– А теперь она извергается. – Канта взглянула на Тунуву. – Ты думаешь, он вернулся?
Тунуве вспомнились темнокрылые стаи и принесенный ветром острый запах сидена.
– Давай покажу остальное, – сказала она.
В полутемных нижних комнатах стояла тишина. Мужчины большую часть дня держали детей под открытым небом.
– Всех малышей обучают читать и писать на селини, – объясняла Тунува, проходя через детскую. – С пяти лет их пути расходятся. Девочки становятся послушницами. Они приступают к обучению на воительниц и защитниц южных дворов и привязывают к себе щенков ихневмонов. Мальчики остаются с мужчинами, и те учат их шитью, стряпне, домашнему хозяйству – всему, что нужно в быту обители. Также они готовятся поддержать нас в сражении.
– Как оруженосцы при рыцарях, – кивнула Канта. – А возможно ли изменить предписанный путь?
– В определенных обстоятельствах. – Тунува подобрала деревянную куклу, вернула ее в сундук с игрушками. – Один из моих братьев был воспитан как воин, но со временем понял, что его место среди мужчин.
Балаг уже двадцатилетним часто не спал ночами, обучаясь всему, чему не выучился в детстве. Пробуждаясь от тревожного сна, Тунува видела любимого опекуна корпящим над книгами и свитками.
– А если кто-то, как Гедали, не мужчина и не женщина? – спросила Канта. – Есть ли средний путь?
– Проще будет выбрать одно или другое. На любом пути нужно многое узнать и усвоить, и трудно было бы разрываться надвое, хотя попытаться никто не запретит.
Они прошли по коридору к лестнице. Канта замедлила шаг:
– А дальше там что?
Тунува остановилась.
– Гробница, – скала она. – Там покоится Мать.
– Принцесса Клеолинда. Как она умерла?
– Это тоже великая тайна. Однажды ночью Мать, не сказав ни слова, внезапно покинула обитель. Через некоторое время сюда доставили ее тело. – Тунува помолчала. – Никогда не пытайся войти в гробницу. Это – святая святых обители. Туда допускаются только старшие сестры.
– Понимаю.
Канта, бросив напоследок взгляд на дверь гробницы, пошла за ней. Тунува отодвинула решетчатую заслонку.
– Ниже – архивы, где мы храним записи и древние изделия, – сказала она. – Еще ниже горячий ключ. Но большая часть работ выполняется снаружи.
Она провела Канту обратно в верхние коридоры и вывела на тысячу ступеней. При виде апельсинового дерева Канта схватилась за грудь, словно зажала в ладони сердце.
– Оно никогда не теряет великолепия?
– Никогда, – улыбнулась Тунува.
Спустившись в долину, они побрели по прохладным травам.
– Припасы, если возникает нужда, мы покупаем, – говорила Тунува. – Но предпочитаем ни от кого не зависеть. Мы, сестры, сами куем оружие, мужчины шьют одежду и добывают пищу. Они разбили поля в южной части обители: сеют рис, просо, творожный корень и тому подобное. Есть у нас и виноградники, и давильня.
Канта, задержавшись, сбросила с ног сандалии.
– Кое-какие овощи и земляные орехи растят здесь, в долине, но большей частью мы собираем лесные плоды.
– Такое изобилие! Я помню, как щедро рожала земля вблизи моего боярышника, какой была теплой и мягкой, – с любовью сказала Канта. – На одной Нурте жизни было больше, чем во всей Иниске.
– Нурта – это остров?
– Да. Он лежит к востоку от Иниса.
Тунува показала, где держат скот и домашнюю птицу; где растят щенков ихневмоны. В молочной Балаг налил им по чашке сливок, и они прихлебывали густой напиток, осматривая огород, ледник, земляной погреб, печи для обжига и кузницу.
– Как вам удается все это скрывать? – удивилась Канта. – Разве никто не пытался нанести Пущу на карты?
К ее любопытству примешивалась толика печали. Что ни говори, своего дерева она не уберегла.
– Наши предки посеяли слухи о населяющих этот лес чудовищах, – объяснила Тунува. – И еще мы окружили свое хозяйство сторожками, чтобы заранее знать, если кто-то приблизится, но леса эти так густы и обширны, что мало кто заходит так далеко.
– Ясно, – сказала Канта (сливки вымазали ей верхнюю губу, которая была полнее нижней). – Я, добираясь до обители, проходила через лес, но ты, верно, знаешь в нем самые прекрасные уголки. У тебя найдется время мне их показать?
Тунува подняла глаза на солнце. Оно уже клонилось к горизонту, а впрочем, к путешествию у нее все было готово.
– Хорошо. – Она свистнула. – Нин!
Нинуру развалилась в тени апельсинового дерева. Заслышав зов, она навострила уши и неспешно подошла.
– От нее пахнет железом, – заявила она, пристально взглянув на Канту. – И ночью.
– Это Канта. Она хочет посмотреть Пущу. – Тунува почесала ихневмона между ушами. – Пробежимся?
– Да.
Тунува взобралась ей на спину, протянула руку Канте.
– Взаправду? – со смешком спросила та.
– Взаправду. Нин тебя не укусит.
Канта, опершись на ее руку, уселась позади. И снова Тунуве отчего-то стало не по себе. Она коленями повернула Нинуру к востоку, и ихневмон прыжками помчался вдоль реки, за горловину долины Крови.
