– Ключа больше нет. Я отослала его далеко отсюда.
– Тунува, я давно живу, но терпение у меня не безгранично – когда речь идет о таком ужасе.
– Что же тебя так пугает?
– Я избавлю тебя от ноши этого знания. Исправить дело – мой долг, как бы низко ни пришлось ради него пасть. – Канта сделала еще шаг, ее босые ноги ступали бесшумно. – Говори, где ключ! Я могу и силой узнать.
– Не можешь, потому что я сама не знаю. И я не боюсь тебя, Канта.
– Почему?
– Ты могла бы выкрасть у меня ключ во сне. Могла бы взять у мертвой, – сказала Тунува. – А ты втиралась ко мне в доверие.
– Мне нужно было твое доверие. Без него мой ослабевший стеррен не мог надежно овладеть твоим разумом.
– Не только поэтому. Ты провела здесь два года, потому что мечтала принадлежать к нашей семье. Ты была осторожна. Ты с риском для себя свела нас с Вулфом. – Тунува взглянула ей в глаза. – Ты говорила, что потеряла ребенка.
– Это так.
– Почему помогала мне искать моего?
Пропел медоуказчик.
– Я думаю, – сказала Тунува, – потому, что ты меня любишь.
Канта потупила взгляд.
– Поняв, что могилу охраняет та самая женщина, у которой я отняла сына, я усомнилась, решусь ли вторично причинить тебе такую боль. Что ни говори, я тоже мать, хотя моя дочь давно умерла, – сказала она. – Ты была со мной добра и ласкова, и от этого стало еще хуже. Я много о чем сожалею, Тунува Мелим, но больше всего – что забрала у тебя дитя. Это стоило мне места в вашей семье; я бы предложила заплатить тебе своей жизнью, но ты не сумеешь меня убить. Боюсь, это вообще невозможно.
– Мне довольно того, что ты осталась одна.
Канта закрыла глаза. Тунува следила, как она достает из рукава стеклянный сосуд длиной в большой палец.
– Прими каплю, если станешь слабеть, – сказала Канта, протянув ей склянку. – Он не даст камню слишком быстро тянуть из тебя силу.
– Зачем бы я стала принимать зелье из твоих рук?
– Этот камень вечно голоден, Тува. Ты не долго будешь хранить в себе пламя. Напряжение может тебя убить, – сказала Канта. – Прошу тебя. Твоя сила еще долго будет нужна семье.
Тунува в каменном молчании приняла сосуд, постаравшись не коснуться ее пальцев.
– Если ты и вправду меня любишь, – выдавила она сквозь ком в горле, – ты не вернешься сюда, ни в каком обличье, пока я жива. Мне слишком больно было бы знать, что ты рядом. Вкус меда, гудение пчел всегда напомнят мне о твоем предательстве. И, увидев цветы на его могиле, вспомню.
Канта смотрела на нее. В бездонных колодцах ее глаз блеснуло отчаяние.
А потом всякое подобие чувства пропало, словно с рисунка сдули пыль.
– Я останусь одна в этом мире, как ты того желаешь, – тихо проговорила она. – Я окутаю себя ложью, чтобы никто меня не пожалел, никто не предложил помощи. Я останусь инисской ведьмой. Я стану тем чудовищем, каким теперь вижусь тебе. Я сама накажу себя за твою потерю.
Тунува, стиснув челюсти, ответила на ее взгляд. И не дала пролиться выступившим на глазах слезам.
– Настанет день, когда я найду этот ключ. Я заберу отливную жемчужину и буду держать, пока не затихнет ее песня, – тише сновидения шептала Канта. – И тогда я пойму. Пойму, что ты умерла.
Она растаяла в лесу. Ушла, как пришла. От края Лазийской пущи взлетела ворона.
Тотчас, как был сражен Дедалаган, потух огонь в глазах его стаи. Едва бородатая звезда пролила светлые слезы, все звери отступили от стен, оставив горожан хоронить своих мертвых.
По всему Югу исковерканные горой Ужаса создания теряли силы. Прежде всего змеи не смогли выдыхать огонь. Вскоре их перестали держать крылья. Через три дня все они уползли куда-то, чтобы уснуть или умереть. Там, где они прошли, остались развалины, но они прошли и сгинули. Комета задержалась в небе на неделю – Эсбар с Тунувой вычертили ее ход на небесной карте – и растаяла в глубинах небес.
Кедико, при всей его подозрительности к обители, не утратил острого ума. Он уже списал на комету всколыхнувшееся озеро и затухание пожаров, объяснив, что божества ночи на глазах у всех одарили Абасо силой потушить змеев огонь. Поверили ли его рассказу выжившие, Тунува знать не могла.
Нинуру принесла ее обратно в обитель. Имсурин трудился на кухне, пек хлеб. Хидат в Военном зале обучала девочек. Среди них впервые сидела Лукири; хоть и маленькая, она уже умела слушать и была полна любопытства.
Вернувшись из Нзены, они не нашли Канты. На полу под камнем остались пятна крови, а она пропала без следа. Никто не видел, как она уходила.
И пока дышит Тунува, никто ее не увидит.
Дым больше не омрачал солнца. Впервые за много месяцев оно светило так ярко, что Тунуву пробил пот. Голодать предстояло еще долго, но новые посевы получали довольно тепла и света и должны были благополучно вызреть.
