от надежды пережить это все?
– Это вопрос цены. Чтобы дом Нойзикен воспрянул, тебе пришлось бы выносить наследника, Думаи. Я чувствую, что материнство – не твой путь. Должна ли я, твоя бабушка, вынуждать тебя идти против своей природы, хотя бы и ради сохранения имени?
– Но мы – связь с богами. Если падет дом Нойзикен…
– В Снежной деве не было ничего особенного. Боги выберут другую или другого. – Великая императрица вздохнула. – Дождемся кометы. Тогда увидим, что решат сейкинцы. Я останусь здесь молиться за вас, а мать поможет тебе устроить двор.
– Не опасно ли вам в такой близости от города?
– Старуха – не угроза речному хозяину. К тому же, – не без удовольствия добавила она, – боги не покидают этой горы и вряд ли позволят ему причинить мне вред.
Она взяла Думаи за подбородок:
– Лети же, моя храбрая внучка. Исполни свое призвание.
IV. Косматая звезда 512 о. э
Вспомнит со временем кто-нибудь, верь, и нас…
83
В очаге мерцал разожженный магией огонь. Вулф глядел на него, жалея, что так рано проснулся. Сегодня он скажет Тунуве. Несколько недель он разрывался между двумя жизнями – решал, остаться или уйти.
Здесь он до сих пор был диковинкой. Чужак, выученный почитать врага. Знатный среди привыкших к равенству. Мужчина, лучше владеющий мечом, чем пекущий хлеб. В обители война была женским делом: женщины чтили пример основательницы, а по хозяйству хлопотали мужчины.
Однако он был еще и помазанным братом, хоть и со странностями. На первом часу жизни ему помазали головку соком дерева. В конце концов он научился чувствовать себя своим.
И все же ему надо было возвращаться в Инис, к родным. После гибели «Убеждения» те не вынесут новой потери.
Он станет скучать по Сию. Она первой приняла его в обители, взяла под свое крыло, помогала во всем. Из множества женщин, которых он звал теперь сестрами, она больше всех казалась родной – особенно с тех пор, как рассказала, почему названа по Тунуве.
И по Эсбар он будет скучать, хотя та оттаяла лишь под конец осени. Узнав обитель, услышав правду о том, что здесь произошло и кем был Святой, он понимал ее подозрительность к вооруженному инисцу. На ее месте он и сам бы себе не доверял.
Жилища мужчин располагались вокруг круглого зала для отдыха и занятий. Его толстые стены глушили шум детской. Вулф прошел по коридору мимо больших ваз с пышными цветами – за ними ухаживали мальчики. Ему в жизни не привелось даже полить цветка, но Сулзи, старше его на три года, немного обучил его этому делу.
Вулф учился с радостью. После таких пожаров умение растить и оберегать лишним не будет.
Тунува рассказала ему о судьбе родного отца. Он понимал теперь, откуда явились в его сны пчелы.
Солнце еще не взошло. Тунува в это время была занята в гробнице, так что Вулф спустился к горячему ключу. Купание всегда придавало ему сил – возможно, из-за дремлющей в его крови магии.
Он еще не усвоил всего нового: апельсиновое дерево, Галиан, Клеолинда. Не будь сама обитель тому доказательством, вряд ли бы он поверил.
Казалось бы, ему должно быть больно. Само это место подтверждало его страх оказаться ведьменышем – но это открытие мягко улеглось в душе и утишило горечь. Он не желал походить на Карлстена.
Наконец отыскались недостающие в ткани ковра нити. Он знал, сколько ему лет. Знал, что вынашивали его в зимние месяцы. Знал, как остался жив. Магия с рождения спала в его крови, безвредная, как теплое масло или воск. Никакое это не проклятие. Она просто оберегала его, хранила от чумы и смерти в холодном море.
Тунува не ведьма. Она – воительница, человек чести. Он гордился такой матерью.
Он нашел ее в оружейной за полировкой клинка. Обычно этим делом занимались мужчины, но Тунуву уход за оружием как будто успокаивал.
