– Вон та, – подсказала она Юри, и девушка, промочив рукава, выхватила суденышко из воды.
Думаи, взяв свиток, прочла:
С кем поделюсь этой радостной вестью?
Тайна в молчанье сквозит серебром,
в словах же тускнеет,
но шепот рвется из сердца.
Думаи, медленно улыбнувшись, развела тушь и обмакнула кисть. Она давно не забавлялась стихосложением.
Она написала:
Шепот сердца ищет склоненного уха.
Скажи мне, к чему ковать блестящее серебро?
Разве свет луны померкнет за тучей?
Скатав и завязав бумагу, она положила свиток в лодочку, которую Юри отпустила в темноту вместе с другими. Слуги, верно, готовы были вернуть их к зачинщикам игры.
Молодой придворный спьяну опрокинулся головой в ручей, вызвав взрыв хохота. Канифа пришел ему на помощь, вытащил как раз вовремя, чтобы тот не помешал возвращению маленького флота. Думаи проворными пальцами вскрыла ответ.
Обликов много у серебра: колокол, клинок, лунный луч.
Приходи разделить его блеск, ибо страж у воды, говорят,
заморозил текущий с горы металл.
Она перечитала: «Страж у воды». Канифа!
Сердце запнулось, она склонилась над ручьем, вглядываясь в темноту. Наверняка это она. Госпожа Никея.
Лазутчица запомнила Канифу.
Пусть клан Купоза не в силах, не возбудив подозрений, выступить против принцессы, но стражник перед ними беззащитен. Думаи вновь взяла кисть, разгладила бумагу и постаралась, чтобы рука не дрожала.
Мне говорили о даме со множеством лиц.
Так ли много сердец у нее, чтобы я могла их все умолить
отдать ее долю в серебряном кладе?
Благоразумие подсказывало: не надо этого посылать. Не выдавай своих страхов. Ей самой следовало надеть новую личину – сделать вид, будто ни о чем не догадывается, – но проницательную Никею все равно не обманешь.
Думаи не удержала руки, протянула Юри стихотворение.
Она не сводила глаз с Канифы, а тот, заметив ее взгляд, вопросительно поднял брови. Лодка вернулась, и Думаи, спеша получить ответ, едва не опрокинула Юри в воду.
Сердце в свой срок узнает желанья.
Помни, осведомленность сиятельней серебра,
Но и земля не заглушит мой шепот к тебе.
– Ваше время истекло, – объявил речной хозяин. – Если полагаете, что распознали, кто писал вам, подойдите к нему. Если вы не ошиблись, получите от него подарок.
Думаи, чуть не наступив на подол платья, вскочила на ноги и направилась к мосту мимо восхищенных гостей, тоже спешивших на поиски.
– Тем временем, – прозвучал из темноты бестелесный голос речного хозяина, – мы насладимся выступлением сиятельного Кордия и моей возлюбленной дочери госпожи Никеи.
Думаи замерла. Над сидящими гостями поднялась голова, и тень вступила в круг света от жаровен.
Госпожа Никея надела белое платье поверх серого – словно снег выпал на камни. В ее волосах инеем блестели жемчуга. К ней шагнул бородатый молодой мужчина в платье разных оттенков синевы, и они поклонились друг другу.
Тростниковые флейты первыми прорезали тишину. Им навстречу ударили барабаны. Думаи узнала вступительные такты «Снега и моря» – древней мелодии, увековечившей любовь Снежной девы и ее супруга, Танцующего принца, одушевленного дыханием Квирики. Их сын родился с морем в жилах, передав морскую соль всем потомкам.
Танец начинался неспешно, быстрота движений медленно нарастала. Госпожа Никея с первого шага внесла в него умиление – птичьим наклоном головы, ловкими движениями рук. Воистину, многоликая госпожа!
Думаи, хоть и пленилась зрелищем, все же отметила про себя его дерзость. Никея взяла на себя смелость изобразить первую драконью всадницу, первую королеву Сейки. Едва эта мысль пришла ей в голову, Никея оглянулась на нее.
И тотчас Думаи стало очевидно, что перед ней – не дух. Танцовщица улыбнулась краешком губ.
Думаи закрыла глаза. Она вела поединок с клочками бумаги и слухами, и казалось, то и другое воплотилось в этой женщине. Как она могла в такое время оставить отца одного?
«Я должна, – подумала она. – Меня призывают боги».
Музыка наконец смолкла. Никея с Кордием опустились на колени, склонив головы перед стоящим над танцорами императором. Подошло время назначений.
Осипа ей все заранее объяснила. Младшие чиновники месяцами рыскали по дворцу Антумы, выискивая, кто из старших чином мог бы замолвить за них слово перед императором – или императрицей, которой кое-кто приписывал даже больше власти. Большинство оставались разочарованы: самые важные посты железной рукой держал клан Купоза.
– Благодарю, – сказал император Йороду. Вино пропитало его голос, и слова накатывали одно на другое. – Ваша дочь, речной хозяин, наделена множеством талантов. Как вы, верно, ею гордитесь!
– Несравненно горжусь, – ответил Купоза со сверкающими в отблесках огня глазами. – Никея – жемчужина моего мира.
– Как и мои дочери для меня. И первое назначение этой ночи – важнейшее из них – касается моей старшей дочери принцессы Думаи.
