— Прости, — шепнул я ей на ухо, — если показался тебе глуповатым. Я и правда немного знаю о древней истории... о первом тысячелетии от основания Города.
Рахиль тактично не обратила моего внимания на то, что ей это известно. Вместе со мной она с явным удовольствием двигалась в такт музыке. Через некоторое время она заявила:
— У меня появилась новая идея. Давай вернемся к столику. — И, не успели мы еще сойти с танцевального подиума, как она уже говорила:
— Давай вспомним о твоем предке, Юлии Цезаре. Он завоевал Египет именно здесь, в Александрии. А что, если бы случилось наоборот, если бы египтяне победили его, что чуть и не произошло?
Теперь я слушал ее очень внимательно — значит она заинтересовалась мною настолько, чтобы задать Сэму пару вопросов о моем прошлом!
— Это невозможно, — ответил я ей. — Юлий никогда не проигрывал войн. Впрочем... — К своему изумлению я заметил, что начинаю всерьез относиться к безумному предложению Сэма. — Ведь нечто подобное было бы трудно написать, ведь так? Если бы Легионы были побеждены, образ мира изменился бы совершенно. Ты можешь представить себе мир, который не был бы римским?
— Нет, — ответила она сладеньким голоском, — но ведь это уже твои проблемы, не так ли?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, это слишком глупо, — засомневался я. — Читатели в это не поверили бы.
— Юлий, но ты можешь попробовать, — заявила Рахиль. — Видишь ли, тут у нас появляется интереснейшая возможность. Друзус мог и не дожить до вступления на императорский трон. Еще при жизни Августа он был серьезно ранен в Галлии. Тиберий... Помнишь Тиберия?
— Да, его брата. Того, что так тебе нравится. Которого Друзус сделал наместником Иудеи.
— Именно его. Так вот, Тиберий день и ночь мчался на коне, чтобы доставить Друзусу самых лучших врачей из Рима. Все висело на волоске. Друзус еле-еле остался в живых.
— Да?! — прибавил я, самим тоном прося продолжения. — И что тогда?
На ее лице появилось сомнение.
— Не знаю, что тогда.
Я подлил ей вина.
— Мне кажется, следует придумать какое-то продолжение, и я смогу это сделать, — сказал я, глубоко задумавшись. — Особенно, если ты поможешь мне с подробностями. Наверняка Тиберий стал бы императором вместо Друзуса. Ты говоришь, что это был добрый человек; то есть, он сделал бы приблизительно то же, что и Друзус — вернул бы власть Сенату после того, как Август и мой уважаемый предок Юлий сделали его практически безработным...
Вдруг я замолчал, удивленный своими словами. Все шло так, будто я уже совершенно серьезно принял сумасшедший замысел Сэма.
С другой стороны, все было не так уж и плохо. Похоже, что и Рахиль начинает воспринимать меня серьезно!
Тут уж я почувствовал себя значительно лучше, сохраняя прекраснейшее настроение во время последующих танцев и почти часовой исторической лекции из ее прекрасных губок... вплоть до того момента, когда по возвращению домой прокрался на цыпочках от своей до ее двери и обнаружил, что на коврике у ее спальни спит ее слуга Базилий, держа в руках огромную и тяжеленную дубинку.
Ночь я провел отвратительно. Отчасти, виною всему были мои гормоны. Голова моя прекрасно понимала, что Рахиль и не хотела, чтобы я прокрадывался к ней в спальню, иначе и не оставляла бы на пороге слугу. Но вот мои железы совершенно не чувствовали себя счастливыми. Только что они упаивались ее запахами, видом, прикосновениями, а теперь злились, что их сокровенные желания не были удовлетворены.
Но самое паршивое было, просыпаться каждый час и размышлять о своем финансовом крахе.
И сама бедность не была так уж страшна. Каждый писатель должен был научиться жить в бедности между выплатами гонорара. Это еще не катастрофа, только неудобство. Из-за бедности рабом не становишься. Но на мне висело несколько весьма приличных долгов. А вот из-за них гражданин может и рабом сделаться.
4. КОНЕЦ МЕЧТАМ
На следующее утро я проснулся поздно и с больной головой, пришлось взять трехколесный экипаж, чтобы он подвез меня к зданию Нижнего Сената.
Ехать удавалось только медленно; чем ближе к цели, тем медленнее. Я видел, как Легион формирует ряды для почетной встречи, когда приближался эскорт правительницы Египта — женщины-фараона, чтобы начать церемонию открытия Конференции. Водитель экипажа не захотел подвезти меня ближе, чем к окружавшему здание базару, поэтому пришлось толкаться среди туристов, высматривающих, как правительница выходит из своей царской лектики.
Раздался тихий возглас удовлетворения, нечто среднее между вздохом и смехом. Туристы прибыли сюда увидеть именно это. Они напирали на барьеры легионеров, в то время как царица с непокрытой головой и в тянущимся по земле платье приближалась к святыням, расположенным снаружи здания Сената. С надлежащим уважением и без спешки она провела обряд возложения жертв. В это время туристы щелкали фотоаппаратами, а я стал беспокоиться о времени. Что будет, если в силу экуменической терпимости она решит посетить все пятьдесят святилищ? Но, уделив внимание лишь Изиде, Амону-Ра и Матери Нил, царица зашла вовнутрь здания, чтобы открыть сессию Конференции. Легионеры несколько расслабились. Туристы стали растекаться по автобусам, фотографируя теперь уже друг друга, а я тоже прошел в здание.