Заметив его, она улыбнулась:
– Доброе утро. Ты как?
– Хорошо, – на селини ответил он, – только тело ноет.
Все прожитые здесь месяцы он усердно учил ее язык. Селини, в отличие от хротского, как будто не имел с инисским общих корней, но с помощью Канты они справились.
– Путь был долгим, – ответила Тунува, медленно выговаривая слова. – Ты очень хорошо сражался.
– Спасибо.
Он всю осень и зиму помогал сестрам, оборонявшим Юг от двух рыщущих по стране змеев – Дедалагана и Фиридела. Он был среди них единственным мужчиной, но Эсбар не разбрасывалась обученными воинами: «Раз уж ты здесь, мальчик, пусть с тебя будет прок». Большую часть времени они защищали долину Вареда.
Фиридела он видел один раз. От того зрелища его пробил пот, как от снов о белом корабле.
– Тебе помочь? – спросил Вулф.
– Да.
Вулф подошел к матери. Тунува кивнула на свое необычное копье, и он принялся отскребать засохшую в желобках гравировки кровь.
– Я должен уйти.
Прозвучало это тихо и хрипло. Тунува на миг замерла, губы у нее натянулись.
– Знаю. – На этот раз она заговорила по-инисски. – Я ждала… что ты это скажешь.
Он накрыл ладонью ее запястье и тихо сказал:
– Жаль. Жаль, что все так вышло. Жаль, что меня у тебя выкрали, Тунува. Жаль Мерена. Жаль, что я так и не узнал, что там произошло. Жаль, что столько времени для нас потеряно. – Он сглотнул сухим горлом. – Жаль, что мне нельзя остаться с тобой.
Тунува натужно улыбнулась:
– Ты сильный воин, до мозга костей. Здесь мужчины не воины. – Она сжала его руку. – Твоя жизнь в Инисе и в Хроте. У тебя там семья. Трит.
– Семья у меня и здесь.
Теперь улыбка коснулась ее глаз.
– Идем. – Она взяла его за плечо. – Найдем Канту и поговорим с Эсбар.
Канта, в шелковой золотой накидке без рукавов, сидела за книгой. Она, в отличие от других женщин, не носила плаща, и в бою ее Вулф ни разу не видел. Она скиталась по обители на манер призрака.
А все же он чуял в ней силу. Не утешительное тепло, что исходило от Тунувы. Нет, то, что таилось в Канте, было чужим, далеким, но и по-своему смутно знакомым.
– Привет, Тува, Вулф. – Она закрыла книгу. – Имин говорил, что вы вернулись. Верно, устали с дороги?
– Мне скоро снова в путь, – сказал Вулф. – Надо поговорить с настоятельницей. Поможешь?
– Конечно. – Канта встала. – Как я поняла, это не личный разговор.
– Я ухожу.
– Так скоро?
– Сейчас мое место в странах Добродетели.
– Понимаю. Чужаку в обители непросто живется. – Она суховато улыбнулась. – По себе знаю.
Эсбар со своего балкона любовалась восходом. В Лазийской пуще ничто не говорило о конце света. Несколько пролетевших над долиной виверн сбили женщины.
Она обернулась. Как всегда, прежде всего взгляд ее метнулся к Тунуве. Вулф утешал себя мыслью, что они останутся друг у друга. Эсбар кололась, как терновый куст, но и дураку было видно, что за Тунуву она жизнь отдаст – да и за всякого, рожденного в обители.
– Настоятельница, – поклонился ей Вулф. – Я пришел попрощаться. Мне нужно вернуться в страны Добродетели.
Канта перевела его слова на лазийский. Эсбар слушала, скрестив руки на груди.
– Мы знали, что ты здесь не навсегда. Ты, как брат обители, волен уйти, – сказала Канта и замолчала, потому что Эсбар еще не закончила. – Но ты сдержишь клятву, данную, когда мы показали тебе дерево. Ты ни словом не обмолвишься об этом месте и никому не скажешь правды о нем.