Ночь наполнилась приглушенными голосами. Думаи смотрела на отца, и сердце билось у нее прямо в горле.
– Все могли убедиться, – говорил император, – что принцесса Думаи отмечена среди людей. Она впервые с начала долгого сна взлетела в небо с богом. Теперь у нас есть драконья всадница, и мы можем обновить нашу связь с миром, не нуждаясь для того в опасных плаваниях. Когда настанет полнолуние, они с Фуртией Буревестницей отправятся в королевство Сепул, чтобы заключить новый союз с домом Козол.
Снова удивленные шепотки. Думаи перевела дыхание. Он всего лишь оповещает об ее отлучке, объясняя двору все так, как они сговорились.
И тут он произнес слова, переменившие все:
– По возвращении она станет коронной принцессой Сейки.
Думаи смотрела на него, похолодев до костей. Как и все остальные.
«Отец, что ты творишь?!»
– Я счастлив, что обрел безупречную дочь, восхваляемую наставниками и любимую богами. Лучшей преемницы мне не найти, – говорил император Йороду. – Принцесса Сузумаи, как младшая дочь, будет ей верной помощницей во всех делах. Я знаю, что после моего отречения в ее пользу императрица Думаи установит новую эру мира и процветания.
Улыбка речного хозяина была будто вырезана из дерева. Императрица Сипво побледнела сильнее прежнего. Сузумаи с недоумением смотрела на мать. Думаи под множеством взглядов вдруг почувствовала себя голой.
– А теперь, – с едва заметным удовлетворением в голосе произнес император Йороду, – о дальнейших назначениях.
31
Военный зал был самым большим в обители, а его потолок – шедевром эрсирских зеркальщиков. Одна сторона оставалась открыта стихиям, круто обрываясь к лесу за девятью колоннами-стражами. Их украшала тонкая резьба, изображавшая жизнь и деяния девяти спутниц Клеолинды.
Верхний карниз каждой колонны венчал бюст спутницы. Под изваяниями тех из них, кто выносил дитя, на селини перечислялись имена всех потомков женского пола. Протянувшиеся на пять столетий кровные линии сестер.
После воспламенения она высекла свое имя на второй колонне под множеством имен Мелим, ведущих род от первой – Нары. Рассказывали, что она утешала Мать, когда той снился Безымянный.
Тунува мечтала, чтобы Нара и ее утешила: склонилась с колонны и отогнала кошмары. В последнем видении Эсбар пронзила ей сердце, и Тунува, проснувшись в поту, приняла его влагу за кровь.
Эсбар она не рассказывала.
Та у дальней стены зала неспешно озирала стойки с оружием. По ее кивку оружейница сняла отделанные серебром ножны эрсирского меча, протерла клинок промасленной тряпицей и вручила воительнице.
Когда Эсбар подняла оружие, чтобы осмотреть, Тунува вспомнила холод металла из сновидения.
Она встряхнулась:
– Ты готова или все любуешься собой в потолке?
– А что? – отозвалась Эсбар, одним прыжком выскочив на середину зала. – Думаешь, есть чем любоваться?
– Бесспорно.
Посмотреть собралось немало сестер. Елени стояла в углу, поодаль от других. Она отбыла долгое заключение, наложенное на нее за соучастие Сию.
– Ты мне льстишь, любимая, – сказала Эсбар, возвращая ее к делу.
Она перевернула меч, прижала плоскость клинка к изрезанному шрамами предплечью.
– Но будь осторожней, – добавила Эсбар. Они закружили друг против друга. – Внушишь мне самоуверенность, и как бы тебе об этом не пожалеть.
– Твоя правда, самоуверенность – опасное оружие. – Тунува прокрутила в воздухе копье. – Однако я могу обратить самоуверенность и в свою пользу.
Эсбар, растянув губы в улыбке, сделала рывок.
Они еще детьми освоили все виды оружия южан, в том числе искалинские клинки. Сестер готовили биться не с людьми, но Мать поразила Безымянного Аскалоном, мечом из Иниса. Не бывает чудовищ, неуязвимых для стали.
Эсбар рубила и колола, вздувая жгуты мышц на плечах. Она всегда начинала схватку с особым напором, торопясь повергнуть противницу. Тунува по опыту знала, что спешить не стоит, и легко отбивала удары.
– Вижу, ты даешь мне вести. – Эсбар смахнула с лица седую прядь. – Не готовишься ли ты к поражению?
– Ах, я, знаешь ли, люблю разогреть кровь перед танцем.
Впервые они сошлись в этом зале вскоре после первого поцелуя. Эсбар в каждой схватке билась за победу – победила и тогда. Она, отослав лекарей, сама оказала Тунуве помощь.
«Нет ничего превыше Матери, – тихо и твердо проговорила она. – Что бы мы ни делали, это не должно отвратить нас от исполнения долга. Мы воительницы, Тунува».
С того дня и поныне Тунува билась против Эсбар так же упорно, как против всякой другой сестры. И ни разу за тридцать лет не дрогнула.
Эсбар тяжелыми ударами гоняла ее по залу. Она одна была целым войском, ее меч уловлял солнечный луч и дробил его в зеркалах. Острие мелькнуло на палец от Тунувы – та едва успела взметнуть копье, отражая удар.