Царица провозгласила хорошую, то есть краткую, вступительную речь. Вся проблема была в том, что говорила она, в основном, для пустых стульев.
Большой зал александрийского Нижнего Сената вмещает две тысячи человек. Сейчас здесь находилось не более полутора сотен, в большинстве своем стоящих небольшими группками в проходах и задней части зала, совершенно не обращая внимания на выступление царицы. Мне показалось, она это заметила и потому сократила выступление. Только что она говорила нам, как научные исследования внешнего пространства совпадают с древнейшими традициями Египта (чего совершенно никто не слушал), а в следующий момент ее голос уже замолк, и она вручила своим ассистентам скипетр и державу. Шествуя гордо, как пристало самодержице, она спустилась с подиума и удалилась.
Но гул разговоров вовсе не утих. Понятное дело, все говорили только об Олимпийцах. Даже когда Президор Коллегиума выступил и объявил о начале первого заседания, зал так и не заполнился. Но большая часть присутствующих, по крайней мере, уселась — все так же по группкам — гул разговоров не утих.
Даже ораторы, как могло показаться, не слишком думали о том, что говорили. Первым из них был почетный Президор-Эмеритус, родом с южных египетских гор. Он резюмировал все известное до сих пор об Олимпийцах.
Свою речь он провозгласил так быстро, как будто диктовал ее скрибе. Впрочем, она и не была такой уж интересной. Понятно, дело было в том, что сама речь приготовлена была несколько дней назад, когда сигналы от Олимпийцев все еще приходили, и никто не мог ожидать, что сообщение будет прервано. Теперь все это уже не имело никакого значения.
На научных конгрессах больше всего меня привлекает не содержание зачитываемых рефератов — ту же самую информацию легче и удобнее найти в научной периодике любой библиотеки. Дело даже не в вопросах и ответах после каждого выступления, хотя здесь можно встретить презабавнейший материал. Нет, больше всего меня привлекает «звучание науки», своеобразный жаргон сокращений, которым ученые пользуются, говоря о своей специальности. Посему обычно я сажусь где-нибудь сзади, подальше ото всех, и стилосом по табличке записываю фрагменты бесед, одновременно придумывая, как воткнуть их в свой новый научный роман.
Сегодня об этом не могло быть и речи. Дискуссия никак не могла стронуться с места. Докладчики вставали поочередно, читали свои рефераты, давали необязательные ответы на несколько таких же необязательных вопросов, после чего спешно покидали зал. После каждого такого ухода число присутствующих таяло, и в конце концов до меня дошло, что сюда пришли лишь те, кому сегодня выпало выступать.
Когда, озверев от скуки, я решил, что, чем сидеть с пустой табличкой, лучше выпить вина и чего-нибудь перекусить, то заметил, что и в кулуарах мало кто остался. Никого знакомого я не встретил. Я даже понятия не имел, где можно найти Сэма. В самый полдень Президор, уступая перед неизбежным, сообщил, что до особого объявления все последующие заседания временно откладываются.
Этот день пошел псу под хвост.
Что же касается ночи, тут надежд у меня было больше. Рахиль приветствовала меня сообщением, что Сэм прислал весточку о том, что задерживается и на ужин прийти не сможет.
— Он хотя бы сказал, где его искать? — Рахиль отрицательно покачала головой. — Наверняка пошел к кому-то очень важному, — догадался я. Потом рассказал Рахили о провале конференции, и только после этого ко мне вернулось хорошее настроение. — Значит, можно будет сходить куда-нибудь поужинать, — предложил я.
Рахиль решительно отказалась. У нее было достаточно такта, чтобы не говорить о деньгах, хотя Сэм наверняка посвятил ее в секреты моей деликатной финансовой ситуации.
— Гораздо больше мне нравится еда, приготовленная моим поваром, чем все то, что подают в ресторанах, — заявила она. — Так что поужинаем дома. Ничего шикарного не обещаю, обычный ужин для двоих.
Больше всего мне понравилось это «на двоих». Базилий поставил софы в виде буквы V, так что мы чуть ли не сталкивались головами, а под руками у нас были низенькие столики, куда мы ставили блюда. Улегшись на софе, Рахиль сразу же заявила:
— Сегодня я совершенно не могла заниматься. Никак не идет из головы этот твой замысел.
Вообще-то идея исходила от Сэма, но я не видел повода ее поправлять.
— Мне это лестно, — сказал я. — Жаль только, что это помешало тебе работать.
Она лишь пожала плечами и продолжила:
— Я почитала кое что о том периоде, в особенности же, о некоей маловажной личности, иудейском религиозном предводителе по имени Иешуа из Назарета. Ты слыхал о нем? Большинство людей не слыхало, хотя у этого человека было довольно-таки много сторонников. Они называли себя христианами. Но это была всего лишь банда дикарей, не больше.