Думаи опустила лесенку и влезла под потолок. Бесшумно сдвинула стенную панель – окошко во внутренние покои. Света там почти не было, она едва различила две тени.
– …делились всем. Я впервые узнал, как бывает, когда тебя понимают. Замечают.
Голос у императора Сейки был тихий, мерный. Думаи придвинулась к самому окошку.
– Я так долго гадал, откуда ты. Сипво всегда считала тебя духом, – говорил он. – Но, видя тебя теперь, в преклонных годах, я, кажется, понимаю. Ты – его пропавшая дочь, дочь Сагурези, моего первого речного хозяина. Ты пришла ко двору, чтобы найти его?
– Я хотел научиться у него орошать поля. Знай я, кто ты, спросила бы, куда его сослали. – Унора помолчала. – Он еще жив?
– Нет. Умер в изгнании.
Молчание было живым, живым и полным страдания.
– Тогда я попрошу тебя о другой услуге, Йороду, – сказала Унора. – Покинь этот храм. Пусть наша зима останется счастливым воспоминанием. Сном.
Думаи нахмурилась. Ее мать дерзнула назвать императора по имени?
– Да, сном, – едва ли не холодно ответил он. – Мне сказали, ты назвала ее Думаи.
Имя крючком вонзилось ей в горло.
– Думаи, – повторил он. – Поэты зовут так мимолетное видение, слишком скоро оборвавшийся сон. Подобающее имя для дочери императорского дома. Ты решила уделить ей каплю ее наследства – и все же двадцать семь лет скрывала ее от меня.
– Как же не скрывать?
– Ты могла остаться. Вы обе могли остаться.
– Чем была моя жизнь при дворе? – с горечью спросила Унора.
«Ты никогда не бывала при дворе! – в отчаянии мысленно возразила ей Думаи. – Ты пришла на гору с моря, ты сама говорила. И принесла меня в себе!»
– Какое место заняла бы там дочь изгнанника и ее дитя?
– Наивысшее. – В его голосе билась боль. – Я бы сделал тебя первой императрицей.
– Тебе бы ни за что не позволили. И все же я ушла, спасая Думаи. Нам обеим было опасно оставаться.
– Тебе угрожали?
У Думаи кружилась голова. Слова уже нарисовали перед ней картину, но она не могла оказаться правдивой.
«Подобающее имя для дочери императорского дома».
– Того, кто побывал здесь под видом солеходца, зовут Эпабо, – сказал император Йороду. – Он – один из немногих, кому я доверяю. Он не искал здесь тебя, хотя искал тебя много лет по моему повелению. Сюда же он пришел за подсылом от речного хозяина.
– За той молодой женщиной, Никеей?
– Да. Мы полагали, что клан Купоза шпионит за моей матерью. Никея вернулась ко двору вскоре после Эпабо. Она тебя видела, Унора?
– Лицо – нет. Я была под вуалью.
– А Думаи она могла видеть?
Унора молчала.
– Теперь ей слишком опасно здесь оставаться, – сказал император. – Есть только одно место, где она…
– Думаи, – тихо позвали сзади.
Думаи вздрогнула от неожиданности, сердце глухо стукнуло.
– Великая императрица, – шепнула она, глядя сквозь тень в осунувшееся лицо, – как вы…
– Дитя, я жила в этом храме, когда ты еще не родилась, – мягко ответила та, – и не так еще стара, чтобы не подняться по лестнице.
Ладонью она прикрывала лампу, чтобы свет их не выдал.
– Его величество собирался призвать тебя завтра… но, думаю, почему бы тебе не явиться сейчас. Ты согласна?
Думаи сглотнула.
Великая императрица вела ее к двери, как на заклание. Вслед за ней Думаи шагнула в величественный полумрак внутренних покоев, окружавший колоссальное изваяние великого Квирики. На спине у него безмятежно стояла босыми ногами Снежная дева. Позолота и вделанные в кожу зеркала отражали мягкое сияние масляных лампад.
Унора встала. Встретив ее взгляд, Думаи подумала, что впервые видит мать в таком страхе. Так она не боялась даже в ночь снежной бури, когда обе они чуть не лишились жизни.
– Ваше величество, – устало заговорила великая императрица, – я привела кое-кого с вами познакомиться.
Унора закрыла глаза, но слезы протекли из-под век. За ее спиной перед золоченой ширмой стоял мужчина.
– Подойди. – На сей раз в его голосе слышалась робость. – Прошу тебя, выйди на свет.
Думаи долго не могла вспомнить, как переставлять ноги. Она заставила себя сделать шаг, упала на колени и коснулась лбом пола, как склонялась в молитве.
– Встань.
Она, не поднимая глаз, повиновалась. Он пальцем взял ее за подбородок, поднял к себе лицо. Думаи взглянула – и, увидев его перед собой, похолодела до самых костей.
Думаи смотрела в свои глаза. И видела свои черты, словно отраженные в тусклом зеркале.
– Дочь моя, – тяжело произнес император Сейки, – как долго я ждал нашей встречи.
13
– Сию пропала.
Эсбар не успела раскрыть объятия, как Тунува бросилась ей на грудь.
– Тише, Тува. Ничего. – Эсбар взяла в сильные ладони ее лицо. – Кто знает?
– Только я и Нин.
– Хорошо. Я извещу Сагул – теперь уж выбирать не приходится, – и, если она даст согласие, мы с тобой вернем Сию. Нам нельзя ее потерять. – Она говорила спокойно и твердо. – Ты мне веришь?
Тунува отдалась ее поддержке, постаралась сдержать дрожь.