Она нашла Эсбар греющейся на солнышке у апельсинового дерева. Тунува легла с ней рядом, и Эсбар взяла ее за руку, переплела пальцы.
– Я видела Канту.
– Мы знали, что она еще явится. – Эсбар открыла глаза. – Приходила за камнем?
Тунува кивнула.
– Ей ни за что его не достать. Зачем он ей так нужен?
– Не знаю, но, по-моему, она его боится.
Их ихневмоны купались в Минаре. Барсега ощенилась. Щенки с визгом скакали вокруг матери, упражняясь в боевом танце. Когда вернется Сию – а ее ждали, – ей дадут нового щенка, чтобы растила его, как прежде Лалхар. Лес свистел и чирикал на сотни голосов. Тунува, тихо дыша, впитывала голоса дома.
Над ними светились апельсины, слабее обычного. Как видно, комета приглушила все огни мира – и на поверхности, и в глубине земли. Со съеденным недавно плодом Тунува получила меньше обычной магии. Теперь каждый зажженный огонек укорачивал ее фитиль.
Впрочем, она заметила, что Эсбар держала огонь куда дольше ее. И все остальные.
«Только смерть разорвет твою с ним связь».
Бок ей холодило стекло пузырька.
«Он будет питаться твоей магией».
Спустя долгое время Эсбар перевернулась на бок и заглянула Тунуве в глаза. Видя, как блестит солнце у нее в волосах, Тунува вспомнила великую мощь, излитую подругой в Нзене и доставшую до самого неба. Теперь Эсбар была сама кротость, смотрела ласково:
– Тува, я долго думала, спрашивать или нет, но между нами никогда не было тайн. – Она не выпускала ее руки. – Тогда, у могилы, Канта правду сказала?
Тунува дала волю воспоминаниям. О ночи, которую заперла в дальней каморке души.
– Она меня поцеловала. И я ответила, – пробормотала она. – Я видела в ее глазах что-то хуже смерти. Чувства, такие сильные и такие давние, что слились неразличимо, как сливаются в сплошную серость даже самые яркие дни. И когда она меня обняла, в меня тоже влилась она – смертная серость ее одиночества. Целуй я ее хоть до конца жизни, мне не выпутать ее из той сети, того клубка, что у нее внутри. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, рядом с ее одиночеством.
Эсбар слушала молча.
– Я не хотела ссорить тебя с Кантой, потому и молчала, но для меня всегда существовала только ты. – Она взглянула Эсбар в лицо. – Ты сможешь меня простить?
– Простила еще до того, как спросить. – Эсбар коснулась ее щеки. – Ты – солнце для таких, как Канта. Обогревать все, что видишь, в твоей природе, а солнце не извиняется за то, что светит.
Тунува прижалась губами к ее ладони, сбрасывая с себя груз, который носила столько месяцев.
– Мы теперь знаем правду. Больше Канта нас не обманет, – решительно заключила Эсбар. – Я оставила в архивах предупреждение для будущих сестер – пусть остерегаются чужаков.
– А что с Инисом? – спросила Тунува. – О нем ты тоже оставишь запись?
– Да. – Взгляд ее стал далеким. – Положу табличку, в которой волей настоятельницы прикажу приставлять к каждой инисской королеве магичку-защитницу, но пусть будущие сестры сами придумают, чем объяснить мой приказ.
– Спасибо, – сказала Тунува.
– Чтобы защитить ту часть тебя, что останется жить после, – объяснила Эсбар, – но и чтобы не терять Инис из виду. Страну Обманщика следует держать под присмотром.
– Согласна. Пусть наши сестры помнят, как он обошелся с Матерью, и верно хранят истину.
Красным девам для сражения не требовался огонь. Каждая сестра сама была живым клинком. Они станут охотиться на змеев, как те целый год охотились на людей. Они загонят их в самые глубокие пещеры, на горные кручи, в глубину пустынь и никогда не дадут им восстать снова.
К ним подбежал маленький ихневмон. Эсбар толкнула Тунуву плечом:
– Зайди к Матери. Она, должно быть, соскучилась по твоему голосу. – Эсбар улыбнулась как раньше, взяла Тунуву за подбородок, притянула поближе и поцеловала. – А потом приходи ко мне в постель, любимая, и согревай меня до рассвета.
Пол отскребли от крови, гроб накрыли новой крышкой. Сверху поставили статую стеречь склеп. Ее прислал в дар обители сам Кедико – изваяние Клеолинды по образцу резной фигуры в его дворце.
Тунува должна была признать – сходство немалое. А все же верховному правителю придется еще не один год, а может быть, до конца дней своих, трудиться, чтобы Эсбар простила ему отступничество.
Тунува засветила малый огонек и от него зажгла светильники – все сто двадцать. В Лазии не хватило бы свечей оплакать всех погибших в новой бойне, которой еще не дали названия.
Она опустилась перед могилой на колени и запела, как певала раньше. Она пела с любовью и благоговением. Пела о горе, о страхах, о потерях. Пела так, словно Мать слышала каждое ее слово – а может быть, и слышала со своего каменного ложа. Может быть, она улыбалась во сне.
Когда не стало силы петь, Тунува Мелим поднялась и поцеловала гроб.
– Мать, мы твои дочери, – тихо сказала она. – Мы помним. Мы здесь.
За окнами Лангарта прокричал петух. Поместье, одно из немногих в Инисе, избежало опустошения. Чума не вломилась в его стены, огонь не поджег соломенных кровель.