Нинуру была в наилучшем расположении духа и не жалела сил. Тунува то и дело останавливала ее, чтобы показать Канте чудеса Лазийской пущи. Они заходили в залитые водой пещеры за водопадами, спугивали с ветвей облачка красных бабочек, плавали в прозрачных прудах.
– Что это за птица? – спросила Канта, когда Тунува снова забралась на ихневмона. – Никогда не слышала такой песни.
Тунува посмотрела наверх. На них скосила глаз изящная птичка.
– Медоуказчик, – тихо сказала она.
– Он как будто зовет нас за собой, – заметила очарованная Канта.
– Так и есть. – Тунува опустила голову. – Медоуказчики знают, где живут пчелы. Если зовет вот так, значит хочет показать.
Птица чирикнула.
– Мужчины выкуривают пчел и вскрывают улей. Они забирают мед, а птице достается воск и пчелиная молодь.
– А мы ему не поможем?
– Я не захватила топор.
Тунува, управляясь кончиком языка, передразнила птичью трель, и медоуказчик взлетел с ветки, чтобы поискать добычи в другом месте.
– Ну, Нин, давай еще покажем Канте реку, – предложила Тунува.
Нинуру свернула к месту, где Верхняя Минара с ревом врывалась в глубокую расщелину. Над ущельем Тунува спешилась и помогла сойти Канте.
Она едва ли не предпочитала этот вид всем прочим. Брызги висели туманом, за срывавшимся со скал водопадом до самого горизонта простирались лесные кроны. Она села с Кантой на камень, одним боком купавшийся в воде, а Нинуру подняла лапу и замерла, подстерегая рыбу.
– Скоро нам возвращаться, – сказала Тунува. – Я на рассвете уезжаю.
– В долину Яуда?
Тунува кивнула.
– Надеюсь, вы не найдете там ничего страшного. – Канта окинула взглядом леса. – Может, к вашему возвращению настоятельница уже определит мою судьбу.
– Да. – Задавив в себе гордость, Тунува добавила: – Спасибо, что ты была так добра ко мне после родов Сию.
– Не нужно благодарить.
Гремел водопад.
– Это случилось здесь. В лесу. – Тунува слышала свой голос, словно издалека. – Здесь погиб рожденный мной сын.
Может быть, потом она спросит себя, зачем открыла чужой женщине неприукрашенную правду. Пока она просто нашла в себе желание – желание, проклюнувшееся той ночью после родов, – и не усомнилась в нем.
– Тунува, мне так жаль. – Канта подтянула колено к груди. – Сколько ему было?
– В мире он прожил столько же, сколько во мне, – пробормотала Тунува. – Едва встал на ножки.
Балаг держал его за ручонку, направляя неуверенные шаги. Сын опять проковылял к ней, упал на руки, а она подхватила его и осыпала поцелуями так, что он зашелся смехом. Она любила его смех. До сих пор слышала его во сне.
– Никогда не думала, что так его полюблю. У нас в обители не принято слишком привязываться к своей плоти. Мы все принадлежим Матери. Но он, едва родившись, завладел моим сердцем.
Теперь ей казалось, что Канты нет рядом. Она словно рассказывала самой себе:
– Его родитель лучше всех умел отыскивать мед. Птицы садились ему на палец. За то я его и выбрала – за нежность. Мне хотелось видеть такую же нежность в нашем ребенке, даже если бы я выносила воительницу.
– Ты тогда еще не сошлась с Эсбар? – спросила Канта, не сводя с нее глаз.
– Нет, сошлась. Деторождение даровано Матерью, и нам обеим хотелось укрепить обитель. Сагул позволила мне выбирать из троих. Я выбрала Мерена. Мы крепко дружили.
Она как сейчас видела: он ждет ее в солнечной комнате. Он рассмешил ее, помогая успокоиться. Она, сколько себя помнила, желала женщин, но Мерен в ту ночь сделал все, чтобы ей было хорошо. Когда она сказала, что беременна, он улыбнулся до ушей, а в его темных глазах выступили слезы.
– А можно вам выбирать не из обители?
– Редко: если кто-то хочет ребенка, а подходящей пары не находится. Такие выходят в мир, тайком заводят связь и возвращаются беременными. Но у нас не считают, что это хорошо.
Тунува не сразу смогла продолжить рассказ. Стоило вспомнить Мерена – оказалось, что рана еще болит.
– Мерен тогда пошел за медом и взял с собой нашего сына, – заговорила Тунува. – Они долго не возвращались, и я пошла искать. Мерен бывал иногда рассеян.
Она вытягивала каждое слово из темной пустоты своего горя.
– Его тело лежало на поляне. Запах крови, меда… – Она вглядывалась в горизонт и хотела бы не видеть. – Нашего сына не было. Я как безумная кинулась за ним в лес, но спустилась ночь, а с ней – ужасная буря, такая, что Минара вышла из берегов. Я даже огонь зажечь не могла – его сразу задувало. Я впервые в жизни заплутала в Пуще.
Нинуру ткнулась в нее носом. Тунува снова была там – в залитой ливнем лощине, чувствуя под рукой мокрый мех, потому что вода хлестала обеих.
«Иди, оставь меня, Нин. – Она ждала смерти и желала ее. – Оставь меня».
«Я умру с тобой. Ты меня кормила».
– Меня нашла Нин. Спасла, – сказала Тунува, гладя ихневмона. – Эсбар, заметив, что нас нет, собрала всех. Пока они добрались до той поляны, свидетельства смыло, но это, верно, был дикий кот. Следов моего ребенка так и не нашли.