– Да, – выдохнула она. – Да, я тебе верю.
Эсбар поцеловала ее и удалилась.
Тунува опустилась на кровать. Ихневмоны, каждый со своей стороны, тыкались в нее мордами, делились теплом, будто утешали своих щенят.
«Тува, они не вернулись».
Настоящее выскальзывало из рук. Ее обступили воспоминания о самом тяжелом дне жизни – том дне, когда она потеряла их, – слишком сильные, чтобы отпустить: мед и кровь, тело, лес. Нинуру лежала под дождем рядом с ней, не хотела уходить, пока она не встанет. Эсбар пыталась утешить ее, бросающую в ночь рыдания. Живот подруги раздувался от семени, готового расцвести в Сию.
«Ты не виновата. Ты ничего не могла сделать».
– Тува…
Она вскинулась, увидела копающуюся в сундуке Эсбар.
– Я все объяснила Сагул. Выезжаем сейчас же, – сказала она Тунуве. – Через Эрсир. Если они ушли дальше, нам понадобятся лошади.
– Лошади медленные, – вставила Нинуру. – И глупые.
– Глупые, – поддержала Йеда.
– Я знаю, мои сладкие, но тугоумные западники стали бы пялить на вас глаза. К северу от Хармарского прохода ихневмонов не видели – как, кстати сказать, и магов. – Эсбар стянула с себя одежду, отбросила ее в угол. – Сию не говорила, из какого порта они собирались отплыть?
– Из Садирра, – ответила Тунува, споткнувшись на северянском названии. – Ты дорогу знаешь?
– Нет, конечно. – Эсбар накинула на себя длинную рубаху. – Но знаю, кто знает.
Тунува прошла в свою солнечную комнату, перебрала одежду, выбирая такую, чтобы сойти за торговку солью. Некогда было проваливаться в прошлое. Сию с каждой минутой уходила все дальше.
Она надела подштанники и штаны, перепоясала белую тунику и нашла плащ, подбитый овчиной, – ночи в пустыне холодные, зимой проймут даже магичек. Она заправила штанины в сапоги для верховой езды и добавила к дорожному наряду эрсирскую капару, чтобы защитить лицо от песка. Уложила в мешок полотно и мох, свежие жевательные палочки и постель, седельные фляги. Оружие выбрала любимое – раскладное копье собственного изобретения.
Они с Нинуру прошли под корнями смоковницы. Эсбар уже ждала у входа, с ней – заседланная Йеда.
– Еды я взяла на всех – сказала она. – А вот и проводница.
Из полумрака вышла плечистая женщина, вывела за собой ихневмона с мохнатой мордой. Седые волосы она укладывала по обычаю эрсирского двора.
– Апая? – удивилась Тунува.
– Тува.
Апая дю Эдаз ак-Нара торопливо чмокнула ее в щеку. Она немного напоминала Эсбар: горбатый нос, темные пронзительные глаза, подчеркнутые черной краской. И на седьмом десятке она оставалась статной и сильной.
– Как я рада тебя видеть, – сказала она. – Благослови тебя Мать.
– И тебя. Я думала, ты в Ираньяме.
– Вернулась подкрепиться от дерева и с обычным докладом настоятельнице. И тут услышала о побеге двух наших сестер.
– Мы их отыщем. – Эсбар забралась в седло. – Я больше не позволю Сию позорить род Саяти.
– Хорошо. – Апая скрестила жилистые руки на груди. – Я доведу вас до Хармарского прохода. Хорошо бы нам настигнуть сестер, пока те не добрались до Ментендона. Если не получится, дальше справитесь сами. Я шагу не ступлю по земле Добродетелей.
Кто бы мог ее упрекнуть! Тунува закрепила подпругу и с маху взлетела в седло.
– Первым делом едем в Юкалу. – Апая оседлала своего ихневмона. – Дотуда дорога знакома вам обеим.
14
– Сколько лжи я наслушалась?
Голос исходил из ее уст, но принадлежал теперь незнакомке – Нойзикен па Думаи, принцессе Сейки, перворожденной дочери императора Йороду, потомку Снежной девы.
Она сидела с матерью и великой императрицей. Ширмы отгораживали их от лишних глаз, мерцающие лампады отбрасывали длинные тени.
– Я спрошу попросту, – обратилась Думаи к Уноре, не дождавшись ответа. – Откуда ты на самом деле?
Унора выглядела совсем измученной.
– Из провинции Афа, – ответила она. – Мать умерла, когда мне был всего год, – от болезни, вызванной жаждой. После ее смерти отец решился все переменить. Он оставил меня у родни, пешком дошел до самой столицы и сдал экзамены на звание ученого. Четыре года он трудился при дворе и добился звания правителя Афы.
– Простого человека возвысили до такого чина?
– Пыльные провинции не манили вельмож. Слышала бы ты, как жалобно те скулили, когда я направляла их в подобные места. – Императрица отпила вина. – Обычного простолюдина я бы туда не назначила, но Сагурези был умен и страстно добивался цели, вот я и решила пристыдить знать, страшащуюся взвалить ответственность на свои плечи. Я дала ему проявить себя, и он вернулся домой с полномочиями правителя.
– Мой отец понимал землю, – кивнула Унора. – Знал, что сеять и когда сеять, и еще изобрел способы орошения. Его предшественница была ленива и нечиста на руку, только и мечтала отбыть свой срок в Афе и скорей вернуться ко двору. Она отбирала у нас весь урожай, а возвращала, сколько сама считала нужным. А мой отец не был равнодушным. Он о нас заботился.